Страница 36 из 120
…за алтарем привязана овечка.
Она стоит смирно, будто неживая, но Делечка чувствует, как быстро колотится овечье сердце.
— Тебе только и надо, что рядышком постоять… мы все за тебя сделаем…
— Ада…
— Не все сразу, Ида, — тетушка убирает пряди, прилипшие к лицу. — Не нужно пугать девочку…
Натянутая улыбка.
…ложь.
…всюду ложь, и голубка с опаленными крылами затихает. Она лишь смотрит, часто-часто моргая, не веря, что получится выбраться.
…мама, — кто-то говорит, кто-то очень близкий.
…мама пришла уже после того, как кровь несчастной овцы пролилась на камень. А Делечка даже не могла бы объяснить, что же с нею произошло. Она вдруг словно бы стала этой овцой.
Беспомощной.
Не способной даже закричать от ужаса. И холод ощутила. И то, как медленно с кровью уходит жизнь. И лед камня. И того, кто был заточен в него…
Небо крутанулось и упало.
…нитей слишком много.
…мама, послушай меня, пожалуйста…
— Послушай меня, — мама сидела у постели. Строга и печальна.
Все та же белая блуза. Все та же юбка из зеркального шелка. Черная лента на волосах.
— Тебе придется уехать, — она провела холодными пальцами по щеке. — И чем скорее, тем лучше…
— Мы все равно считаем, что ты не имеешь права… — за двоих сестер говорила Ида.
Они обе держались в тени и выглядели отражениями друг друга.
— Заткнитесь, — жестко обрезала мама. — Мне бы вас выгнать…
— Ты не можешь.
— Не могу.
— Мама…
— Нет, дорогая. Тебе здесь не место…
…нигде не место. Их было множество, мест, в которых она побывала… сначала с сухой строгой женщиной, которую матушка выбрала на роль опекуна. Та курила вонючие сигареты и постоянно пребывала в каком-то состоянии полусна, едва ль замечая происходящее вокруг. Ей не было дела до Делечки и приходилось все делать самой.
Она научилась.
Отплакала.
…потом была встреча с мужем, тогда еще молоденьким офицером… чем привлек? Своею искренней любовью, которой так не хватало. Она и не знала, что не хватало, пока он не появился.
…гарнизоны.
…поезда и вокзалы, порой огромные, как Краковельский, а порой и вовсе махонькие станции, где поезд останавливался на минуту-другую.
Казармы.
Городки, где все обо всех знают. Комнатушки казенные и тщетные попытки навести уют. И только-только обживешься, как тебя вновь отправляют…
…рождение сына.
И похороны.
И горе необъятное, в котором она растворилась…
…как в огне.
…мама, ты ведь слышишь меня? Мама, пожалуйста…
…они помогли, тетушки… на той безымянной заставе посреди полынной степи. Год. И ковыль, который распускал на ветру тонкие цепкие косы. И запах дурмана, что появлялся под вечер, когда солнце уже касалось горизонта, а тени становились длинны. Она тогда полюбила смотреть на тени. И на солнце это. Садилась под сухим деревом, что росло за кладбищем, и сидела часами.
Тетки появились без приглашения.
— Совсем расклеилась, — сказала Ада, которая с возрастом сделалась строже и жестче.
— Бедная девочка, — проворковала Ида.
Они по-прежнему старались походить друг на друга, но теперь получалось не слишком хорошо. Во всяком случае, Деля их различила с легкостью.
— Ничего, дорогая, скоро тебе станет легче, — Ида коснулась губами темя. И стало вдруг легко. Горе, в котором она спряталась от прочего мира, треснула, словно скорлупа. — Вот увидишь, все еще образуется…
— Мама…
— Она не захотела приехать, — Ада раскрыла кожаный саквояж. Она перебирала склянки, доставая то одну, то другую, чтобы потом покачать головой и спрятать. Наконец, выбрав нужную, она вытащила зубами пробку и велела. — Пей.
Деля выпила.
Честно говоря, ей снова стало все равно. Трещина зарастала, и это было правильно.
— Нельзя было тебе уезжать, — Ида присела рядышком и обняла, а после накинула на плечи широкое крыло вязаной шали. — Мы говорили твоей матушке, что твое место в семье, но она так упряма. Разве послушала бы… испугалась… и чего, спрашивается?
Чего?
