Страница 13 из 18
Резиденция главы Ордена поражала своими первоклассными укреплениями, которые в течение многих десятилетий возводили лучшие фортификаторы Европы. Никто не мог овладеть этой твердыней. Сумрачный германский гений властвовал здесь даже в большей степени, чем на брегах Рейна или Одера.
Столица орденского государства состояла из трех крепостей одна внутри другой: Предзамья, или Нижнего города, Среднего и Верхнего замков. Их красные кирпичные стены возносились все выше и выше, упираясь в низкое балтийское небо. О Мариенбурге ходило множество легенд: о подземных ходах, соединявших его подвалы с соседними замками, и о страшной подземной тюрьме, в которой томились враги Ордена. Это завораживало воображение, холодя кровь.
Нижний город, как и везде в Европе, имел узкие кривые улицы с каменными и деревянными домами, торговыми площадями, ратушей, многочисленными церквями и складами. От него к Среднему замку поднималась мощеная дорога. Там обитали все подвластные Ордену племена: поляки, немцы, крещеные пруссы и литовцы.
Однако оказалось, что Витовта в столице нет, он находится в Восточной Пруссии в замке Бертенштейн. Отправились туда. Стоял сильный мороз, дул резкий ветер с Висленского залива, и все изрядно продрогли.
Отчаявшись дождаться представителей Василия Дмитриевича, беглый князь подумывал уже о том, чтобы подыскать дочери другого жениха, ибо еще немного – и Софья могла оказаться в старых девах. Если обычных девушек выдавали замуж за соседей, то дочерей сильных мира сего – исходя из политической целесообразности. Претенденты на руку Софьи имелись, но всё какие-то мелкотравчатые, не чета московскому государю.
Витовт обрадовался гостям, и от сердца у него отлегло, но разместить всех в небольшом замке оказалось затруднительно, потому переговоры перенесли в Мариенбург, где в качестве заложницы содержалась сама невеста Василия Дмитриевича со своей матерью.
В столице Ордена посольских разместили в Предзамье, в трехэтажной гостинице «Кабаний окорок», недалеко от ратуши. Первые дни осматривались, приценивались и разглядывали людишек, заполнявших улочки. Вскоре явился Витовт, и переговоры начались.
11
– Милостивейший и справедливейший царь! Твоя воля – закон, твоя милость – ласка, твой гнев – беда. По своей щедрости и доброте ты пожаловал мне Нижний Новгород, а мои племянники, псы смердящие, выгнали меня из города. Умоляю, верни то, что ты даровал своему верному слуге, и преданность моя будет беспредельна. Если же все оставить так, как есть, то мир расценит это как бессилие. Помоги мне… – взмолился Борис Константинович, принимая после возвращения Тохтамыша в Сарай-Берке.
Слово на Востоке значило еще меньше, чем на Западе, и стоило дешевле медного пула[36], но речь просителя встревожила хана, и он вторично дал изгнаннику ярлык на город, а в сопровождение ему выделил две тысячи нукеров.
Географическое положение сулило Нижнему Новгороду великое и славное будущее собирателя земли русской. Епископ Дионисий основал здесь Печерский монастырь Вознесения Господня по подобию Киево-Печерской обители, куда стекалось множество паломников, а чернец Лаврентий составил там летопись, названную его именем, но, видно, прогневили здешние жители Всевышнего: слишком много торговали и мало молились.
Возвратив себе Нижний, Борис Константинович сел там. Василий Кирдяпа получил в качестве отступного Городец, находившийся чуть выше по течению Волги, а Семен, остался ни с чем и вернулся в Суздаль, совместное владение рода Константина Васильевича. «Черная смерть» обошла сей край стороной, подорвав тем силы княжеской семьи. Из-за большого числа потомков Константина Васильевича Суздальско-Нижегородская земля раздробилась на мелкие уделы, но их все равно не хватало, отсюда ссоры, обиды, распри. Тем не менее это княжество, как и Владимирское, имело статус великого, а потому могло непосредственно сноситься с Ордой.
