Страница 7 из 37
Между тем, Миккельсену удалось напасть на след погибшего Эриксена и найти его путевые записки, представляющие громадную ценность для географии Гренландии. Дальше разыскивать следы погибших они не могли, потому что надо было подумать о возвращении прежде, чем дорога окончательно станет непроходимой. Но силы путешественников были подорваны вследствие перенесенных трудностей во время их странствования, кроме того, у них почти не оставалось съестных припасов, и все свои надежды они возлагали на склады, оставленные их предшественниками. Но тут их ждало горькое разочарование. Едва волоча ноги, со страшными усилиями они дотащились, наконец, через полгода с большим запозданием к острову Шаннон, к тому месту, где оставили яхту, но там они нашли лишь груду обломков после затонувшей яхты. К счастью, все-таки они нашли на берегу оставленный их товарищами склад припасов. Восстановив свои силы, они стали готовиться к зимовке в хижине, построенной их товарищами перед отъездом. Они надеялись, что летом явится какой- нибудь корабль к их берегам, и они будут спасены. Устроившись в своей жалкой хижине, они провели в ней долгую зимнюю полярную ночь, поддерживаемые надеждой на избавление. Но прошла зима, прошло лето, а ни один корабль не подошел к берегу. Ничто не нарушало томительного однообразного хода времени в ледяной пустыне. Наступила вторая зима, и постепенно у них исчезла всякая надежда на спасение. О мучениях, испытанных ими, Миккельсен рассказывает следующее:
«Распухшие ноги сильно болели, и ходьба нам причиняла неимоверные мучения. Но еще больше мучений причинял нам голод. Я ни о чем другом не мог думать, как только о еде. Сначала с тоской вспоминал разные вкусные кушанья, которые ел когда-то, затем мысль о бутерброде заслонила все. Почему именно моему голодному воображению рисовался гигантский бутерброд — я не знаю. Перед этим я мечтал о бифштексе, который тоже представлялся мне огромных, небывалых размеров. Моя фантазия разыгрывалась. Я вспомнил остатки съестных припасов, которые отдавались обыкновенно нищим. Я готов был отдать годы моей жизни, чтобы получить их в эту минуту, и воспоминание о них приводило меня в бешенство. Я думал также о маленьких пакетиках с завтраком, которые брал с собой в школу, и это воспоминание до такой степени овладевало мной, что я совершенно забывал, где нахожусь, и воображал, что иду по улицам Копенгагена. Я искал глазами также пакеты, которые в детстве мне случалось видеть валяющимися на улице, если кто- нибудь из школьников терял их. И вдруг я действительно увидел то, что искал — маленький белый пакет. Конечно, там должен заключаться бутерброд!.. Я бросился, чтобы схватить его, и… наткнулся на камень, о который больно ушиб ногу. Это вернуло меня к действительности. Я вспомнил, что я не в Копенгагене, а в Гренландии и бесконечно далеко от всяких бутербродов!..
Иверсен с удивлением смотрел, что я часто уклонялся с нашей дороги в сторону и нагибался к какому-нибудь белому камешку. Это происходило от того, что мне все мерещились белые пакетики с бутербродами. Но и Иверсену было не лучше, чем мне. Я видел несколько раз, что он останавливался, вынимал бинокль и смотрел вдаль. Я спрашивал его, что он видит, и он отвечал мне, что ему показался вдали ящик с съестными припасами. Но это был только камень! Скоро я перестал даже его спрашивать, так как прекрасно знал, что ему представляется.
Мы проходили по таким местам, где нам встречались следы прежних стоянок и валялись откупоренные жестянки, но мы тщетно искали каких-нибудь остатков. У Иверсена так сильно болели ноги, что эта боль заставляла его забывать о голоде, но я думал за нас двоих. Быстро наступающая темнота еще усиливала мои страдания. Я еле передвигал ноги и шел в полусознательном состоянии. Только когда мне казалось, что я вижу вдали мыс Семнадцати километров, где должен был находиться склад, то во мне пробуждалась энергия. Я ускорял шаги, думая о запасах, которые там находятся. Но все мысы были похожи один на другой, и вскоре я убеждался в своей ошибке!
