Страница 11 из 20
Глава IV
КАК ЖАННА ПРИГЛАДИЛА ТО, ЧТО ВЗЪЕРОШИЛА ЭЛОИЗА
Когда граф Сен-Поль явился в Париж, он прежде всего нашел, что цель его поездки — вещь щекотливая: и правда, трудненько совещаться в столице короля с союзниками короля о том, как бы вернее помешать этому же королю. Как и следовало ожидать, оказалось, что он может сделать немного или вовсе ничего в этом направлении. Король Филипп французский был занят приготовлением к пышной встрече своей сестры Элоизы: герольды уже готовились ехать за ней. Николай д'Э и барон де Креси должны были их сопровождать. Король Филипп думал, что Сен-Поль как раз пригодится ему в качестве третьего посла, но тому это было вовсе не под стать.
Граф отправился к своему родственнику, маркизу Монферрату, тяжелому на подъем итальянцу, который сказал ему мало утешительного. Маркиз только посоветовал своему «доброму кузену» лучше помочь ему самому взойти на иерусалимский престол.
— Разве мало с вас одного короля на всю семью? — спросил он.
Сен-Поль язвительно ответил, что вполне довольно, но что Анжу гораздо ближе Иерусалима. Сверх того, он намекнул, что ходят в изобилии разные странные слухи насчет истории с мадам Элоизой.
— Если вам, Эд, нужна требуха, — сказал на это Монферрат, — не обращайтесь ко мне. Но я знаю такую крысу, которая может вам оказать услугу.
— Как ее звать, вашу крысу? Больше мне ничего от вас не надо.
— Кто ж, как не Бертран де Борн? — ответил Монферрат.
Этот Бертран де Борн был все равно что терние, засевшее в теле анжуйцев, ядовитый придаток к их хозяйству, без которого они никак не могли обойтись. Сен-Поль знал прекрасно ему цену: он решил, что надо отправиться к нему лично в его землю. И он, конечно, поехал бы, но его государь судил иначе. Сен-Поль получил приказание сопровождать в Лювье герольдов, и ему пришлось ограничиться отправкой посла к трубадуру с письмом, в котором говорилось, какое счастье привалило великому графу Пуату. Он знал, что это заставит Бертрана высунуть жало.
Не очень-то скоро прибыли французы в Лювье, зато тотчас же началась потеха. Сводить пуатуйца с нормандцем или анжуйца с анжуйцем — все равно, что смешивать лед с огнем. Вельможи выступали петухами, пряча под бархатом свои когти; рыцари ссорились напропалую; оруженосцы следовали их примеру. Были даже открытые схватки. Так, например, Гастон Беарнец поссорился с Джоном Боттором, и они дрались на ножах во рву. Затем сам граф Ричард взял себе одного из ястребов брата и не хотел его отдать. Из-за этой долговязой птицы с десяток благородий бились на мечах, сам граф Пуату отвечал за шестерых и кончил тем, что до крови избил своего брата рукояткой меча.
Так продолжалось целую неделю или больше, а в это время старый король, как сумасшедший, рыскал на охоте целые дни и предавался постыдным порокам ночи напролет. Ричард редко видел его и французскую даму. Словно бледный призрак, печально появлялась она на зов короля и так же печально исчезала по первому его знаку. Когда бы она ни появлялась, подле нее непременно вертелся и принц Джон с тревогой на лице; затем слышался голос рябого клюнийца, который поучал принцессу насчет богословия и спасения души скучнейшими речами без ответов. Ice это было далеко не весело. Что же касается Элоизы, Ричард был убежден, что она — уныло-полоумная, и он сам становился тоскливым, раздражительным, сварливым. Оттого-то он сначала обобрал, а потом исколотил своего брата.
После того принц Джон скрылся на время, нянчась со своими синяками, и Ричард мог настолько приблизиться к мадам Элоизе, чтобы говорить с ней. Она даже сама позвала его к себе как-то поздно ночью, когда — как ему было известно — король где-то кутил вне дома, приправляя свои обыденные утехи ужинами в разных притонах разврата.
Пожав плечами, Ричард повиновался и пошел на зов. Его приняли со смущением. Дама, рассеянная как всегда, сидела в кресле, съежившись. Рядом стоял клюниец, это воплощение смертельной скуки. Одна или две женщины попятились в испуге за королевский трон. Сама Элоиза, как только увидела, кто такой ее посетитель, принялась дрожать.
— О-о! — прошептала она. — Вы пришли меня убить, мой повелитель?
— Помилуйте, мадам! — поспешил сказать Ричард. — Да я готов служить вам совсем иначе, и я предполагал, что имею на это право. Ведь я пришел сюда по вашему приглашению.
Она провела по лицу рукой раз-другой, как бы сгоняя с него паутину. Одна из женщин жалобно, с мольбой взглянула на Ричарда, но тот не обратил внимания. Монах что-то пробормотал себе под нос, затем сказал графу вслух:
— Вы видите, господин мой, мадам чересчур утомлена.
«Еще бы, негодяй! Это — твоих рук дело», — подумал граф.
— Надеюсь, — перебил он вслух, — ее милость дозволит вам удалиться, сэр.
В ответ на это мадам махнула своим приближенным рукой, чтобы они удалились, и продолжала махать еще долго после того, как они все вышли. Так она осталась наедине со своим будущим повелителем. На ее испитом личике были еще следы дивной красоты — красоты сочетания черного с белым; но вид у нее был такой, как будто она дружила с привидениями. Ричард был с ней очень любезен. Он подошел поближе и сказал:
— Мне больно видеть вас, мадам, в таком состоянии…
Она перебила его вопросом;
— Они хотят, чтобы вы на мне женились? Он улыбнулся.
— Наши повелители желают этого, мадам.
— Вы уверены в этом?
— Я только потому сюда и явился, что твердо уверен.
— И вы желаете…
— Я желаю, — поспешно, отрывисто перебил он ее, — только двух вещей — блага моему государству и вам! Если я еще желаю чего-либо, так это — Бог мне свидетель! — единственно сдержать свое обещание.
— Какое обещание?
— Вы видите, мадам: я ношу знак Креста Господня на плече.
— Ну, это — дело рук Господних! — промолвила она, со страхом глядя на крест.
Она принялась поспешно ходить по комнате, разговаривая сама с собой. Ричард не мог хорошенько разобрать, что она говорила: толковала она и про веру и про время;
— Надо бы сейчас же это сделать, сейчас! О, внемли мне. Пастырь Израиля!
Потом, дико взглянув Ричарду в лицо, Элоиза прибавила: