Сепия

Что всё-таки случилось с ней и её родителями?..

И Анна открыла глаза.

И увидела самое страшное в своей жизни; она лежала у матери на руках, они обе – за спиной отца, который парил над землей, защищая своих родных от напуганных людей, окруживших их; вместо лиц - морды чудовищ: рты, распахнутые в немом крике, вылезшие из орбит глаза… На них будто смотрели самые настоящие черти; Анне было страшно, она сильнее прижалась к матери, а та нашёптывала-напевала что-то ласковое, гладила по волосам, целовала в висок, касалась губами ссадины…

- Всё будет хорошо, милая, всё будет хорошо!

Но слова эти будто не доходили до маленькой девочки; она лишь сосредоточенно смотрела в спину отца, не видя его лица, но догадывалась, что он зол. Вокруг него возрос ореол сияния, с каждой секундой становясь всё ярче; на кончиках пальцев искрился будто живой металл – перекатывалась блестящая жидкость, похожая на ртуть. По крайней мере, о таком когда-то маленькой Анне рассказывал отец, показывая на разноцветные картинки в старой энциклопедии.

Его ненависть на себе ощущали все; недавние зрители - они были недовольны, напуганы. Их жертвы требовали платы. Сегодня – в виде человеческих жизней, которые смеялись, тыкали пальцами, просто стояли и смотрели, как умирает ребенок, маленькая девочка! Так получите же!

«Ну и кто среди нас настоящий унтерменш?»

- Вы чуть не убили мою семью!.. – цедил папа, и Анна испуганно сжалась. – Вы едва не уничтожили самое дорогое в моей жизни!.. За это вы заслуживаете смерти.

Вокруг фигуры беловолосого мужчины началась накапливаться раскалённая энергия; он играл пальцами в воздухе, и мелкие металлические предметы, летящие прямиком из уже сгоревшего дома: гвозди, стружка, болты, гайки, расплавленные безделушки… - всё летело к нему, создавая собой опасный вихрь, тут же заковавший и зрителей, и актёров в одни тиски. Обычные гражданские в глазах Анны превратились в бездушных манекенов: они настолько поддались страху, что замерли, остолбенели. Но она не боялась их. Она боялась его.

- Вы поплатитесь!

Женщина закрыла глаза своей дочери, чтобы она не видела происходящего, но Анна видела всё: видела, как острые металлические предметы градом сыпались на напуганных людей, которые не могли защититься; на одежде моментально выступали красные кляксы, они падали, падали и падали. Толпа ложилась на запорошенную снегом землю слишком быстро – будто пальцем тронули карточный домик, и он начинал постепенно складываться: от самой верхушки до основания. Вокруг Анны и её родителей образовалось настоящее кровавое озеро; она видела каждую смерть, она видела, как погибали точно такие же, как она сама: взрослые, старики… В глазах резко защипало; нет, нет, нет! Такого не должно было быть! Она не хотела, чтобы всё так закончилось! Ведь никто не погиб: она ведь цела, так почему же все так? Почему ее папа это делает? Анна, оттолкнув мать, бросилась к отцу, пыталась дотянуться, чтобы опустить его вниз, на землю, чтобы он не летал, чтобы он перестал пугать, перестал быть таким страшным, таким… ненормальным.

- Папа, прекрати! Пожалуйста, хватит, папа! – девочка плакала и тянула его за брюки, но отец не замечал её, наслаждаясь; его глаза, - стеклянные, безумные, - горели жаркой ненавистью и презрением к этим мелким людишкам, которые привыкли думать не собственной головой, а следовать за стадом, даже не задумываясь о последствиях – так им было проще жить. Ему нравилось наблюдать за тем, как эти идиоты гибли по собственной глупости, как предавали собственные каноны жизни; и он, разрушая на глазах внутренний мир дочери, совершенно не замечал возле себя малышку: ее, живую, напуганную, которая плакала и умоляла отца прекратить. Слышал лишь голос, который играл успокаивающей мелодией в голове; к нему обращался старый друг их семьи, - Чарльз Ксавьер, - который упрекал Макса Эйзенхардта во многом, но всегда понимал и принимал его сторону. Они разные, но и слишком одинаковые одновременно.

«Эрик, прекрати! Остановись! Хватит пачкать руки в крови!»

