Страница 90 из 120
— Не простынь, — Себастьян стянул пальто.
— А ты?
— А я привычный… мне сопливая невеста не нужна.
Катарина фыркнула, но от пальто благоразумно отказываться не стала.
— Знаешь, я все думаю о том, что будет, когда… скандал… и у меня здесь тетка… правда, Хелег сказал, что она от меня отказалась… бумагу обещал принести. Я не удивлена. Мы особо не ладили… но все равно… если ей достанется?
— Ищешь повод остаться?
— Похоже на то… это глупо, да?
«Призрак» тронулся мягко. Он плыл по грязной дороге, мягко обходя ямы и выбоины. А дождь усилился, и по окнам стекали целые потоки воды.
— Это нормально, — успокоил Себастьян. — Главное, не поддаваться…
…сперва из серо-дождливой мути выплыли огромные заводские трубы. Они поднимались до самого неба, втыкаясь в рыхлое подбрюшье облаков. И казалось, что завод присосался к ним черными ртами, и именно он высасывает из неба краски.
Плетет из них ограду.
И столпы ворот. И седоватые домишки, будто вылепленные из ваты, что виднелись где-то там, за заводом. «Призрак» крадется по разбитой дороге, пропуская груженую подводу. Во мгле дождя не различить ни возницу, ни масть коня.
Дорога свернула влево.
Вдоль ограды.
По мосту через грязного вида речушку. По полю, что чернело этакою неряшливой заплатой. И на краю его поднималось белесое, словно из костей сложенное, строение. Где-то далеко, распугивая воронье, звенел колокол. И звук этот казался Себастьяну премерзейшим.
Они остановились, не доехав самую малость — дорогу вовсе размыло, и Катарина сказала:
— Если застрянем, худо будет.
Грязь хлюпала под ногами. Она оказалась вовсе не черной, но рыжевато-бурой, глинистой, а значит, намертво приклеится к ботинкам. Зря он отказался от галош каучуковых.
Брюкам тоже достанется.
В грязи ковырялись дети. Они ходили, неспешные, обряженные в черные коротенькие куртейки, похожие на припозднившихся грачей. На гостей они не обратили внимания, в отличие от крупной женщины, дремавшей под старым вязом.
Она очнулась от дремы.
Медленно, словно нехотя, повернула голову, смерив Себастьяна цепким взглядом. И от взгляда этого не укрылся ни щеголоватый вид его, ни хвост.
— Нелюдь, — голос женщины был трубен и сказанное ею слышали не только воспитанники, но и, казалось, тощие вороны на крыше.
Круглое лицо ее скривилось, сделавшись еще более уродливым, нежели обычно. А обычно оно было пухло, заплывше и щедро усыпано бородавками. Щетка усиков над губой придавало ему вид неряшливый, а крупные золотые серьги, что поблескивали красными камнями, наглядно демонстрировали, что особа сия не просто так, но человек важный.
Солидный.
— Могу я увидеть мра Борнхильдер? — поинтересовалась Катарина. — Мы созванивались.
Женщина запыхтела.
Всхрюкнула.
И махнула в сторону белесого дома.
— Тамочки… увидите.
Она отвернулась, разом утративши всякий интерес к гостям.
В доме пахло компотом и еще кашей, кажется. Сытные эти запахи делали его хоть сколько уютным. Впрочем, здесь было чисто.
Себастьян отметил и детские рисунки, и половички из цветных лоскутков, и белые полотенца с вышитыми премудрыми изречениями. Наверху к запахам добавился характерный аромат черного дыма, который рождается из черного же угля.
Печь.
И паренек, сидящий на корточках возле печи. Корзина с углем, и рядом — с аккуратными поленцами, которые он запихивал в жерло печи. Окна огромные.
Сквозняк.
И очередной коридор.
Дверь. Кабинет. И вновь женщина. Она была крупной, но не сказать, чтобы толстой. Скорее уж кость ее была массивна, а характерное просторное одеяние монахини лишь подчеркивало эту массивность. Себастьяну местных монахинь встречать не доводилось, и потому нынешнюю он разглядывал, любопытства своего не скрывая.
Костлявое лицо.
Жесткие носогубные складки. Подбородок упрямый, выпяченный, будто она даже теперь, окруженная лишь бумагами, все одно воюет. Впрочем, с иными бумагами и повоевать не грех.
