Страница 5 из 13
— Кто он, где он — кто может сказать? Без рода, без племени, без имени!.. Еду в Москву, буду служить царю, заслужу внимание его, милость ко мне. Он спросит, кто я, покажу ему крест... признают меня, отыщется отец... тогда буду, чем мне быть должно, тогда приеду к твоему отцу. Тогда, не краснея, могу сказать ему: «Пан воевода! отдай свою дочь за сына боярина московского».
— А когда же это будет?
— Мне ещё двадцать лет... по крайней мере... лет чрез пять...
— Я умру до того!..
Долго они говорили друг с другом и не знали, на что решиться. Наконец, Мася, скрепя сердце, сказала дрожащим голосом:
— Бог с тобою, мой милый, мой коханый Квитка! Поезжай с богом!.. Я не умру без тебя... буду расти, учиться хозяйству... переживают люди и целый век горя, а пять лет, и потом вечное счастье? Готова терпеть!..
Пани София была поверенною любви их. И она одобрила намерение Квитки. Нашла случай умножить маленькую сумму, сохранённую Агафоном и после смерти родителей её хранившуюся у неё, подала советы, как действовать Андрею в Москве, обещала утешать Масю, и вот... уже назначен был день тайного отъезда Квитки; пани воеводова, будто ничего не подозревая, более и более ласкала Квитку и, может быть, не она ли вручила пани Софие деньги, необходимые для Квитки.
После непродолжительной болезни умирает пани воеводова. Положение наших молодых людей изменилось во всём. Они уже не только не бывают вместе, но и не видят друг друга. «Пестунчика моей коханой жоны возьме до псов; нех не ест даром хлеба, нех бендзе ловчий. Я устрою его счастие», — повелевал ясно пузатый воевода, и Квитка должен был переселиться из воеводского замка за город, где помещена была вся охота пана воеводы.
Он не остался бы и часа служить поляку, хотя и отцу своей Маси; он располагал в ту же ночь оставить Киев и пробраться в Москву, но пани София умолила его остаться, переносить всё для любви к Масе и дожидать, не поблагоприятствует ли им случай к достижению их цели.
Пани София умела войти к воеводе в неограниченную доверенность. Правду сказать, он ещё и рад был, что избавлялся от забот о своей цурке: было кому разделять с ней время и иметь о ней попечение. Потому-то пани София часто гостила у Маси, а ещё чаще брала её к себе, и там-то виделись любовники, рассуждали о своей будущности и ни на что не решались.
Прибыл в Киев из Кракова какой-то знатный сановник, старик лет пятидесяти. Пан воевода рассыпался пред ним, угощал его, как мог. Пану приезжему полюбилась Мася, и за келюшком венгерского положено на слове: панну воеводовну выдать за пана приезжего; а как ему не можно было долго прожить в Киеве, то тен час справить свадьбу. Спешили с приготовлениями и таили всё от Маси, думая внезапно обрадовать её такою блестящею долею. Но как скрыть в многолюдной дворне все приготовления и распоряжения к такому празднеству! Мася о своей доле узнала тот же час... и упала на грудь пани Софии, заливаясь слезами, спрашивала, что ей делать?
Пани София приступила действовать решительно. Нашла случай, под предлогом шитья платьев и прочего к свадьбе, оставить Масю у себя переночевать. Призвала Квитку, соединила руки их, благословила и сказала:
— Ты, Андрей, любимец мой с первого часа, когда бог привёл тебя в дом наш, родители мои приняли тебя, и я, давшая тебе прозвание, обязана вместо их пещись о твоём счастьи. В эту торжественную минуту объявляю вам, что мать Маси желала вашего союза, и я именем её благословляю вас, и вот моё поручение. Масю наряди мальчиком, и в этот же вечер выйдете из Киева; в первом селении обвенчаетесь; далее да благословит бог путь ваш и да будет над вами воля его! Скрывайтесь, оставляйте большие проезжие дороги, погоня будет за вами, но вы её не ожидайте скоро. В эту же ночь, пред рассветом, из моего двора поскачет бричка с двумя молодыми людьми по дороге к Вильне. Туда бросится погоня, и я беру на себя, что не скоро догонят мнимых любовников. Поймают ушедших и, увидев обман, уже бросятся в другие стороны, а вы с помощью божиею будете далеко и вне власти раздраженного отца. С богом! Начнём действовать.