Везде мы встречали следы пребывания людей, то древние следы из времен эскимосов, то позднейшие следы датской экспедиции. Но все наши поиски чего-нибудь съестного оставались без результата. Мы знали прекрасно, что во время санных экспедиций никогда не забывают припасов, и, все-таки, мы не могли удержаться и постоянно искали чего-нибудь, переворачивая жестянки и осматривая все камешки, не завалился ли куда-нибудь кусочек сухаря.
Мы проходили один мыс за другим. Все так похожи друг на друга, что, в конце концов, мы совершенно запутались.
В одну ночь, когда мы улеглись прямо на холодной земле, под защитой камней, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться, Иверсен вдруг разбудил меня. Он не мог спать от боли в ноге, и поэтому ощущал холод сильнее, чем я. Мне не хотелось вставать, но он умолял меня идти, несмотря на темноту. Было холодно, 15 градусов, и дул довольно сильный ветер. Небо со своими бесчисленными сверкающими звездами казалось мне холоднее, чем когда-либо. Совсем низко над южным горизонтом стояла луна, красная и холодная. Жутко было здесь, с этим нельзя было не согласиться, но мысль идти в такой ужасной темноте, когда ничего нельзя было рассмотреть в десяти шагах, просто приводила меня в содрогание. Однако, Иверсену было хуже, и я замечал, что под влиянием боли в ноге, холода, голода и усталости, ум его слегка помутился. У него была только одна мысль: идти вперед, все вперед! Он умолял меня: „Пойдем совсем тихо, но все- таки будем идти дальше!..“ И мы пошли, спотыкаясь в темноте и ощупывая дорогу палкой…
Наконец, после нескольких часов такой ходьбы, мы увидели сквозь тьму неясные очертания холма. Это был холм мыса Семнадцати километров. На этот раз фантазия не обманула нас! Скоро мы увидели опять те же следы прежней стоянки эскимосов на берегу, которые мы видели прошлой осенью.
Я вспомнил, что тут я видел тогда ящики, оставленные датской экспедицией. Я тотчас же принялся искать и, в самом деле, нашел две жестянки мясного экстракта и жестянку с гороховой колбасой. Я быстро развел огонь из остатков ящика и сварил суп. Мы медленно ели его, наслаждаясь каждым глотком.
Мы медленно ели, наслаждаясь каждым глотком.
Просто удивительно, какое магическое действие оказала тарелка горохового супа на наш ослабленный организм. Мы почувствовали себя снова здоровыми и крепкими!
Как приятно было греться у костра и быть сытым наконец! В первый раз, после стольких дней, мы могли не говорить и не думать о еде! Но, хотя нам было хорошо здесь, мы все же не могли тут оставаться. Дрова все сгорели, и солнце поднималось высоко. Пора было снова выступать в поход!
После пятичасовой ходьбы, мы, наконец, взобрались на последнюю возвышенность и увидели далеко внизу Датскую гавань и домик на берегу…»
Весна и лето ничего не принесли им. В августе месяце снова начались морозы, и море покрылось льдом. Надежда на избавление окончательно рухнула, и приходилось готовиться к третьей зиме. Пока еще было возможно, они решили совершить небольшое путешествие к югу, в гавань Бас-Рок на островке Пенделум. Каково же было их удивление, когда они увидели там на берегу хижину и высокий шест с крестом на верхушке! Выломав дверь в хижину, Миккельсен нашел в ней письмо лейтенанта Лауба с «Алабамы» к китоловам и другое письмо китоловов, заходивших сюда, а также сообщение капитана шхуны «Лаура» о том, что он заходил сюда. Это последнее известие так подействовало на несчастных путешественников, что они совершенно упали духом. Ведь письмо капитана было помечено 23 июля 1911 года, а в этот день они как раз сидели на острове Шаннон и ждали судна! Между тем, судно находилось здесь — всего на расстоянии тридцати километров. Только тридцать километров отделяли их от общения с людьми и возвращения на родину!
«Мы были так подавлены этим открытием, что не могли выговорить ни слова, — рассказывает Миккельсен. — Мы молча присели на ящик, а в ушах у нас звучали слова: „30 километров! 30 километров! 30 километров! 30 километров!“ Это небольшое пространство разрушило все наши надежды. И мы упрекали себя за то, что не догадались проехать сюда весной и оставить здесь записочку! Но кто же мог предполагать это?»