Страница 47 из 120
…она выходила довольная собой.
И даже мерзковатый аромат черемухи больше не раздражал. А что в конце второго акта вновь стало дурно, так от слабости и переживаний. Ничего, скоро все закончится… скоро…
…а все-таки кто и как умудрился облить одежду кошачьей мочой?
Найти бы этого умельца и…
…тоска.
…она приходила с севера вместе с пронизывающим ветром. А иногда подбиралась с востока. Эта пахла прелыми листьями и водой, совсем как тогда. Она подбиралась исподволь, разбрасывая нити ароматов.
…краски.
…слова. Кто-то просто ронял в разговоре одно-другое, будто бы случайно, но он давно уже не верил в случайности. И замирал, усмиряя колотящееся сердце. Вдруг да…
…нет, совпадение.
…просто совпадение. Они ничего не знают. Ни о чем не догадываются. Слишком глупы. Приземлены. И даже те, кто поставлен был над этим человеческим стадом, оказались всего-навсего людьми.
Сегодня тоска явилась с запада, хлестанула по губам холодной ладонью ветра…
…что ты творишь? — мамин грубый голос раздался в ушах. — Дрянной мальчишка! Тебе что было сказано?
— Тебя нет, — спокойно сказал он, заставив себя успокоиться.
С каждым разом получалось все лучше. И когда-нибудь, через десяток ли смертей, через сотню ли, но он освободится и от этой женщины, и от своей памяти.
Она расхохоталась.
Она всегда смеялась, выпив. А выпивала часто, не видя в том беды…
…это всего-навсего ветер.
— С вами все в порядке? — городовой оказался слишком близко.
— Что?
Ветер.
Память.
И еще он, кажется, слегка простыл. Это плохо. Он не любил болеть. Слабел. Раскисал. И проклятая память оживала.
— Ах да… конечно… все в полном порядке, — он улыбнулся.
Людям нравятся улыбки.
Люди доверяют улыбкам. Глупцы.
И этот… смотрит так внимательно… лживая забота. Все врут…
…и соседи, которые знали правду про матушку и про него, но предпочитали делать вид, будто ослепли и оглохли. При встрече они улыбались.
Здоровались.
Спрашивали, как у него дела в школе…
…игра.
…смотрит. И во взгляде сомнение читается… плохо… а если запомнит… само собой, запомнит, но… убрать? Нет, труп привлечет внимание.
…мать в итоге подсела на зелье. Сама ли? Или один из любовников помог? Их было так много. Приходили и исчезали, оставляя ее одну, и одиночество ее бесило. А злость она вымещала на нем.
…затрещины.
…свист узкого кожаного пояска.
…удар по ребрам… угол… и кровь, хлынувшая из носа. Мамашкин визг… что-то про скатерть… или про простынь… главное, что на него ей было плевать.
…пинок. Она сильна, несмотря на кажущуюся хрупкость. А уж когда приходит в ярость…
…боль. Ощущение беспомощности… сознание ускользало… а еще он решил, что умирает…
…очнулся в больнице. И притворно-заботливый доктор сокрушался, мол, как можно было так играть, чтобы упасть с крыши… каким надо было быть уродом, чтобы не понимать, что случилось на самом деле? Или… да, тот новый ее любовник был, кажется, каким-то начальником…
…больница запомнилась тишиной. Сытной пищей, которую подавали всегда вовремя. И медсестры, переглядываясь друг с другом, тихонько вздыхали. Приносили добавку. И отворачивались, когда он спрашивал, можно ли остаться здесь жить.
Ему было шесть.
Кулаки сжались.
…храм.
…подсказали пойти… Хельм услышит, если его попросить, и он отправился… сам… храм их стоял за чертой города. Запах свечей. Темнота. И колонны, уходящие, казалось бы, в никуда. Эхо шагов. И резкий сладковатый аромат, очаровавший его. Он, израненный, вдруг понял, что нет ничего, лучше этого аромата…
…он просто стоял в храме и наслаждался.
А потом пришел жрец.
Из младших Безликих. Теперь-то он понимал, что за костяною безротой маской прятался обыкновенный человек. И был тот человек, наверняка, не слишком молод, изрядно утомлен службой в заштатном их городишке. И желал, быть может, поесть. Или поспать. Или заняться еще каким-то важным делом, а не выслушивать детские жалобы.