- Я не могу, Чарльз, я просто не могу! – говорил мужчина в пустоту, а Анна, наблюдая за ним, лишь сильнее пугалась собственного отца. Он говорил с кем-то, но точно не с ней – им овладело настоящее зло! – Они виновны! Они все виновны! И должны умереть! Эти твари чуть не убили мою дочь!

«А разве ты сейчас не убиваешь её?»

Всего лишь одна фраза, и Эйзенхардт мягко опустился на снег, теперь глядя на мир совершенно другими глазами; пелена ненависти исчезла, и теперь вместо отмщения он видел колоссальную ошибку: он для своего ребёнка – убийца; он – мясник, который не смог вовремя остановиться. Он тот, кого она теперь боится. И стоило ему повернуться к ней, как Анна попятилась и, рыдая, кинулась к матери. Магда подбежала к малышке и заключила её в объятия, с сожалением глядя на мужа, а в груди сердце разрывалось на части; это произошло, теперь они хуже, чем просто преступники, но она знает, что всё это делалось ради того, чтобы спасти их единственного ребёнка.

Но разве они спасли?..

Он – человек, который умел управлять металлом. Таких, как он, называли мутантами. Его жена, – Магда, - была… обычной. И их дочь пошла больше в мать, чем в отца. Макс был этому рад: маленькой Анне не придётся страдать как ему, не придётся проходить множественные лабиринты испытаний тяжёлой жизни, чтобы в итоге выйти оттуда ни с чем. Но сейчас, когда малышка рыдала на руках у матери, чуть ли заходясь в истерике, он понимал, что лучше бы он сам был нормальным, таким, как все. Человеком… Может, всё забудется, сотрется со временем из памяти, но разве такое вообще возможно? Эйзенхардт смотрел то на Магду, то на плачущую Анну, а его руки сжимались в кулаки.

«И что мне делать, Чарльз? Что мне теперь делать?»

Вопрос в голове звучал будто не к другу – ко вселенной, но он надеялся, что Чарльз поможет ему и подскажет, как продолжить свой путь. И старый друг не мог оставить их в беде.

Где-то вдалеке, за шумом морозного ветра, послышался вой полицейской сирены.

«Всё будет в порядке, друг мой. Всё забудется, всё исчезнет. Я помогу тебе».

«И как же, Чарльз?»

«Пожар, унесший жизнь многих людей. Обычная утечка газа. Обычная случайность. Мутанты здесь не причём. Я сотру им память. Всем им, а вы сможете сбежать, перебраться в другую страну, сменить имена, начать новую жизнь. И всё это забудется. Навсегда забудется, дорогой друг. Только выбор за тобой».

«Хорошо, делай, Чарльз, только не трогай её».

Чарльза Ксавьера здесь нет, однако Макс Эйзенхардт всё равно кивком головы указывает в сторону дочери.

«Ты уверен, Макс?»

«Да. Я хочу, чтобы она переросла это. Она сильная девочка. Она справится с этим».

«Как знаешь, друг мой, как знаешь».

В его голосе чувствовалось недоверие, грусть; Чарльз не верил Максу, но у него попросту не было выбора: вмешиваться в их отношения не хотелось, к тому же, когда у них наметился такой сложный период в жизни. Они все справятся, начнут новую жизнь, - так, как заверил их Ксавьер, - и будут жить долго и счастливо, вдали от безумцев; там, где таких, как они могут принять.

Снежинки лениво падали с неба, засыпая обезображенные человеческие трупы; полицейские машины были уже на подходе. Трое, - не преступников, - скрылись в неизвестном направлении. Кто они? Что они? Что здесь произошло?.. Ничего неизвестно. Следствие в итоге зашло в тупик. И никто не мог подумать о том, что такое зверство могли совершить мутанты. Кто угодно – только не они. Зато полицейские установили кое-что той зимой: почему-то в ту ночь, когда из-за утечки газа погибло огромное количество человек, было подозрительно холодно…

А в воздухе, вместе со снежинками, витала разрушенная детская реальность.

Ей четыре, и её мир разрушен.

***

- Да, спасибо, мэм, - он забирал новые паспорта и билеты на самолёт. Вот та самая жизнь, о которой говорил Чарльз: Макс, его жена и дочь бегут из Германии как крысы с тонущего корабля, но здесь больше они оставаться не намерены: старый друг пригласил их пожить у него в Америке, в Сан-Франциско, в городе небоскрёбов, бесконечной рекламы и жирных уличных хот-догов – всё лучше, чем возвращаться к прежней жизни.