Здешние князья опирались на волжские купеческие города и могли противостоять влиянию Москвы, но за свободу надлежало сражаться, а здесь не любили и не хотели проливать кровь. А ведь только на ней зиждется власть, как это ни горестно. Приволжские торговые корпорации только зарождались и не торопились вкладывать деньги в политические предприятия. Не жаловали они ни своего государя, ни его родственников, но терпели, ибо без князей никак нельзя, они гаранты порядка, а без него невозможна правильная торговля.
На возвращение Бориса Константиновича в Нижний Новгород Москва смотрела с нескрываемым недовольством, хотя тот и не проводил враждебной ей политики. Тем не менее Василий Дмитриевич созвал на совет нескольких многоопытных мужей.
Дума как таковая тогда не имела постоянного состава. На обсуждение военных вопросов приглашали воевод, на дела, связанные со сбором пошлин или торговли, звали иных людей, понаторевших в коммерции и финансах, а на вопросы, связанные с внешней политикой, – третьих. Тем не менее, нужда порой заставляла объединять несколько направлений вместе.
В тот день Василий Дмитриевич собрал у себя четверых: прямого и решительного рубаку Федора Андреевича Кошку с багровым шрамом от сабельного удара через все лицо; плутоватого и большеротого Илью Ивановича Квашню, специалиста по самым замысловатым интригам; молчаливого и коварного Петра Константиновича; вкрадчивого и добродушного с виду толстяка Даниила Феофановича, опытнейшего дипломата, не раз служившего московскому дому в Орде, Литве и Великом Новгороде, некогда постигавшего посольскую науку под началом казненного на Кучковом поле Кочевина-Олешеньского, имя которого ныне старались не упоминать.
Все четверо слыли людьми старой закваски, опасались, но не боялись литовцев, к татарам относились осторожно и с почтением, а за московские интересы могли перегрызть глотку собственному брату. Каждому из них перевалило за сорок, нынешнему великому князю они чуть ли не в отцы годились, хорошо помнили его младенцем, но благоразумно помалкивали о том. Когда-то один из бояр Семена Гордого[37] посмел заметить, что держал того на руках в пеленках, и вскоре почил в княжеском подвале всеми забытый. Такие уроки легко запоминаются другими людьми князя.
На домотканом красном половике у ног Василия Дмитриевича развалился черный котище с белыми усами – княжеский любимец Веня. Лениво пошевеливая пушистым хвостом, зверюга посматривал на бояр из-под полуприкрытых глаз и размышлял о чем-то своем. Как и всякий эгоист, он полагал, что Московское княжество создано, трудится и воюет исключительно для того, чтобы прокормить его, милягу.
Приглашенные расселись вдоль стен, завешанных коврами по ордынской моде, прижившейся здесь со временем Ивана Калиты.
Василий Дмитриевич начал речь без затей:
– Господа бояре, вам, верно, известно, что Борис Городецкий вторично выпросил у царя[38] ярлык на Нижний Новгород. Некогда мой батюшка помог согнать его оттуда, и Тохтамыш проглотил это. Сейчас меня заботит, не станет ли он препятствовать нашей торговле по Оке и Волге в отместку за помощь его племянникам и что мы можем этому противопоставить?
Неторопливо, как и надлежит, человеку, знающему себе цену, поднялся Федор Андреевич Кошка и как припечатал:
– Сдается мне, государь, что не только ему, но и твоим шуринам Кирдяпе и Симеону отдавать Нижний негоже. Они ничуть не лучше своего дядюшки, а город богатый, за него стоит пободаться.
– Верно, верно! – поддержал немногословный Петр Константинович. – Занятное дельце может выйти, коли с умом в него ввязаться…
– Не худо бы Нижний Новгород к Москве присоединить, – поняв по-своему мысль последнего, заметил, расплывшись в улыбке, Даниил Феофанович, и глаза у него блеснули молодым, дерзким задором. – Тогда уж с нами никто не посмеет тягаться – ни Тверь, ни Рязань, об остальных и говорить нечего. Разве что Литва?
36
Пул – медная монета Орды с изображением животного.
37
Великий князь Владимирский и Московский (1340 (?) – 1353).
38
Царями на Руси в XII-XV веках называли как византийских императоров, так и ханов Золотой Орды.