Той же ночи в Борисполе, вёрст тридцать пять от Киева, к рассвету в церкви теплился огонёк, и священник пред алтарём призывал благословение божие на рабов его — Андрея и Марию, ныне сочетающихся друг другу.
В то же время в Киеве пани София проснулася необыкновенно рано. Вдруг криком своим перебудила дворню... ужас объял всех!.. Панна воеводовна, расположившаяся ночевать у ней, не ложилась в постель, и нет её в доме. Сундук пани Софии, где лежали деньги, лучшие вещи, платья, отперт, и в нём не найдено ничего... С Масею бежала Ульяна, самая ближайшая к панье и самая доверенная особа. Старик Федот, пользовавшийся особенною милостию панскою, также скрылся. Сделан всем допрос. Пани София плакала, рыдала, падала в обморок, заклинала открыть ей, если кто знает, куда и с кем бежала панна воеводовна... Никто не мог сказать ничего, никто ничего не заметил за панною... Одна из прислужниц, робея, призналась, что она подглядела, как подъехала ко двору их бричка; из неё вышел пан, не очень молодой и не так красивый; постучал в окошко, где спала панна. Скоро она вышла, а за нею Федот и Ульяна с узлами в руках, посадились и говорили между собою, что скоро будут в Вильне, там и обвенчаются.
Открывшую об этом, как знавшую про уход панны и не объявившую тотчас своей панье, тут же в наказание отправили в дальнюю деревню... Пани София после нескольких обмороков едва собралась с духом и силами явиться к пану воеводе и объявить ему о случившейся беде...
— Цо то за пшичина? — говорил толстопузый пан воевода, зевая и протирая заспанные глаза, чтобы лучше удостовериться, точно ли он видит пред собою паню Софию. — Цо то за пшичина, кеды пани София так рано пожелала видеть мою яснейшую особу?
Рано? А это уже было к полудню. Пани София за горем и беспокойством не могла прежде приехать к воеводе. Он же, проводя всю ночь с нарёченным зятем среди разных медов и столетним венгерским, не приметил, что свалился на постель уже на рассвете; оттого и полагал, что ещё утро.
Пани София с слезами, вскрикиваниями едва могла объяснить ему о случившемся несчастьи...
— Нех дзябли озьмуть и тебе с твоими пропавшими деньгами! — заревел неистовым голосом воевода. — Подай мне тен час мою цурку, мою Масю!.. гвалт!..— кричал он в беспамятстве, обрывая хохол свой и страшные усы.... Весь двор встрепенулся... Большими отрядами послана погоня в разные стороны и все по направлению к Вильне...
Яснейший пан воевода с горя и досады пил — и на беду свою один: наречённый зять его, не находя нужным оставаться долее без невесты, уехал. Пани Софья заперлась у себя в доме, сказавшись сильно больною. Дней через пять привезли настигнутых беглецов в бричке... Воевода приказывал тащить их к себе... остолбенел, увидевши, что это совсем не цурка его, а просто беглецы, обокравшие барыню свою; о панне воеводовне же они вовсе ничего не знали... Воеводе до того не было нужды, и он в порыве гнева и досады, конечно, приказал бы их повесить,. зачем нет с ними дочери его; но пани Софья нашла средство умилостивить его, и как всё похищенное беглецами привезено в целости, то она выпросила виновных себе, дав обещание наказать их строго за такой злодейский умысел. И пани Софья, чтоб больше заставить Ульяну и Федота раскаиваться в проступке своем, жаловала и ласкала их более прежнего.
Известно стало пану воеводе, что в ту же ночь, когда скрылась Мася, ловчий его, Андрей, бежал из Киева, но куда? никто не знал. И сам воевода, и все окружающие его положили наверное, что Андрей сманил панну воеводовну: он рос с нею, так и не мудрено, что они кохалися с детства, а видя, что её отдают за нелюба, они решились уйти, но куда? Никто не мог сказать наверное. Для этого составлялись целые отряды, чтобы бежать в Малороссию и там искать их по дороге в Москву. Тщательно списывали их приметы, писали для них пропускные виды, вписывали в них большие награды, кто схватит, откроет, задержит или представит беглецов.