И эта его неготовность, равнодушие даже, ощущались.
Но он все равно заговорил.
Он рассказывал о своей жизни не человеку, но Хельму, чьим воплощением тот выступал. И тот, выслушав, коснулся распростертой ладонью лба.
— Иди, — прозвучало будто бы со стороны. — Ты услышан.
Он ждал… чего?
Чуда?
Того, что человек этот скажет, что отныне все беды позади, разрешит остаться при храме, где угодно, лишь бы не у нее… или накажет их, ее и того любовника… и возвращался домой с этой робкой надеждой.
Но ничего не произошло.
…разве что в квартире стало вдруг чисто. Исчезли груды тряпья и старый ковер. Выветрились запахи, столь раздражавшие его прежде — мочи и кислой капусты, которая мокла в старой бочке. Бочка, впрочем, тоже пропала.
— А, это ты… — мать, выглянувшая в коридор, выглядела… иначе?
Помолодевшей?
Просто более чистой, чем обычно? Он разглядывал эту женщину, удивляясь тому, что она действительно красива, и еще тому, что раньше он не видел этой красоты. Белое лицо. Темные глаза. Кудри, уложенные аккуратными волнами.
Длинная шея.
Платье с глубоким вырезом. Тонкая цепочка и кулон на ней.
Белые руки.
Ногти выкрашены алым. Матушка помахала растопыренной рукой и велела:
— Сходи куда погуляй, раз приперся…
В голосе ее слышалось недовольство, и он привычно прижался к стене. Гулять? Он ведь только вернулся. И на улице дождь. Осень. Ботинки промокли. И носки. И ног он почти не ощущает, а она…
— Иди, иди, — матушка указала на дверь. — Ко мне сейчас придут…
Он вышел.
Он просидел на лестнице этажом выше до утра. Сначала все ждал, когда же гость ее уберется восвояси и надеясь, что оставит тот достаточно выпивки, чтобы мамаша уснула до утра. А если повезет, то и закуска будет… он хотел есть.
А гость все не уходил…
…и он заснул.
…проснулся.
Улица. Проспект. Ветер. И снег с дождем. Темное здание управы. Пара фонарей. Ощущение безвременья. Так случается…
…на сегодня у него было еще одно дело.
Важное?
Пожалуй.
Жаль, что новый материал доставят нескоро, но…
Он поднял воротник пальто.
…тот роман длился и длился. Мать была счастлива. Она даже мягче стала, добрей и теперь, выгоняя его из дому, совала пару монет на пирожки. Он почти проникся к ней любовью. А потом заметил, что приливы доброты, даже слезливости, сменялись вдруг припадками гнева. Лицо ее белело, вокруг губ появлялась лиловая кайма этаким безмолвным предупреждением грядущей бури. Глаза наливались кровью, а голос становился низким, осипшим.
Она некоторое время бродила, натыкаясь то на стены, то на скудную их мебель.
Вздрагивала.
Останавливалась.
Запускала пальцы в волосы и, вцепившись, тянула их, порой выдирая пряди. Но боль не останавливала, напротив, смешила. И мать принималась хохотать, пока не захлебывалась смехом. Тогда вдруг вздрагивала, озиралась дико, и не приведи Хельм было попасться ей на глаза.
…он потрогал горло, избавляясь от тени ее прикосновения.
Пальцы ледяные впивались в кожу.
Норовили пробить. Добраться до глотки… и бесполезно было молить о пощаде.
— Ты… — она, поймав его, делалась даже будто бы счастливей. — Это ты все виноват! Ты… если бы не ты… я бы замуж вышла…
Она трясла его, пока сама, лишившись сил, не падала.
Затихала.
И лежала, беспомощная и жалкая.
…ее любовник приходил вечером. Приносил очередной рожок с сероватою пудрой, которую матушка вдыхала жадно, уже не таясь. И оживала. Расцветала.
Пела.
…совала ему деньги. Целовала в обе щеки. Просила пойти погулять или к соседке, будто не зная, что соседям он нужен еще меньше, чем ей. Но он не перечил.
Уходил.
Недалеко. До лестницы. Он поднимался на третий этаж и, если дверь на чердак была открыта, то и на чердак забирался. Потом уже научился сам открывать этот замок, простенький и нужный лишь затем, чтобы сберечь дверь от детей.