Другой барабанщик

Когда дошли до площади, всех негров выстроили в стороне, а Африканца повели на вершину холма. Потом аукционист, со своим неизменным негром в трех шагах у него за спиной, начал торги:

– Ну вот, народ, вы видите перед собой потрясающий образчик имущества, о котором может мечтать любой из вас. Обращаю ваше внимание на его рост, ширину грудной клетки, вес. Обратите также внимание на изумительно развитую мускулатуру, величественную стать. Это вождь, поэтому он обладает потрясающими лидерскими способностями. Он нежен с детьми, как вы уже, думаю, смогли убедиться, поглядев на то, что у него под мышкой. И да, он способен на разрушительные действия, но я утверждаю, что это всего лишь признак того, что он может ответственно выполнять порученную ему работу. Не думаю, что вам нужны какие-то дополнительные подтверждения правоты моих слов. Один его вид служит достаточным подтверждением. И если бы я не владел им, и если бы у меня была ферма или плантация, я бы отдал половину моих земель и всех своих рабов, лишь бы наскрести достаточно денег, чтобы купить его и отправить одного обрабатывать оставшуюся половину земли. Но дело в том, что я им владею, а вот земли у меня нет. В этом-то и проблема. Я не могу его применить, он мне не нужен, мне надо от него избавиться. И вы можете в этом мне помочь, друзья мои. Я готов сбыть его с рук кому-то из вас. И я даже приплачу вам за вашу доброту. Да, сэр! И пусть не говорят, что я не способен отблагодарить моих друзей за оказанные мне любезности. Вот что я сделаю: я отдам двоих по цене одного, я добавляю к нему вот этого младенчика, которого он держит под мышкой!

(Кстати, люди уверяли, что, как уже выяснилось позже, аукционисту волей-неволей пришлось предложить такую сделку, потому что капитан пытался вначале отнять малыша у Африканца, за что тот и разбил ему голову. Так что, полагаю, аукционист просто не смог бы выгодно продать обоих по отдельности, разве что ему бы пришлось убить кого-то одного, чтобы продать другого).

– Ну вот, сами видите: мое предложение – весьма выгодное! – продолжал он. – Потому что младенец вырастет и станет в точности, как его папочка. Просто представьте себе: когда этот мужчина состарится и не сможет больше работать, у вас будет наготове точная копия, которая его заменит. Уверен, вам прекрасно известно, что я не шибко силен в подсчетах цен и затрат, но могу сказать сразу: этому работнику красная цена – не менее пятисот долларов. Что скажете, мистер Уилсон, стоит он таких денег?

Дьюитт Уилсон ничего не ответил, ни слова не проронил, а просто полез в карман и достал оттуда тысячу долларов бумажками – спокойно, как вы бы смахнули пылинку с костюма, взошел к вершине холма и молча отдал деньги аукционисту.

Аукционист хлопнул себя по колену зеленым котелком и гаркнул:

– Продано!

И никто, даже люди, которые утверждают, будто все видели своими глазами, не мог точно сказать, что произошло дальше. Может, всему виной сжимавшие цепи матросы, которые расслабились при виде таких деньжищ, потому как Африканец вдруг крутанулся на месте, и из рук матросов цепи вырвались, а вместо них остались только окровавленные пальцы и разодранные ладони – там, где цепи прошлись, словно пилой, по коже. А Африканец уже держал в руках все цепи, собрав их в пучок, как женщина, залезая в автомобиль, подбирает юбки, и он кинулся на аукциониста, словно понимал все, что тот говорил и делал, чего быть никак не могло, поскольку это же был Африканец, и, вероятно, он только и умел что лопотать по-своему, как все африканцы. Как бы там ни было, он набросился на аукциониста и, как многие клянутся, хотя и не все, кто там был, этими самыми цепями он срезал ему голову вчистую, вместе с зеленым котелком, и его голова, точно пушечное ядро, пролетела по воздуху добрых четверть мили, а потом еще четверть мили прыгала по улице и ударилась о ногу лошади, на которой некий парень въезжал в Нью-Марсель, причем сила удара была такова, что лошадиная нога оказалась сломана. Парень потом ходил по городу и жаловался, что ему пришлось пристрелить лошадь, потому что ей раздробила ногу летящая голова в зеленом котелке.

А потом случились еще более странные вещи. Когда Африканец избавился от своих цепей, негр аукциониста отступил на шаг или два и, вроде бы даже не взглянув на обезглавленного хозяина, а лишь удостоверившись, что ни капли крови не попало на него и не замарало его костюм, подбежал к Африканцу, все еще стоявшему у тела, которое даже не успело упасть наземь, схватил его за руку и поволок за собой, крича:

– Сюда! Сюда!

