Страница 4 из 6
И были сказочно вольны,
О демократии не зная,
Мы редко какали в штаны,
Свободу действий утверждая.
* * *
Испокон по всей земле знают человеки,
Что когда-нибудь придет их последний час.
Неохота умирать в 21 веке -
Это как набрать "очко" и глупо крикнуть "пас"!
А чего теперь не жить – хлеба всюду вдоволь.
Да, воруют, как всегда, но зато не мор.
Первой картою на стол выпал туз бубновый,
Значит, есть с чего начать про удачу спор.
Триста лет тому назад было много проще,
Жизнь не стоила тогда медного гроша.
Люди верили в судьбу да святые мощи,
И брела на свет свечи грешная душа.
Иногда летели в пыль царские короны,
Ну, а чаще люд простой тупо падал ниц.
И дородные попы в целях обороны
Примеряли на себя кротость светлых лиц.
А бродяга, пьяный вдрызг, славя Божью Матерь,
Осенял себя крестом и чудес просил…
Неожиданный расклад – три шахи – на скатерть,
Между прочим, иногда счастье приносил.
Никому вокруг нет дел до чужих напастей,
Не меняют во дворе рубль на луидор.
Кто-то где-то втихаря так тасует масти,
Что всегда тебе в конце будет перебор.
Снова брошены на кон тихие печали,
Никакого буйства чувств или торжества.
Карты падали на стол… Голоса звучали…
Возводилось мастерство в степень колдовства.
Все еще имеет цель, все еще возможно,
Не протухли от еды зоркие глаза.
Из колоды серых дней очень осторожно
Надо вытащить на свет "десять" и туза.
* * *
У отца была машинка "Москва",
Он на ней ночами тихо стучал.
Государство не жалело куска
Тем, кто Маркса "Капитал" изучал.
В мандариново – конфетную жизнь
Не вползала бытовая тоска,
В холодильнике колбасы велись,
И стучала ночью тихо "Москва".
Этой музыкой научных трудов,
Отпечатанной на белых листах,
Был заполнен весь отеческий кров
Даже в самых интересных местах.
Папа маленькую дочь баловал,
И была девчонка к счастью близка,
Если он ей иногда разрешал
Попечатать на машинке "Москва".
Может, это наложило печать
И на всю ее дальнейшую жизнь.
Полюбилось на машинке стучать,
Хоть уже и повзрослела, кажись.
Просвещенья изобильны плоды,
Ты похожа на отца, только… да,
Он свои всю жизнь печатал труды,
Ты печатала чужие всегда.
Не в обиду это и не в укор,
Каждый в жизни выбирает свой путь.
Кто-то рвет штаны, минуя забор,
А другие вдоль забора идут.
Верно все. Среди мирской суеты
Ты себя не уставая ищи.
Бабка газовой боялась плиты,
Но привыкла и варила борщи.
В Сингапуре нас, как прежде, не ждут,
И никто нас не зовет в Амстердам…
В Заполярье эскимосы живут,
Им, наверно, тоже хочется к нам.
* * *
По проплешинам полей
Бестолково бродит осень.
Никого она не просит
Быть печальней и умней.
В наказанье за грехи
Появляются поэты
И слагаются куплеты
С тайным видом на стихи.
Буйным скопом в унисон
Воспевают увяданье.
Воспаляется сознанье,
И совсем уходит сон.
Гласу тайному внемля,
Стонут бедные поэты
О величии планеты
Под названием Земля.
И страдают, и творят,
Огнь души вдувают в слово,
В белизну листа пустого
Выставляют буквы в ряд.
С неба катится звезда,
Лезет в ноздри запах сосен…
Только Болдинская осень
Не вернется никогда.
Если нечего терять -
Можно плакать по осинам,
С суетливостью крысиной
Чьи-то мысли повторять.
И рассудку на беду
Смысл искать в одном моменте -
Постоять на постаменте
У прохожих на виду.
О ЛЮБВИ
На огородах горбато пластаются люди.
Ветер траву задувает в случайные щели.
И, положив на живот истомленные груди,
Толстая тетка открыла прохожему двери.
И окунулся продрогший голодный бродяга
В тесной избы кисловато-потливую сладость,
И не залаяла в будке худая дворняга
Сердцем собачьим почувствовав теткину слабость.
Осенью сумерки рано ложатся на землю,
Тянется ночь не спеша, словно путь на Голгофу.
Странник уставший, шумливо и трепетно дремлет,
Съев натощак покропленного салом гороху.
Но не затем приютила прохожего тетка,
Чтобы задаром кормить его хлебом и салом.
Он в эту ночь для нее – дорогая находка.
Жуть одиночества напрочь с кровати прогнал он.
И, занавесив потершимся ситцем иконы,
Свет потушив и внезапно решившись на шалость
Тетка приникла к прохожему с тягостным стоном,
Сипло шепнув ему в ухо: "Погрей меня малость".
И обвила его крепко за тощие плечи,
И навалилась упрямо и очень мясисто.
Заспанный гость, опасаясь телесных увечий,
К двери рванул, на ходу закричав голосисто.
Бабы бывают порою во многом повинны.
В частности, даже в падении города Трои.
Ночью осенней холодной, промозглой и длинной
Дафнис зачуханный тек от назойливой Хлои.
И серебрился поганый туман над болотом
Там, где скукожившись, прыгали мелкие звери.
Ежели вам полюбить непременно охота
Лучше держать затворенными накрепко двери.
Только тогда поумнеют беспечные люди,
Если закрыть их, прибавив при этом по роже.
И на пропахшие дымом Отечества груди
Голову склонит любой суетливый прохожий.
* * *
Наш век жлобьем не выпит был, не съеден.
Мы от людей не прятали глаза.
Взаймы на пьянку брали у соседей
И, не крестясь, глазели в образа.
Не верили ни в черта и ни в бога,
На прошлое смотрели свысока.
Шагали бойко по кривым дорогам,
Рассчитывая лишь на дурака.
И кто-то, сгоряча рамсы попутав,
Был остановлен праведным пером,
И вспоминал в последнюю минуту
Забытый страх да милый отчий дом.
Кого-то эта участь миновала,
И он вошел паломником в кичман
Владимирского строгого централа
Иль просто по этапу в Сусуман.
А те, кого по краю злая доля
Походкой праздной тихо обошла,
За теплым пивом в очереди стоя,
От жизни не хотели ни рожна.
У магазина, словно у колодца,
Аполитично терся пьяный люд,
И было много мата и эмоций,
Когда вино не в тот стакан нальют.