Камня? Той овцы… детские страхи теперь казались такими нелепыми. Ей ведь приходилось убивать, пусть и не овец, но огромных лобастых карпов, которых продавали живыми, а кухарки, чтобы сделать грязную работу, не было. Еще куры… с курами пришлось повозиться, пока она не приноровилась…
— Вот видишь, — тетушка Ида поцеловала в щеку.
Горячая какая.
— Ничего… что сделано, то сделано… она тебя отослала, но если вдруг захочешь вернуться, мы всегда будем рады.
Нет.
Не хочет.
Там… там мама, которая точно не обрадуется… и что ей делать дома? Она, если честно, этот дом почти забыла… ей казалось, что забыла… старый… стены плющом затянуло, и глянцевые листья норовят закрыть и окна. Свет проникает неяркий, разбавленный, он будто дразнит людей…
…травяные ароматы.
…старые статуи, которые оживают по вечерам. А может, это все игра воображения? Библиотека, куда ей запрещено входить. Гостиные… ими редко пользуются… лаборатории… и тетушкина коллекция камней… куклы… их слишком много для одной девочки.
Белоснежный мезонин.
Чаепития на веранде.
Старый ворон, который изредка позволял себе говорить. Нет, не с девочкой, та слишком ничтожна, чтобы обращать на нее внимание, но с матушкой…
— Вот видишь, — шепот тетушки Иды проник в самое сердце, — ты все помнишь… ты наша…
— Не торопи, — это уже произнесла тетушка Ада, — к слову, и мужа своего возьми, если, конечно, не испугается с колдовками жить…
…нет…
…не это… она задумалась, запуталась и забыла, что должна развязать красные нити, а те, поганки, вновь запутались. И только голубка у сердца курлычет.
…мама…
— Что ты, дорогая, — тетушка Ида успокаивает. — Опять выдумываешь себе какие-то страхи? Никто тебя не заставляет. Мы просто подумали, что вам будет спокойней… мы хотим помочь…
— Твоему ребенку нужен дом, чтобы выжить, — это вновь Ада. — Ида, не морочь девочке голову. Все просто… мы живем там, потому что в ином месте жить не способны. Такова цена силы, детонька…
И снова склянка.
Темный пузырек, от которого отчетливо пахнет мятой. Мята сладка, и значит, содержимое пузырька на самом деле весьма противно, вот и пытается Ада его спрятать за этой прохладною свежестью.
Пускай.
— Если бы твоя матушка не была столь безответственна…
— Ах, Ада…
— Я правду говорю. Кто-то ведь должен… или, думаешь, если я привыкла к этой тюрьме, то мне она стала нравиться? Я бы тоже уехала с превеликим удовольствием, но кто ж меня отпустит…
…нити свиваются змеями, и вот уже она не распутывает сеть — как она вообще могла подумать, что справится с нею? — но вязнет. И каждое движение, каждый вдох лишь крепче привязывают ее к этой проклятой сети.
…видишь ли, деточка, Ада, пусть и несколько… бесцеремонна…
— Кто бы говорил…
— Но права… некогда наш предок…
— …чтоб ему икалось на том свете…
— …заключил сделку с тем, чье имя всуе поминать не стоит…
— …особенно по нынешним временам…
— …он боялся лишиться сил…
— …идиот кромешный…
…не надо их слушать. Это проклятье… где она подцепила его? Когда… потом, сначала выбраться… успокоиться. И не дышать. Здесь легко не дышать. Ее ведь учили… начинали учить… а она бесталанной оказалась.
Врали.
…он получил в залог камень… ты помнишь наш камень? Конечно, его никак не забудешь, даже если очень захочется… и силу… небывалую… только за все надо платить…
— Какое неожиданное открытие!
— Ада, не язви, тебе не идет. Мы не можем надолго покинуть дом. Сразу слабеем. И не только в силе, жизнь уходит.
— Еще поплачь…
— Я не плачу, Ада, я лишь объясняю девочке. Ей повезло, ее отпустил камень… но все равно… у тебя не будет детей здесь, милая… а дома… дома, быть может, если отпустил тебя, то и твою дочь…
— Почему дочь?
…дочь…
…Гражина… у нее есть дочь… розовый младенец, ручки-ножки в перевязочках… щеки пухленькие, а носик-кнопка… сладкий запах молока.