Стазис

Еще он боялся опозориться.

– Отродья кусок, – почти ласково сказал сквад-капитан Колымцев. – К тебе обращаюсь, никчемное угребище.

Выведенный на построение сквад молчаливо одобрял капитанскую риторику. Горбач стоял в центре позорного круга – для тех, кто не выполнил боевую задачу, облажался на посту или проявил себя в битве с худшей стороны. Горбач сгорал со стыда и несправедливой обиды.

День был не по-осеннему жаркий. Под кожаным клановым жилетом по его телу обильно струился пот. Но еще Горбач потел от страха.

Колымцев расхаживал вокруг него и тряс стеком. Под расстегнутой офицерской курткой выделялись волосатая грудь и крепкий, поджарый живот, на котором Горбач насчитал минимум четыре шрама. Солнце отражалось от блестящих шевронов Колымцева и посылало в глаз Горбачу солнечные зайчики.

В сравнении с рослым офицером маленький и сутулый Горбач выглядел еще меньше. Клановый жилет топорщился у него на плечах. Худые руки были прижаты к бокам.

– Понимаешь меня, трусливый усерыш?

– Понимаю, господин капитан.

– Расскажи еще раз своим боевым товарищам, как ты подвел доблестный клан Хлеборобов, избравший тебя своим членом, что есть великая честь для такого тощего маленького усерыша.

– Я, это… – Горбач переступил с ноги на ногу и вытер пот со лба. – Я же уже…

– Не было команды хлебало вытирать! – заорал Колымцев и хлестнул его стеком.

Горбач взвыл и затряс рукой. Ниже локтя появилась красная полоска, по предплечью заструилась кровь. Горбач едва не заплакал.

– Дядю твоего помню, – сказал капитан.

Он резко менял тему. С ним такое часто бывало.

– Что за боец! Красавец! Мы с ним вместе столицу Индиго брали, – продолжил Колымцев. – Катапультой стену пробили, едем на буханке к Дворцу Культуры. В машине десять человек. Элитный десант! У Дворца – княжеская гвардия. А у буханки лобового стекла нет. И гвардеец Индиго раз туда гранату! Десант орет! А Корней гранату ногой подкинул, а другой ногой прямо через стекло обратно запулил! Мы его за это прозвали – Футболист. Завернули буханку, ведем бой с гвардией под прикрытием транспортного средства. Смотрю – а Ника-кретин магазины у позиций оставил. Стрелять нечем вот-вот уже скоро будет. Конец, значит, блиц-операции устранения монарха. А дядя твой – сука, берсерк. У него с собой была бита с гвоздями, а на спине полицейский щит. Он берет Нику-кретина, втыкает ему в нагрудный карман фаер, поджигает и пускает бежать! Все равно бы ему расстрел за халатность полагался, а так хоть клану послужил. Гвардейцы с такого охренели малость, палят, не разбирая. Дядька твой зигзагами, щитом прикрываясь, за ним бежит. Нику, понятно, подстрелили, зато Корней гвардейцам строй сломал. Крутится, говорю, как дьявол, одному голову пробил, второму, третьему горло щитом разбил, четвертым укрылся, пока мы из-за буханки не выбежали на помощь. Он же и князя, и князеву жену из Дворца вытащил и разбил обоим головы своей битой. Живая легенда клана! Получил титул Великого Хлебороба. Вот каков Корней Горбатов был. Так скажи мне, я тебя прошу как родного, почему его племянником даже пол в бараке вытереть стыдно?

– Я не знаю, господин капитан, – ответил Горбач.

Он ответил сипло, потому что горло словно сжало тисками – так он пытался сдержать слезы обиды.

Корней Горбатов был действительно выдающимся бойцом.

Дядей Горбачу он приходился только номинально. Так-то разница в возрасте у них была небольшая, лет десять. После смерти отца Горбатова Корней взял на себя функции главы семьи. Он зарабатывал на еду, следил за домашней скотиной, построил сарай, вел все мужское хозяйство, делал карьеру в клане.

Соседи лицемерно радовались и втайне завидовали Горбатовым, которым удалось наладить полноценную общинную жизнь. Они даже смогли дважды подряд стать лучшим двором Красноармейска.

Чаще всего после потери отца семья медленно опускалась и в итоге оказывалась за периметром. А тут – посмотрите-ка, каков молодец, и быт наладил, и мальчугана воспитывает, и невестке помогает, и гвардеец уже, нельзя на такого парня нарадоваться. И веселый он, и рукастый, и земли клана защищает, и даже не пьет совсем.

