Страница 34 из 44
Он сделал паузу в своем монологе, задумавшись на миг, весь подобрался, потом продолжил:
— Господа! Знаю Вас я не один десяток лет. Александр Егорович — однополчанин, тебя, Саша, можно сказать с младых лет знаю, Георгий Оттонович — ты же знаешь, не считаю тебя чужим. Вот зачем позвал Вас. Злоумышленник — офицер лейб-гвардии — это неслыханно! Но и спаситель наш — гвардеец — кирасир! Государь будет беседовать с Вами…
Искушенный в придворных интригах сановник помолчал, обдумывая мысль. Мы "внимая мудрости планов", ждали, что еще нам скажет придворный.
— … Александр Егорович, — прервал молчание барон, — я знаю, что представители Отдельного корпуса позволяют порой вмешиваться в дела личной охраны венценосной семьи, и не ошибусь, что сегодняшнее происшествие стало возможным именно по этой причине, — министр пристально посмотрел на генерала Мейендорфа, пытаясь понять, дощла ли его мысль до генерала, — Георгий Оттонович, я думаю, Вы согласны с этим? — задал он вопрос моему командиру, скорее утверждая только что сказанное, чем спрашивая.
— Все ясно, Владимир Борисович, — согласился генерал Мейендорф, Георгий Оттонович молча кивнул. Мое согласие никого не интересовало. Вообще непонятно, что я здесь, собственно делаю? Для участия в придворных интригах, а именно это здесь и затевается, я слишком молод и по возрасту, и по "весу".
— Александр! — старый интриган обратил на меня свое внимание, — я осведомлен, что после трагических событий зимой тебе пытались предъявить претензии? — то ли спросил, то ли утверждал барон.
— Да, в ходе беседы следователь пытался задавать мне непонятные вопросы, но я бы не стал утверждать, что это были какие-то особые претензии…, - мой ответ не понравился министру, он стал более резок, — а тебе и не надо утверждать, Александр, ты слушай, что тебе говорят. В ближайшее время тебе будет назначена высочайшая аудиенция, может даже последует приглашение на ужин. Я не указываю тебе, как себя вести и что говорить в присутствии высочайших особ, не смею указывать, — уточнил сановник и замолчал, глубоко вздохнув, — я только хочу, чтобы ты понял, проникся, так сказать той обстановкой, что сложилась в стране. Я полностью доверяю и не сомневаюсь в тебе, ты и сам знаешь что сказать. Но мы еще поговорим об этом, — он устало опустился в кресло за столом, — на этом с тобой, Александр, все, не смею задерживать. Будь добр, подожди своего командира в приемной, — и переключил свое внимание на моего командира, — Теперь Вы, Георгий Оттонович…
— Владимир Борисович, разрешите доложить Его превосходительству…
— Да, что там у тебя еще?
— Генерал Рыдзевский только что объявил мне то ли трое, то ли четверо суток ареста. Домашнего. Я, с Вашего позволения, сегодня же убываю в свой особняк, в Петербург…
— Что? — хором воскликнули все трое, обратившись ко мне.
— Потрудитесь объясниться, корнет! — на правах непосредственного начальника первым накинулся на меня Георгий Оттонович.
— Да, Александр, что произошло?
— Докладываю, при следовании в составе нашей колоны в расположении полка, я был вызван через полковника Герарди к генералу Рыдзевскому для беседы о случившем. Тот был, видимо, не в себе из-за переживаний, я думаю, спутал меня с поручиком Корвиным. Стал отчитывать меня, объяснения ни мои, ни Бориса Андреевича слушать не стал, повысил голос, чего я посчитал недопустимым и попросил генерала сбавить тон. В ответ он буквально рассвирепел и наложил на меня это взыскание. Убеждать его в его неправоте ни по самой сути, ни по его праву налагать взыскание, я не стал, решив доложиться Вам…
— Это неслыханно! — барон Фредерикс аж поболел от негодования, — вот оно! вот оно то, о чем я и говорил! Бунтовщикам и смутьянам все сходит с рук, а истинные герои получают наказания! — зло оскалившись, выдохнул он, лицо у него покраснело, стрелки усов, щегольски раскинутые в стороны, задрожали, — я этого так не оставлю, это уже переходит все границы!
