Страница 11 из 33
Что же касается отношений с императорами Священной Римской империи, то герцоги также являлись их вассалами. С самого возникновения Бургундского государства герцоги из династии Валуа стали проводить активную политику на имперском пространстве[133]. Филиппу Храброму удалось породниться с Виттельсбахами и добиться признания своего сына наследником Брабанта. Его преемники продолжили территориальную экспансию в земли империи. Внутреннее положение в Священной Римской империи, слабые позиции центральной власти делали герцогов наряду с другими князьями практически независимыми правителями. Однако притязания герцогов на создание собственного королевства заставляли искать поддержки императора, ибо только он мог санкционировать появление нового государства, частично включавшего в свой состав имперские фьефы. С другой стороны, имперская канцелярия также стремилась установить дружественные отношения с герцогами Бургундскими, бесспорно, одними из сильнейших принцев в империи. Именно с ее стороны в 1447 г. поступило первое предложение о возведении какой-либо бургундской территории в ранг королевства в составе империи. Разумеется, новый король должен был бы принести оммаж императору, на что Филипп Добрый не мог согласиться. Ситуация осложнилась, когда герцог Бургундский Карл Смелый пожелал стать римским королем.
На продолжительных переговорах в Трире осенью 1473 г. обсуждались разные варианты. В конечном итоге обе стороны согласились на воссоздание королевства Бургундия, состоящего из имперских фьефов и находящегося в вассальной зависимости от императора[134]. Первоначальные успехи в переговорах с Фридрихом III способствовали тому, что герцог даже принес императору оммаж за только что завоеванное герцогство Гелдерн. Эта процедура была, видимо, не совсем по душе Карлу, о чём можно судить по описанию Т. Базена, находившегося тогда в Трире, который утверждает, что герцог принес клятву верности достаточно тихо, ее могли услышать только те, кто находился на небольшом расстоянии от него[135]. Тем не менее он пошел на это, ожидая получить желаемый титул. Отъезд императора нарушил планы герцога, переоценившего власть Фридриха, который, скорее всего, был вынужден отказаться от прежних договоренностей из-за враждебной позиции некоторых курфюрстов по отношению к Карлу Смелому. Получить еще более могущественного противника в пределах империи было не в их интересах[136]. Хотя переговоры с императором и не прекратились, с этого времени очевидна определенная антиимперская нотка в бургундской политике, связанная в том числе и с желанием Карла Смелого всё-таки получить корону если не путем переговоров, то военными действиями. Поворот на восток в его внешней политике в 70-е гг. XV в. связан как раз с желанием укрепить свои позиции на имперском пространстве.
Этот небольшой экскурс во взаимоотношения Бургундского государства и Священной Римской империи ярко демонстрирует неоднозначность позиций обеих сторон. Бургундские герцоги, пытаясь достичь желаемого, хотели использовать авторитет императора для создания королевства, добиваясь при этом его независимого от империи статуса. Помочь в этом могла и разработанная концепция власти герцога, который претендовал в том числе и на некий авторитет в духовных делах, ставивший его если не выше, то по крайней мере наравне с императором.
Бургундские чиновники и историки[137] всеми способами пытались доказать, что авторитет и власть герцога ничуть не уступает авторитету императора, а даже превосходит его. Оливье де Ла Марш доносит до нас отголоски этих теорий, утверждая, что император Священной Римской империи становится таковым только в результате выборов, а это значительно понижает его статус по сравнению с наследственными государями[138]. Выборный государь в отличие от наследственного не мог обладать каким-либо особым благословением – утверждение, весьма распространенное во французской политической мысли классического Средневековья[139]. Несомненно, оно было взято на вооружение бургундскими идеологами. Даже не обладая титулом, равным королевскому или императорскому, герцог Бургундский уже в силу своей наследственной власти, а еще более в результате происхождения из французского королевского дома, ни в чём не уступает императору. Тот же де Ла Марш приводит любопытный эпизод, ярко иллюстрирующий это утверждение. При встрече с императором Филипп Добрый не спешивается перед ним, подобно другим имперским князьям. Из всех возможных причин такого поведения наиболее близкой к истине автор считает следующую: герцог так поступил, потому что по отцовской линии он происходит из королевского рода, и ему очень хотелось подчеркнуть этот факт[140]. Поэтому неслучайно, что де Ла Марш приводит все возможные родственные линии Филиппа Красивого, которому он посвятил свой труд, доказывая знатность его происхождения не только по отцовской линии (Максимилиан Габсбург), но и по материнской (Мария Бургундская), в которой смешалась кровь стольких королевских домов (французского, английского, португальского).
