Страница 9 из 22
Эгеде рассказывает, что женщины считают для себя большой честью и счастьем вступить в связь с angekok’oм, как у них называются ученые и пророки, и прибавляет: „…многие мужья сами ничего против этого не имеют и платят angekok’y за то, что он спит с их женами, особенно если они сами бездетны.
Эскимосские жены пользуются, как видно, гораздо большей свободой, чем жены германцев. Причина, вероятно, коренится в том, что, если у германцев сохранение наследства, рода и родословной всегда играло большую роль, все это для эскимоса имеет очень малое значение, так как он почти ничего не имеет, что мог бы передать в наследство, и для него важнее всего иметь детей…“»
Уже достаточно исчерпывающе выяснено и доказано, что проституция как массовое явление коренится в социальных условиях, находит свои побудительные мотивы в экономическом базисе общества. Мы можем поэтому освободить себя от необходимости приводить здесь характерные документы, которые вновь подтвердили бы это положение. Рассматривать проституцию как массовое явление, главным образом как патологическую проблему, как проблему прирожденной проститутки – такой метод объяснения может прельщать разве хвастливых полуневежд. Этот сорт сексуальных психологов доказывает только в большинстве случаев, что они не имеют никакого представления о проституции как социальном явлении и потому произвольно смешивают самые противоположные явления. Приведенные до сих пор примеры прямой связи между половой жизнью, нравственными нормами и материальными интересами могут служить типическими иллюстрациями. На примере санкционированной в XVII веке законом бигамии видно, что экономические потребности, раз они очень ярко сказываются, способны устранить даже наиболее важный постулат всей половой морали, основное требование морали – единобрачие.
Материальные интересы действуют как в важном, так и в мелочах. В этом нетрудно убедиться, если снять с явлений тот покров, в котором они появляются перед нами и становятся доступными нашему сознанию. Доказательством может служить следующий пример. В XVI веке цехи обусловливали прием новых учеников удостоверением «свободного и честного происхождения». Ученик должен был доказать, что он родился в законном браке. В десятке описаний цехового быта или городского величия XVI века можно по этому поводу прочесть патетическое славословие на тему о том, что в подобных постановлениях сказывалось «гордое нравственное самосознание, отличавшее честное ремесленное сословие». Подобные указы квалифицируются как «последствие повышенного и потому живого нравственного чувства», восхваляются как «благородный плод внесенного в мир реформацией нравственного обновления». И тому подобное. Мы позволим себе возразить: все это ерунда. Мы постараемся сейчас доказать это. Если внимательнее присмотреться к церковному устройству этих веков, если искать в Laden (цеховые объединения) принципов, руководивших творцами при формулировке цеховых законов, то мы вскроем какие угодно причины, но только не «нравственное обновление» и не «нравственное сознание».
Что касается интересующего нас здесь указа, то ясно, что это нравственное требование базировалось не на морали, а исключительно на кошельке. Если цехи в XVI веке обусловливали прием учеников «свободным и честным происхождением», если в некоторых городах они прямо требовали соответствующих удостоверений, то это делалось не для того, чтобы нравственно поднять свое сословие, а для того, чтобы обезопасить исключительность цехов. Таким способом хотели избавиться от пролетарских элементов, которые в начале XVI века массами стекались в города, где прежде всего хотели научиться какому-нибудь ремеслу. Этим путем хотели далее устранить грозно разраставшуюся конкуренцию – только поэтому люди вдруг стали нравственными и косвенно провозгласили святость брака как основу «честности». И в самом деле, трудно было придумать более устойчивую плотину против грозившей конкуренции! Удостоверить свое законное происхождение было в те времена задачей очень сложной и тем более трудной, чем отдаленнее была местность, откуда вышел человек. Теми же материальными интересами руководились деловитые и умные цеховые мастера, когда «нравственное чувство» подсказало им объявить целый ряд ремесел «бесчестными». Всем тем, кто происходил от них, доступ к «честному ремеслу» был также запрещен, подобно тому как эти ремесла были лишены присвоенных «честным» профессиям хозяйственных привилегий. А все это – экономические причины. Если мастера употребляли вышеприведенные слова о нравственном долге цехов без задней мысли, то это ничего не меняет, а доказывает только, что борьба, которую они вели, и интересы, которые они отстаивали, сознавались ими не в их чистом виде, а в переносном смысле морали.