Соседи часто бывают слепы, потому что свет еще не видел более жестокого, невротичного, трусливого, безумного отморозка, чем Корней Горбатов.

У десятилетнего Горбача, которого тогда еще звали Сашей, был щенок бурой собаки по имени Прохоров.

Корней тогда совсем недавно переехал в Красноармейск из-за Урала и только начинал пускать корни в столице клана Хлеборобов. Горбач гордился, что у него такой бравый дядя. Корней приехал со своим автоматом. На свежем, хрустящем кожей клановом жилете уже появился первый знак отличия за битву с кланом Распутников. Корней белозубо улыбался, помогал маме – жене своего брата и постепенно заменял семье Горбатовых отца.

Как-то раз после школы Саша играл со щенком Прохоровым на глухом заднем дворике. Бросал ему палку. Чаще делал вид, что бросил, – тогда щенок беспомощно суетился, рыл носом кусты и звонко тявкал. В его больших глупых глазах были недоумение и обида.

Прохоров тявкал, тявкал и тявкал, хотя Саша просил его быть потише, ведь в этом же дворике на гамаке спал недавно приехавший с вахты Корней. Он проснулся от тявканья. Саша хотел извиниться и увести щенка, но осекся, увидев взгляд Корнея.

На дне его зеленых глаз плескалось безумие, глубокое, как Байкал. Симпатичное скуластое лицо исказилось, уголки губ дергались.

– Где этот пушистик? – спросил Корней. – Где эта славная собачка?

Он вскочил с гамака и засвистел. Белки глаз покраснели от полопавшихся сосудов.

– Я так устал. Я просто хотел поспать, – сказал Корней. – Зачем ты меня доводишь, сука? Зачем вы все меня доводите?

Прохоров выскочил из-за куста и прыгнул на ногу Корнея. Пушистый хвост бешено мотался из стороны в сторону. Щенку хотелось играть.

– Вот ты где, – с облегчением сказал Корней,

Он свернул щенку голову и выбросил его за забор мощным броском. Затем лег обратно на гамак и заснул почти мгновенно.

Корней запугал сестру и племянника. Когда что-то шло не так, как ему хотелось, Корней сходил с ума и творил страшное. Корней жестко пресекал попытки усомниться в своем авторитете, не допускал возможности наличия у домашних своего мнения. Он мог вспыхнуть даже от невымытой чашки на столе. Если его доводил Саша, он окунал его в уборную головой. Если сестра – мог аккуратно двинуть ей по почкам, чтобы не оставить следов. Даже во время приступов Корней оставался по-звериному хитрым. Но самое ужасное было не в этом. Самое ужасное было в том, что Корней не видел в своем поведении никакой проблемы. Он удерживал молчание семьи страхом – клановому офицеру хорошая репутация в обществе помогает строить карьеру.

День, в который Корней без вести пропал на боевой операции к западу от Территории, Горбач решил сделать своим главным праздником и праздновать ежегодно. Еще он пообещал себе застрелиться, если станет таким же.

– Почему ты не такой же, уродище? Где эта горбатовская стать? – спросил Колымцев. – Где этот кураж, лихость? Эмиссар пристрелил Рыжего с Серегой, убрал своего висельника, собрал вещи и ушел вприпрыжку. Ты что в это время делал? Дрочил вприсядку?

– Никак нет, господин капитан, – сказал Горбач.

– А что ты делал?

– Я исполнял…

– Залупу ты с горчицей исполнял, – сказал Колымцев. – Знаешь, что ты делал, Горбатов? Давай я тебе объясню, что ты делал. Строю слушать внимательно. Встали ровно!

Строй встал ровно. На плацу припекало все сильнее. Горбач оглянулся и увидел на лицах боевых товарищей жадное предвкушение вперемешку с облегчением. «Хорошо, что это не я». Ни одного намека на жалость или сострадание.

Горбач в очередной раз подумал, что ошибся в выборе профессии. Ему всегда хотелось, чтобы люди его любили или хотя бы немного уважали. На землях Хлеборобов нет ничего престижнее службы клану.

Колымцев медленно прошелся вдоль строя, помахивая стеком. Единственное, что хотел сделать Горбач в этот момент, – дать ему подножку, чтобы упал, пнуть сапогом в голову, плюнуть на спину, расплакаться и убежать отсюда.