— Чем могу помочь? — а голос вот оказался мягким, ласковым даже.
На подбородке — родинка черная.
Нос с горбинкой.
А брови вот выщипала, слишком уж ровны и аккуратны. И выходит, что Серая сестра не чужда мирских забот.
— Мы с вами беседовали, — Катарина поклонилась.
И мра Борнхильдер коснулась сложенными ладонями лба.
— Боюсь, я все одно не понимаю, что именно вам нужно, — она поднялась, и оказалась на голову выше Себастьяна. К слову, взирала мра Борнхильдер на него с преочаровательнейшею кротостью, которая никак не увязывалась с огромною ее фигурой.
Никак отметились в роду не только люди.
— Личные дела предоставить не могу…
— А впечатления? — Катарина развернула кресло.
Кабинетик директора был невелик. Он с трудом вместил, что стол, что стул, что пару шкафов, которые распирало от бумаг.
— Впечатления… — она пожевала губами. — Впечатления, многоуважаемая, не то, на что стоит опираться в вашей работе.
А взгляд похолодел.
— Послушайте, — Катарина не собиралась уходить. Она сцепила руки на груди. И голову наклонила чуть вперед, будто собираясь боднуть упертую монахиню. — Я понимаю, что вы не настроены обсуждать… личные дела ваших выпускников. И это благородно…
Мра Борнхильдер хмыкнула.
О да, благородство — не та материя, которая была ей понятна.
— Речь идет не о вас, не о них, а о девушках… убитых девушках. Или других, что еще умрут из-за вашего упрямства…
— Или вашей некомпетентности?
— Моей? — Катарина шагнула. Ее не пугала эта женщина в сером наряде, перехваченном железным поясом. — Конечно… где мне равняться с вами… дознаватель. Или старший дознаватель?
Монахиня не удивилась.
Кивнула.
— Старший, — подтвердила она. — Но это было давно. Я удалилась от тех дел.
— А они от вас?
— Что вы хотите знать? — она вдруг разом растеряла былой напор. — У нас непростые дети. Сюда попадают далеко не сразу…
Она протарабанила пальцами по подоконнику и повернулась к Себастьяну.
— Давно я не видела никого с той стороны… шоколаду привезли?
— Нет, — он несколько растерялся.
— Экий вы, недогадливый, — упрекнула монахиня. — Шоколад, помнится, в Познаньске очень хорош был. Особенно вот трюфеля. Настоящие трюфеля, милочка, катают вручную. Обсыпают живым какао, а там уж и в золотую фольгу закручивают. У нас таких не достать…
— Я вам пришлю, — пообещал Себастьян, ручку целуя. Ручка была такова, что без особых усилий и шею свернуть могла бы.
— Врешь…
— Слово князя… почтою.
— Ну если почтою… — она хмыкнула и подбородок потерла. — Кто вас интересует? Дела не дам, это незаконно, а вот впечатления… впечатлений, извольте…
…она прятала лицо в розы.
Хихикала.
Жеманничала. И с каждым мгновением раздражала все сильней. Она брала кусочки из его тарелки, находя эту игру забавной, а он разглядывал белую шею, примеряясь к тому, как будет резать.
Это помогало.
…снова вечер.
Уже не ресторан, куда он водил ее вчера. И не позавчерашнее кино, совершенно глупое, но одобренное цензурой. Она смотрела, задыхаясь от восторга, и в отличие от сегодняшнего дня, восторг был искренним.
— Ты такой бука, — она провела язычком по губе. — Что-то случилось?
— Это по работе…
— Расскажи…
— Прости, не имею права.
Вздох.
И розы. И трепетные ресницы, слезу прикрывающие… и обида, нарисованная на этом личике неумело. Ничего. Уже недолго ждать. Скоро он избавит ее от фальшивых красок и фальшивых эмоций. Боль будет совершенно настоящей.
— Нам пора, — он встал первым, осознав, что еще немного и не справится с собой самим, убьет эту дуру прямо здесь.
— Уже?! — ей явно не хотелось уходить.
Как же… сегодня она впервые переступила порог его жилья.
Ее любопытство было жадным. И она не удержалась, прошлась по квартире, заглянула в ванну и туалет, в кладовку тоже нос свой сунула. Неужели всерьез ждала, что именно там он хранит трофеи?