То же самое можно сказать о появляющихся повсеместно в XVI веке запрещениях публичных бань. До XVI века в посещении публичных бань не находят ничего или почти ничего предосудительного. Во всяком случае, нравственное чувство не было шокировано тем, что мужчины совершенно голые, а женщины более чем голые, так как они еще украшались для этого, купались и мылись совместно, развлекаясь шутками и играми, отнюдь не проникнутыми пуританским духом. И вдруг в первой четверти XVI века намечается переворот, приводящий к противоположному взгляду: посещение купален и бань запрещается, объявляется безнравственным, бани описываются как вертепы порока и, наконец, одна за другой закрываются. Там, где учреждение не закрывается, оно приносит все меньше дохода, и собственник поэтому часто сам вынужден отказаться от его ведения.
Если просмотреть предлагаемые историками-идеологами объяснения этого странного переворота во взглядах, то мы находим у них ту же ссылку, как и по поводу цеховой регламентации, на повышение нравственного самосознания, на обновляющее влияние реформации и тому подобные моральные моменты, имевшие решающее значение. Опять-таки это явная чушь. Просветление пришло в данном случае от сифилиса, начавшего на рубеже XV века свое победное шествие. Рядом с аналогичной причиной, о которой мы еще будем говорить, сифилис был тем морализующим фактором, который превратил в глазах современников ранее столь симпатичный обычай купальной жизни в адский вертеп порока. И это понятно. Так как среди общественных развлечений купального сезона отдавалось предпочтение грубым удовольствиям, то проститутки составляли, естественно, всегда значительный контингент посетительниц. А так как далее около бани всегда находилось несколько маленьких каморок, куда могли уединиться воспламенившиеся любовью посетители и посетительницы, так как баня была вместе с тем еще самым бойким домом терпимости, то, естественно, она становилась самым опасным очагом заразы новой страшной французской болезни. Яснее и убедительнее диалектика событий не могла внушить людям, что посещение бани «в высшей степени безнравственно». Здесь тоже действовала экономическая причина.
Могут возразить, что такие важные вопросы, как колебание цифры браков, степень распространенности проституции и спроса на нее и т. д., могут быть в самом деле обусловлены хозяйственными интересами, но что от них совершенно не зависят такие второстепенные явления, как законы приличия, моды, больший и меньший вырез груди в женском костюме, видоизменения представлений о чувственной красоте и т. д. На это возражение необходимо ответить, что все эти, по-видимому, столь второстепенные явления тоже без исключения отражают не что иное, как экономический базис общественного бытия людей и народов, только в переносном смысле, в несколько более завуалированном виде, так что часто с трудом приходится проникнуть сквозь внешнюю оболочку, чтобы дойти до истинной сущности явления.
Мы и это положение докажем анализом некоторых явлений, тем более что при этом выясним ряд других важных выводов, имеющих для нас значение.
Таким важным выводом служит уже первое умозаключение, из которого необходимо исходить. Присматриваясь к обоснованным выше примерам, нельзя будет не согласиться с тем фактом, что никогда не следует рассматривать моральные требования, нормы и воззрения просто как результат пониженного или повышенного нравственного чувства, а надо вскрыть, как это было сделано нами, последние решающие мотивы того, к чему они собственно стремятся. А если поступать так, то получится главное положение исторического познания, гласящее: теория и практика нравственного поведения всегда соответствует определенным социальным потребностям. Вот то важное и решающее, что можно было бы назвать имманентным законом. Если уяснить себе это, то с помощью новой точки зрения нетрудно понять, что не только главные постулаты половой морали определяются материальными интересами данного общественного уклада, следовательно, являются общественной потребностью, но и многочисленные побочные и частные ее области. Другими словами, все эти проявления и излучения половых отношений должны быть обследованы в свете общественных потребностей.