Страница 22 из 23
И тогда мир между державами будет сохранён.
А чем отблагодарить златокудрую пери, Суммир уже понял. Ни златом, ни серебром, ни драгоценностями, кои померкнут от её красоты, нет. Лишь деяниями, достойными её деяний.
И, обмакнув в чернила перо, начертал на чистой странице:
В жарких битвах героев, в пылу страшных сеч
Побеждают порой не копьё и не меч,
А прелестнейший взгляд благороднейшей девы,
Не огнём, а любовью сумевший ожечь…3
Глава 4
Опустившись на любимый пенёк посреди пустой – совсем пустой – поляны дикого парка, Марта горько всхлипывала.
Давно уже она не давала волю слезам, разве что неделю назад, когда затосковала по своим. Но тогда её утешил Жиль, а сейчас ни посетовать, ни припасть к чьей-то груди за утешением не представлялось возможным, ибо её дракон запретил говорить о себе кому-либо. Она так редко с ним виделась, а теперь он и вовсе пропал. Всё-таки улетел! Без неё, хоть и обещал взять с собой, полетать… У-у-у…
Но даже не в том дело, что не взял. Иное страшно: вдруг с ним что-то случилось? Например, не окрепли крылья, сил ещё не накопил, да мало ли… Присядет где на лугу – а тут какой-нибудь полоумный рыцарь как выскочит! А Арман уже ста-аренький…
От плача заломило в висках, но обида – не на дракона, а на себя, бестолковую, не давала успокоиться. Как же так? Лишь теперь стало ясно, насколько ей дорог новый Друг, большой, сильный, мудрый; а она, глупышка, так и не успела ему об этом сказать, только отшучивалась. Как же ей не хватает его снисходительного «Хм-м-м…», насмешливо-добродушного подтрунивания, строгих поучений, а главное – шипящего ласкового приветствия, каждый раз музыкой звучащего в ушах: «Приш-ш-шла, детёныш-ш-ш…»
Потёрся об ногу невесть откуда взявший Маркиз и затарахтел, заурчал, прося ласки и абсолютно не признавая горести момента.
– Думаешь, не всё так плохо? – вытерев мокрые щёки, нерешительно спросила Марта. Спохватившись, нашарила в потайном кармашке платок. – Может, он не навсегда пропал? Он меня не забудет?
Котяра фыркнул, выгнувшейся спиной умудрившись показать всё своё презрение к глупым девчачьим страхам. Поточил когти о пенёк, сдирая клочья старой коры, и Марте невольно пришлось подвинуться, освобождая место. Пошевелив усами, принюхавшись, чёрный разбойник запустил лапищу в приямок между корнями и выудил на свет божий какую-то вещицу. Негодующе затряс лапой: находка прицепилась к когтю.
Сердечко у Марты ёкнуло. Она поспешно отобрала у мохнатого приятеля скомканный клок желтоватой бумаги, расправила, вытряхнув попутно несколько мурашей и земляных комочков, и разгладила на коленях. Не сразу ей удалось понять написанное: буквы, хоть и крупные, выведенные твёрдой рукой, явно привыкшей к подобному труду, прыгали перед глазами и упорно не желали читаться.
Наконец она справилась с волнением. Значки сложились в слова, до того тёплые, что Марту будто солнышком обогрело.
«Я вернусь, детёныш».
Всего-то три словечка, но каких!
На всякий случай она пробежала записку глазами ещё несколько раз. Заглянула на оборотную сторону, просмотрела мятый листок на свет – вдруг чего не заметила? Но нет, только это. Три слова, вмиг унявшие печаль. «Я вернусь, детёныш».
Значит, Арман о ней помнил! И, предчувствуя её огорчение, постарался утешить свою маленькую подружку!
Но как он смог оставить весточку? Не сам же нацарапал! Да и неоткуда на поляне взяться ни бумаге, ни чернилам… Приглядевшись к клочку, Марта поняла, что послание было начертано карандашом, твёрдым, и, должно быть, хорошо отточенным, поскольку рыхлый старый лист с бахромой по краям, будто выдранный из книги или тетради, кое-где был промят грифелем чуть ли не до дыр. Значит, кто-то приходил сюда помимо неё и слуг, приносящих еду. По словам Армана, те появлялись неслышно, когда он «с-с-спал», делали своё дело и также тихо исчезали. Вряд ли старый хитрец обратился за помощью к ним: буквы, будь они и в самом деле писаны лакеем, не выстраивались бы так ровно и аккуратно, словно начертанные не от руки, а пропечатанные в книжке. Нет, сюда заявился кто-то ещё, кому её друг доверял настолько, что рассказал о Марте и попросил о помощи.
