Страница 18 из 22
Хитрово был арестован и допрошен Алексеем Орловым; говорили даже, что Орлов грубо с ним обошелся. Он не только ничего не отрицал, но даже с гордостью объявил, что первый вонзит шпагу в сердце Орлова и сам готов скорей умереть, чем примириться с унизительным сознанием, что вся революция послужила только к опасному для отечества возвышению Григория Орлова.
Во время более официального допроса, которому его подверг Суворов (отец знаменитого фельдмаршала), его спросили, не сообщал ли он мне своих планов и какого я была мнения о них. Он ответил:
– Я был три раза у княгини, чтобы спросить ее советов, даже ее приказаний на этот счет, но меня ни разу к ней не допустили. Я впоследствии узнал, что она никого не принимала. Если бы я имел честь ее увидать, я бы сообщил ей свои мысли на этот счет, и убежден, что услышал бы из ее уст только слова, продиктованные патриотизмом и величием души.
Я не знаю, чему приписать следующий поступок Суворова: встретив на следующий день во дворце мужа, он передал ему под секретом содержание вышеописанного допроса, ссылаясь на свою благодарность к покойному отцу князя за оказанные ему услуги.
Двенадцатого мая я родила сына, а 13-го мой муж схватил ангину, которой страдал каждый год; у него был сильный жар. Три дня спустя приехал Теплов, первый секретарь императрицы, с письмом от государыни и велел просить мужа выйти к нему на улицу ввиду того, что у него есть веские основания доставить ему это беспокойство и не входить самому в дом (потому ли, что государыня приказала передать письмо секретно, или потому, что Теплов не желал встретить у нас Паниных). Князь, лежавший в смежной с моей комнате, бесшумно оделся и вышел к Теплову на улицу. Муж был в негодовании от содержания письма, в котором императрица выражала надежду, что не окажется вынужденной забыть мои заслуги, и потому просит мужа повлиять на меня в том смысле, чтобы и я не забывалась, так как до нее дошли слухи, что я осмеливаюсь ей угрожать. Я ничего не знала о письме и появлении Теплова до вечера, когда приехали оба графа Панины и стали тихо разговаривать в соседней комнате, как бы опасаясь, чтобы я их не услышала. Моя невестка, княжна Александра, вышла ко мне из комнаты брата, и я ее спросила, кто там. Она отрицала присутствие кого бы то ни было. Это меня встревожило, и, вообразив, что муж очень болен, я собиралась вскочить с постели, чтобы идти к нему. Тогда княжна Александра сказала, что мужу гораздо лучше, но что у него оба Панины, которые о чем-то оживленно разговаривают с ее братом. Я попросила ее передать Паниным, что я бы хотела с ними поговорить. Они вошли ко мне и рассказали о письме и посещении Теплова. Я гораздо больше вознегодовала на то, что Теплов вызвал мужа на улицу, несмотря на его болезнь, чем на несправедливость императрицы; меня она не удивила; я ведь знала, что Орловы были моими врагами. Я хотела прочесть письмо, но генерал Панин ответил на это:
– Князь сделал то, что и я бы сделал на его месте: он разорвал записку и ответил Теплову твердо и с достоинством.
Должна сознаться, что я была спокойнее, чем была бы всякая другая при подобных обстоятельствах, и поручила графу Панину спросить императрицу, следует ли послать моего сына для обряда крещения во дворец в виду того, что сама государыня предложила мне крестить моего ребенка.
– Я уверена, – сказала я, – что она не позволит себе отказать в этом.
Когда ушли Панины, мой муж встал с постели и, пока ее оправляли, пришел ко мне; он был так бледен, что я не верила улучшению его здоровья. Я не позволила ему долго сидеть возле меня и уговорила выпить бульону, когда ляжет в кровать. Его бледность встревожила меня и не дала мне уснуть в обычный час.
