Страница 15 из 21
М. С. Соломенцев бывал в области ежегодно, ибо много лет избирался от города Миасса депутатом Верховного Совета России. Человеком он в обычном общении был весьма скучным, круг его интересов ограничивался сугубо производственными вопросами. По своей психологии он был типичным для своего времени хозяйственным руководителем – директором завода, председателем совнархоза в Челябинске. Позднее, уже в Москве, часто встречаясь с ним на заседаниях Совета Министров РСФСР, я имел возможность наблюдать за ним много лет. Отличаясь хозяйственной дотошностью, пытаясь в меру своих сил отстаивать интересы России, он в то же время был послушным, хорошо понимал ограниченность своих возможностей. О таких людях обычно в характеристиках говорят: службу знает, ничего лишнего не позволит. Остротой и настойчивостью в постановке наболевших российских проблем М. С. Соломенцев никогда не отличался и был лишь добросовестным исполнителем, хорошо понимающим свое место в иерархии партийного и государственного руководства, впрочем, как и весь Совет Министров России того времени.
Всем известно ныне деструктивное влияние уродливо воспринятой идеи суверенизации, провозглашенной в июне 1990 года Первым съездом народных депутатов России и ставшей необратимой в своем разрушении единого Российского государства. Об этом уже сказано и написано немало. Однако куда меньше сказано о причинах и истоках этой идеи. А между тем если быть объективным, то надо признать, что были и весьма серьезные основания для формирования идеи российского суверенитета, связанные с многолетним бесправием РСФСР в единой семье союзных республик. Наверное, меня могут обвинить в российском великодержавии, но я не могу не сказать о том, в чем убежден. Всем известно, что промышленный и интеллектуальный потенциал союзных республик многие годы в немалой степени создавался за счет России, оскудения и обнищания исконно российских территорий – обезлюдевшее, обескровленное Российское Нечерноземье убедительный тому пример. Говорю об этом не понаслышке и не без горечи, ибо в течение восьми лет, будучи главным редактором газеты «Советская Россия», почти еженедельно присутствовал на заседаниях Совета Министров РСФСР, был свидетелем проявления этого откровенного бесправия и как следствие беспомощности российского правительства, независимо от того, кто его возглавлял: Г. Воронов или М. Соломенцев, В. Воротников или А. Власов.
Учитывая мое происхождение, меня много раз спрашивали: «Чем отличается партийная провинция от партийного центра?»
Отвечу на этот вопрос откровенно, не скрывая свою пристрастность. По сравнению с центром провинции более свойственна искренность и непосредственность в повседневных отношениях, в ней меньше лицемерия и больше доверия между людьми. Однако я не собираюсь идеализировать провинцию, ибо это значило закрыть глаза на ее многочисленные пороки. Среди них всем известное традиционное послушание и почитание центра, старательность в том, чтобы завоевать его расположение исполнительностью, дисциплиной. В своей ретивости во всем повторять центр провинция отличалась большим чинопочитанием, которое было мучительным для любого человека, склонного к тому, чтобы иметь собственное мнение. Вспомним мудрость классика: «Служить бы рад, прислуживаться тошно».
Чинопочитание в провинции было одновременно мучительным и всемогущим, ибо чаще всего зависело от вельможной спеси первого партийного лица. А сама вельможность меньше всего зависела от заслуг личности, ибо просто была непременным атрибутом партийной власти. Из собственной практики знаю, что всегда находились умелые приближенные, которые очень быстро создавали вокруг первого секретаря ореол исключительности, особого положения и прав, создавая в этих целях определенный ритуал поведения, который строго поддерживался самим лидером и становился строго обязательным для соблюдения: первый секретарь всегда шел первым, садился на заседании первым, имел машину 00–01, у второго – 00–02… Вспоминаю, у меня часто возникало страстное желание еще более усилить нелепость этого уродливого ритуала и ввести секретарям и членам бюро обкома порядковые номера на спину, по типу хоккеистов, чтобы не путать, кто какое место занимает в табели о рангах, и соответственно отпускать им полагающиеся почести.
То ли от перелома в возрасте, в Челябинске мне исполнилось 40 лет, то ли от природы, от родительских генов, но меня все больше угнетала эта провинциальная партийная чванливость, чинопочитание, которые вызывали не только чувство досады, раздражения, но и нестерпимой обиды за свое униженное достоинство. В эти моменты мне всегда становилось стыдно перед собой. Все чаще чувствовал себя в стремлении противостоять этой затхлой атмосфере послушания беспомощным, одиноким. Вспоминалось написанное Е. Евтушенко как раз в это время:
Чтобы петь в хоре чиновничьего послушания, нужен не голос, а умение раскрывать рот вместе со всеми. Вот этого умения, к несчастью, а может быть, к счастью, Бог мне не дал, оттого, видно, и были так круты повороты в моей жизни.
Но не буду только гневаться и плакаться и ради справедливости признаю, что российская партийная провинция была скромнее центра и проще в своем повседневном бытии. Известно, как много копий было сломано в средствах массовой информации по поводу привилегий партийных работников. Что скрывать – основания для этого, разумеется, были, но только большей частью применительно к центру, в этом я и сам смог убедиться позднее. В партийной же провинции, я имею в виду прежде всего практику Челябинской области, каких-либо привилегий просто не было: заработная плата секретаря обкома была значительно, почти вдвое, меньше зарплаты хозяйственного руководителя самого среднего предприятия; никаких пайков спецдовольствия не практиковалось; дачи Челябинского обкома, в мое время летнего типа, лишь с очень большой оговоркой по московским меркам можно было назвать дачами. Традиционные правила партийного бытия в Челябинской области, таковыми они были, насколько мне известно, и повсеместно на Урале, были довольно строгими. За все время работы в провинции я не могу вспомнить ни одного случая каких-либо серьезных злоупотреблений своим партийным положением, которые бы были специально рассмотрены тогда в обкоме КПСС.
Между тем время моего пребывания в Челябинске приближалось к концу. Не скрою, я это предчувствовал по тем беседам, которые у меня состоялись у П. Н. Демичева, в то время секретаря ЦК КПСС, ведающего вопросами идеологической работы, разговорам в отделе пропаганды ЦК у заместителей заведующего отделом А. Н. Яковлева, Г. Л. Смирнова. В этих беседах шел разговор о целесообразности перехода для работы в аппарат отдела пропаганды ЦК КПСС. Тогда, в 1973 году, я свой отказ объяснял коротким временем пребывания в Челябинском обкоме и необходимостью дать мне возможность еще поработать в области. Однако беседы эти были продолжены и в 1975 году, после того как в отделе пропаганды уже не стало А. Н. Яковлева, а П. Н. Демичев был переведен из ЦК и назначен министром культуры СССР. Дальнейший отказ все труднее было объяснить.
Изменилось положение и в Челябинском обкоме после того, как в 1973 году Н. Н. Родионов был переведен на работу в Министерство иностранных дел СССР, на должность заместителя министра. Это сразу повлияло на всю атмосферу Челябинского обкома КПСС. Работать стало неинтересно, мое стремление к самостоятельности все чаще оценивалось неодобрительно. И когда в августе 1975 года я был снова приглашен в ЦК КПСС и прошел по восходящей партийные этажи власти: сначала был у И. В. Капитонова, затем у А. П. Кириленко, а в заключение у М. А. Суслова, у меня уже не оставалось другого решения, как согласиться переехать в Москву и приступить к работе в отделе пропаганды ЦК КПСС в должности заместителя заведующего отделом. Так началась моя служба в партийном центре, которая принесла мне так много горестей и так мало радостей.