Девушка стыдливо высморкалась. Ей уж скоро восемнадцать, почти старуха, а ведёт себя как малое дитя. Что уж так сразу кидаться в слёзы? Могут у человека оказаться какие-то дела или нет?.. У дракона, конечно, поправилась мысленно, не у человека… Могут, вполне. В конце концов, он же мужчина, а мужчине не положено отчитываться перед женщиной, да ещё такой соплячкой. Но ведь вспомнил, позаботился…
Вздохнула, смирившись.
Надолго ли он исчез? И когда? Записка не отсырела, но мураши успели в неё заползти, это да… А ведь если бы не Маркиз – так и затерялась бы. В порыве благодарности Марта подхватила на руки кота и прижала к груди. Если бы не он – ей так и мучиться от неизвестности! Сама она не догадалась бы пошарить под ногами, и добрая весть так и осталась бы меж старых корней, пока мыши-полёвки не устроили из мятой бумаги очередное гнездо. Ах, Маркиз, ты мой добрый… этот, как его… гений, да!
Вчера она не смогла сюда прийти, потому что вечер прошёл в обустройстве гостей. Для Марты подобные хлопоты были внове. Конечно, и без неё нашлось, кому позаботиться: матушка Аглая, оказывается, ещё с утра, после отъезда сына, захлопотала, нагнав прислугу в гостевые комнаты, коих в Гайярде было немало – целый этаж в отдельном крыле. Нужно было проветрить покои, смахнуть несуществующую пыль с мебели, перестелить постели, а главное – жарко протопить, ибо, как пояснил господин Винсент, их пожилой гость – с Востока, с весьма тёплых краёв, и наши чуть прохладные ночи могут показаться ему настоящей суровой зимой. А ещё, конечно, загодя назначили для гостьи горничную, а для её почтенного батюшки – камердинера, из тех, что уже прислуживал заморским гостям и не терялся от всякой иноземной блажи, а исполнял всё, что ни прикажут, бестрепетно.
Так-то вот. Замок, да ещё и государя всей провинции – это вам не деревенский домишко, где, если останется на ночлег кто из родни; там-то всю голову сломаешь, думая, то ли на чердак гостей спать отправить, то ли в холодную летнюю половину: натаскать тюфяков, да пусть гости для тепла сами надышат… Тут-то, в герцогских покоях, как успела нашептать Гердочка, места на всех хватает с избытком, приезжие порой могут не видеть хозяина целыми днями, но ничего, не скучают, находят себе занятия… Только это как-то не по-людски, совсем-то к людям не выйти, рассудила Марта. Может, не слишком прилично интересоваться, как разместили господина купца, поскольку он всё-таки мужчина, и в комнаты к нему самой заглядывать ни к чему, но уж за его дочерью ей, как хозяйке, нужно обязательно присмотреть. Хоть она, наверное, из благородных… Однако юная герцогиня хорошо помнила, каково это – очутиться в новом доме, где ничего и никого не знаешь, да ещё когда ты растеряна и порядком не в себе после пережитых ужасов.
Жиль ведь всё-всё рассказал про бедняжку Фатиму, ещё когда они возвращались из суда, а потом добавил, что пригласит её с отцом в Гайярд. «Тут ведь большая политика замешана, девочка, – сказал задумчиво. – Упустишь контроль – и османца перехватит бритт, и неизвестно, чем оно потом обернётся. Нет, пусть лучше у меня на глазах побудет. Отдохнёт, успокоится, и уж после этого никакой Гордон его не переубедит. Купец умный человек, выводы сделает правильные, а главное – поделится с ними со своим… своими друзьями… А дочь…»
Герцог поцеловал супругу в пушистую макушку. Драгоценная мантилья давно уже была сорвана и откинута куда-то прочь, в затемнённый уголок кареты, небрежно, без всякого почтения к кружевной вязи. Она мешала целоваться, покалывая щёки в самый неподходящий момент крохотными узелками плетений, а потому и отправилась в изгнание.
3
Стихи автора, стилизация под рубаи.