Не успела я наконец задремать, как меня разбудили какие-то пьяные крики под окном. То были ткачи, которых Орловы, жившие в собственном доме (один только Григорий жил во дворце), вызывали к себе, заставляли петь и плясать, затем напаивали и отпускали домой. Теперь они шли домой, и, к несчастью, окно моей спальни выходило на улицу, и я от шума и крика вскочила в испуге. Я почувствовала сильные внутренние боли и судороги в руке и ноге. Я послала мою старушку, спавшую возле меня, за полковым хирургом (он жил у нас в доме) и велела впустить его ко мне в другую дверь, не через комнату мужа. Когда хирург меня увидал, он совершенно растерялся и хотел послать за доктором и разбудить князя. Я не позволила ни того ни другого; однако в шесть часов мне стало хуже, и, думая, что я умираю, я велела разбудить мужа. Мой доктор, будучи вместе с тем и придворным лекарем, жил во дворце на большом расстоянии от нас; он приехал только после девяти часов; он меня спас, но поправлялась я долго и очень медленно.
Императрица и великий князь крестили моего сына. В день, назначенный ее величеством, графиня Панина поехала ко двору и отвезла моего сына императрице; но ее величество не справилась о моем здоровье.
Вскоре двор уехал в Петербург. Я осталась в Москве, каждый день принимала ванны, но силы мои не возвращались. В июле муж мой уехал в Петербург и затем в Дерпт, где квартировал его полк. Я же переехала в наше имение, лежавшее в семи верстах от Москвы. Каменская с сестрами разделяли мое уединение. Чистый воздух, холодные ванны и правильная жизнь благотворно повлияли на мое здоровье. В декабре я, хотя еще и не совсем окрепши, уехала в Петербург в сопровождении старшей Каменской. Муж мой нанял для меня дом Одара, вместительный и заново отделанный[21].
Вследствие смерти Августа, короля Польского, польский престол оказался вакантным, что конечно представило широкое поле политическим интригам. Саксонская династия желала сохранить польскую корону в своей семье; прусский король желал противоположного. Некоторые польские вельможи, подкупленные щедротами саксонских курфюрстов, склонялись в их пользу. Другие же, будучи горячими патриотами, находили, что, в случае избрания короля из Саксонского дома, польская корона окажется почти наследственной в саксонской династии, что противоречило бы принципам польской конституции, и желали возведения на престол одного из Пястов.
Венский кабинет, стремившийся приобрести дружбу и доверие нашего двора, не задумываясь также объявил себя сторонником Пястов, может быть, имея в виду одного из князей Чарторижских. Императрица, не объявляя еще своего намерения возвести на престол Понятовского, высказалась только за конституционное избрание одного из Пястов, но когда она сказала это в Совете, князь Орлов вдруг выставил сильные доводы против возвышения Понятовского. Военный министр, граф Захар Чернышев, и его брат, граф Иван, видя, какое влияние имеет Орлов на императрицу, стали (правда, не совсем открыто) на сторону Орлова; были пущены в ход все меры, вплоть до посылки войск в Польшу, чтобы, избегая, однако, явного неповиновения, помешать осуществлению планов императрицы.
Приближалось время собрания сейма, и императрица находила, что во главе войск должен стоять энергичный человек, который будет действовать, не сообразуясь с желаниями фаворита. Ее выбор пал на моего мужа, и она так секретно повела с ним переговоры, что он уехал из Петербурга прежде, нежели узнали о его назначении. Князь был польщен доверием императрицы. Он быстро собрался в путь и восторжествовал над всеми препятствиями. Князю Волконскому, получившему командование над войсками, которые должны были вступить в Польшу и поддерживать патриотов и конституционные права Польши, было повелено остановиться в Смоленске. Мой муж имел в своем распоряжении количество войск, необходимое для экспедиции. Его полномочия устранили все затруднения, возникшие вследствие того, что под его начальством очутились генералы и бригадиры, старшие его по службе; до своего прибытия в Варшаву он должен был отдавать отчет в своих действиях только непосредственно самой императрице и своему дяде, министру, графу Панину.
Разлука с мужем и болезнь моей дочери расстроили меня настолько, что я нашла нужным переменить климат; но, не желая удаляться от Петербурга, где скорей всего могла получать сведения о муже, я попросила у моего двоюродного брата, князя Куракина, разрешения поселиться в его поместьях в Гатчине, ставшей теперь столь великолепной.
21
Покажется, пожалуй, странным, что у княгини Дашковой не было собственного дома и что она была вынуждена нанять дом своего же протеже, который получил его от щедрот императрицы.