Я молчал. Молчали и присутствующие генералы, ставшие свидетелями гнева сановника. Немного успокоившись, он обратился ко мне:
— Не беспокойся, Александр, отправляйся к себе на здешнюю квартиру. В Петербург не выезжать, ждать моего указания! В ближайшее время тебе будет назначена высочайшая аудиенция, — что-то решив про себя и злорадно улыбнувшись, сказал он мне. Затем повернулся он к генералу Рауху, — Георгий Оттонович, прошу извинить меня за вмешательство в Вашу епархию и попытку распоряжаться Вашим подчиненным. Случай, и впрямь вопиющий, простите меня, сами понимаете…
— Владимир Борисович, я полностью согласен с Вами…, как Вам будет угодно, — мой командир вытянулся в струнку, все своим видом выражая полное понимание ситуации. Еще бы был не согласен, кроме героя — спасителя, посягатель на жизнь помазанника божьего также из его полка, его же подчиненный. И как все может повернуться для него самого без такого союзника и заступника в лице царского приближенного — тот еще вопрос! Георгий Оттонович был очень осторожным человеком и тонко чувствовал, когда можно проявлять свои амбиции, а когда нужно просто довериться более старшему и опытному неожиданному покровителю, — Корнет, извольте убыть в свою квартиру на Кадетском и ждите дальнейших указаний!
Ну а я, что — офицер исполнительный, получил приказ — выполняй. Приказ начальника — закон для подчиненного, приказ должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок! Отдав честь и лихо развернувшись через левое плечо, четко печатая шаг, я вышел из кабинета, чтобы проследовать в свое жилище на Кадетском.
Женщина, стоявшая у окна была очень взволнована. Лицо ее, все в красных пятнах, и в то же время какое-то бледное, напоминало застывшую маску. Обхватив свои плечи руками, она смотрела на раскинувшийся за стеклом парк и тяжело дышала.
— Ники, мне страшно! Я просто не знаю, чего нам еще ждать… — тут ее голос задрожал, — тогда на Крещение, теперь сегодня… Это уже не случайность, как ты уверял меня тогда.
(В день Крещения в 1905 г., 6 января, Государь со свитой, духовенством и митрополитом, вышел из Зимнего Дворца и отправился к беседке, устроенной на Неве, где происходило водосвятие. Началась торжественная служба, и был дан с Петропавловской крепости орудийный салют выстрелами. Неожиданно для всех в это время — как на павильон, так и на фасад Зимнего дворца посыпались крупные картечные пули. Один снаряд оказался боевым. В беседке потом насчитали пять пуль, одна просвистела буквально рядом с Государем. Николай II и члены императорской семьи отделались легким испугом. Получили ранения, правда, не очень серьезные, городовой по фамилии Романов и управляющий Морским министерством Федор Авелан. Командир того орудийного расчета, который произвел выстрел, позже покончил с собой].
Государь встал с кресла и, подошел к жене.
— Аликс, дорогая, ну пожалуйста, успокойся, — осторожно прикоснулся к ней, поглаживая по плечу, — все уже закончилось, я уверен, это просто…
— Это не просто, ты же сам понимаешь это! Все, как в завещании императора Павла Петровича, как сказано в том пророчестве монаха. Неужели, это правда, неужели все это предстоит нам?
(Монах Авель[117].
— Аликс, я прошу тебя, успокойся, — повторил он и крепче обнял жену, — все в руках божьих. Ты же знаешь, до 18-го года нам нечего бояться!
— Я не знаю, я просто не знаю, Ники. Ты же сам понимаешь, что все это правда, что все говорит об этом! И мы ничего не можем с этим сделать! Как это страшно! Как страшно знать это…
— Прошу тебя, Аликс! — государь продолжал успокаивать супругу, — это наш крест, Господь испытывает нас! Все будет хорошо, он не оставит…, будь сильной! — он прижал к себе супругу, — я люблю тебя!..
— Да, Ники, да, я тоже люблю тебя. Я справлюсь, мне уже лучше. Ты прав, это наш крест! — императрица отстранилась от мужа, отняла от лица платок, и как то отрешенно: — но дети…, наши дети…, - и спустя минуту тихо и с какой-то тоской в голосе: — все хорошо, Ники, все хорошо, мне уже лучше!
117
В миру Василий Васильев, 1757–1841 гг. православный монах, предсказавший ряд исторических событий XVIII и последующих веков, в том числе даты и обстоятельства смерти российских самодержцев, начиная с Екатерины II, общественные потрясения и войны. 12 марта 1901 года царственная чета, сгогласно завещанию императора Павла I вскрыла письмо с пометкой: "Вскрыть Потомку нашему в столетний день моей кончины", который он оставил. Достоверно узнать, что написал в послании Павел, пересказывая пророчества Авеля, невозможно, но вернулась императорская чета к придворным сильно взволнованная. Александра — бледна, Николай, напротив, красен, как вареный рак. Ни слова не говоря, монархи прошли мимо притихших придворных и удалились к себе, а вечером гатчинский истопник по секрету рассказал, что государь сжег в камине какие-то старинные бумаги.