Любопытна концепция другого бургундского хрониста, Жана Молине. В прологе к своей хронике он уделяет особое внимание осуществлению власти на земле. Не порывая с традиционной концепцией о едином государе как подобии единого Бога, Молине пытается в то же время доказать обоснованность притязаний Бургундских герцогов на высшую власть в своих владениях. В противовес озвученной им же идее о необходимости служить единственному государю-защитнику хронист выдвигает теорию, которая сводит на нет универсалистские устремления императоров. Он пишет о «необходимости» разделения высшей власти между многими сеньорами и для доказательства своей правоты приводит два главных аргумента. Поскольку земля разделена на различные регионы, отличающиеся климатом, языком, религией, и эти регионы удалены друг от друга на значительные расстояния, один государь не может управлять ею, для этого требуется множество правителей. Однако более существенно то, что наличие своего государя или трона в каждом регионе диктуется необходимостью отправлять правосудие и заботиться об общем благе[141]. Таким образом, Молине утверждает идею о высшей власти каждого правителя в своем государстве, что, несомненно, было важно для герцогов, как и для любого другого монарха. Эти строки автор писал еще в бытность свою официальным историком Карла Смелого.
Поворот в отношении империи и императора произошел в бургундской политической мысли после поражения при Нанси и гибели Карла Смелого. Оказавшись перед лицом французской агрессии и неспособности бургундской элиты противостоять ей, хронисты именно в союзе с Габсбургами увидели возможность сохранения независимости от французской короны. Особенно отчетливо этот поворот заметен в хронике Молине, чьи доводы в пользу высшей власти герцога мы только что приводили, причем некоторые его аргументы схожи с риторикой защитников идей универсалистской монархии[142]. Уже в описании осады Нейса Молине сетует на враждебную политику Карла по отношению к императору, призывая первого взять в руки оливковую ветвь вместо копья и следовать примеру отца, который, по словам хрониста, «очень любил Святую Империю»[143]. Чем более усугублялась ситуация в войне с французским королем, тем более часты становились панегирики в адрес Фридриха III и Максимилиана. Император теперь представлялся единственным верховным правителем на земле подобно Богу на небесах, он являлся «отцом отцов, царем царей, сеньором всех сеньоров»[144]. Иными словами, постулируется уже совершенно чуждая периоду правления и Филиппа Доброго, и Карла Смелого идея о том, что власть императора Священной Римской империи распространяется на все государства, в том числе и на Бургундское, и даже на Французское королевство. В хронике Молине очень ярко выражена надежда на то, что бургундские земли будут спасены в случае брака единственной наследницы герцога и Максимилиана. Сцену встречи послов императора с Марией Бургундской историк представил как библейский сюжет Благовещения. Марии сообщается, что император соблаговолил дать ей в мужья своего сына, и от этого брака родится ребенок, который избавит ее народ от смертельной опасности[145]. Здесь важны не только аналогии между людьми и библейскими героями, но также и то, что подданные Бургундских герцогов предстают как «избранный народ», который предназначается Богом через его земного наместника к спасению.
133
Подробнее об отношениях с империей см.: Locoze Y. Philippe le Bon et l'Empire: bilan d'un regne // Francia. 1981. IX. P. 133-175; 1982. X. P. 167-227; Ehm P. Burgund und das Reich. Spätmittelalterliche Aussenpolitik am Beispiel der Regierung Karls des Kühnen (1465-1477). Munich, 2002; Eadem. «L'empereur ne doit pas §tre un non-Allemand». Charles le Temeraire, Frederic III et l'Empire// Regnum et Imperium. Die französisch-deutschen Beziehungen im 14. und 15. Jahrhundert / hg. S. Weiß. München, 2008. S. 235-248.
134
Lacaze Y. Philippe le Bon et l'Empire: bilan d'un regne // Francia. 1982. X. P. 215; Ehm P. Burgund und das Reich. S. 130-188.
135
Basin Th. Histoire de Louis XI / ed. Ch. Samaran. Paris, 1963-1972. Vol. II. P. 178.
136
Cauchies J.-M. Louis XI et Charles le Hardi. De Pero
137
О некоторых аспектах восприятия бургундскими хронистами Священной Римской империи и императора см.: Zingel М. Frankreich, das Reich und Burgund im Urteil der burgundischen Historiographie des 15. Jahrhunderts. Sigmaringen, 1995.
138
La Marche О. de. Mémoires. Vol. II. 336.
139
Krynen J. L'empire du roi. Idees et croyances politiques en France XIII—XV siede. Paris, 1993. P. 354.
140
La Marche O. de. Mémoires. Vol. I. P. 227.
141
Molinet J. Chroniques / ed. G. Doutrepont et 0. Jodogne. Bruxelles, 1935-1937. Vol. II. P. 590.
142
DevouxJ. Jean Molinet, indiciaire bourguignon. Paris, 1996. P. 345.
143
Molinet J. Chronique. Vol. I. P. 93.
144
Ibid. P. 532.
145
Ibid.