Полагаю, Африканец мало что понял, но он уразумел, что этот негр пытается ему помочь, и двинулся в указанном ему негром направлении, а негр пошел за ним следом точно так же, как еще совсем недавно тенью ходил за аукционистом, отстав на три шага, и Африканец легко сбежал по склону холма, хотя на нем висело около трехсот фунтов цепей, и цепи болтались на нем из стороны в сторону, походя сломав семь или восемь рук и одну ногу, пробивая себе и негру дорогу в толпе нью-марсельцев. Кое-кто поднял ружья и прицелился и, возможно, мог бы их и подстрелить (не говоря уж о том, между прочим, что они бы могли завалить Африканца), но Дьюитт Уилсон, как безумный, взбежал на холм и встал между стрелками и Африканцем и негром, беспрестанно визжа:

– Не стрелять в мое имущество! Я подам в суд! Это мое имущество!

Но Африканец уже убежал довольно далеко, и пулей его было не достать, и путь его лежал к югу, на болота в пригороде. Поэтому люди и Дьюитт вскочили на лошадей, вооружились ружьями и пустились вдогонку за беглецами.

Африканец бежал весьма резво (он, должно быть, нес на себе не только цепи и младенца, но и негра, потому как я не пойму, как этот щуплый негр мог за ним поспевать), и Дьюитт с его спутниками никогда бы их не настигли, если бы он не устремился напролом через леса и болота, оставляя за собой след – точнее, тропу, тянувшуюся меж сломанных кустов и веток, выдернутых кусков дерна там, где волочились его цепи и цеплялись за ветки и камни, и он вырывал их из земли, двигаясь прямиком к морю. И преследователи скакали по этой тропе, широкой настолько, что там могли пройти рядом две лошади, и прямой, как ватерпас, и эта тропа бежала по топям, по пескам и так достигла воды. Тут след обрывался.

Люди решили, что Африканец, верно, решил вплавь добраться до родных берегов (кое-кто даже полагал, что ему это удастся, невзирая на цепи и младенца), а щуплый негр куда-то сгинул, и все уже утомились, хотели плюнуть на это дело и вернуться в город, но Дьюитт был уверен, что Африканец не сбежал, не уплыл, а где-то бродит, и отправил нескольких человек прочесать пляж в поисках какого-то знака. Что они и сделали – и в полумиле от того места обнаружили две полоски следов, ведущих в чащу.

Но теперь Дьюитту Уилсону не удалось уговорить людей продолжить погоню за его имуществом. Во-первых, уже смеркалось, во‐вторых, тропа была не такой широкой, как прежде, потому что тут Африканец, должно быть, держал цепи на весу, они ни за что не зацеплялись – так девушка, заходя в воду, подбирает юбку до талии. Словом, мужчины естественным образом поостыли, когда узнали, что предстоит преследовать дикаря по лесу в ночи, когда в лучшем случае вы просто не сможете его разглядеть, а в худшем – не будете знать, где он прячется, а он в любой момент может выпрыгнуть невесть откуда и снести вам полбашки, прежде чем вы успеете моргнуть. Так что они разбили бивак на берегу, кто-то ушел за провиантом, а на рассвете вновь отправились в погоню.

Но этой единственной ночи только и надо было Африканцу и щуплому негру, и теперь поймать его было еще труднее, потому что когда они вышли на просеку, углубившись в лес на милю, то наткнулись на горку поблескивающих на солнце расколотых камней да стальных колец и обручей – тут, видно, Африканец всю ночь сбивал с себя оковы. И теперь он был совершенно свободен, окончательно избавившись от своих цепей, и где-то бродил по округе. Он был такой рослый и быстрый, что лучше даже не думать, где бы он мог быть, и люди поняли, что он может быть сейчас где угодно в радиусе сотни миль. Но Дьюитт, с кем теперь осталась горстка людей, упрямо бродил в поисках своего имущества еще добрых две недели, покрыв расстояние до современного Уилсон-Сити и обратно, одолев в общей сложности две сотни миль вдоль побережья Мексиканского залива, от Миссисипи до самой Алабамы, пока, в конце концов, люди, оставшиеся вместе с Дьюиттом, не заметили, что с ним что-то не так. Он вообще утратил сон, ничего не ел, двадцать четыре часа в сутки не слезал с лошади и все разговаривал сам с собой, повторяя: «Я тебя поймаю… Я тебя поймаю… Я тебя поймаю». И вот спустя почти месяц с того дня, как Африканец сбежал, а все это время Дьюитт ни разу не был дома, он на глазах у людей спешился и уснул мертвым сном на траве, а они доставили его на носилках на плантацию, и он проспал на пуховой перине еще целую неделю. Его жена рассказала, что он разговаривал во сне, а когда пробуждался, то вскакивал с криком: «Но я же тоже! Я тоже стою тысячу! Я тоже!».