Алый король (ЛП)

Магнус врезался в пол с силой божества, низвергнутого на землю из звездных чертогов. От эпицентра падения разлетелись осколки камня, взметнулась пыль. Циклоп во плоти Аримана встал над врагом, блистая от вливающейся в него силы.

Из тела стонущего Гамона хлынул ослепительный свет, ярчайший костер прозрачного багряного пламени — самой сути восстановленной души Алого Короля. Запрокинув голову, Магнус поглотил огонь и вознесся над землей.

Яростная буря наверху ринулась во все стороны, будто взорвавшись. Воля ее создателя больше не подкрепляла мрачный некрополь вокруг легионеров, и темная копия Тизки начала рушиться.

Сверху посыпались осколки стекла, похожие на клинки. Пошел мерцающий дождь из удушливой пыли.

Примарх смеялся, чувствуя могущество своей воссоединенной души.

«Еще не цельной…»

Но в Циклопе уже собралось достаточно ипостасей, чтобы он ощутил, каким был прежде и каким станет вновь, когда вберет в себя последний осколок.

Ариман осознал, что его отцу на мгновение захотелось сохранить это тело в своем распоряжении — окончательно изгнать дух сына и обрести жизнь в новой плоти.

— Нет, — произнес Магнус. — Ни за что.

Услышав, что за спиной у него приземлился Афоргомон, примарх обернулся. Высший демон стоял, понурив голову и сгорбившись от тяжелейших ран. Алый Король не обманывался видом чудовища: он знал, что порождение варпа со временем оправится.

— Получилось, как ты хотел? — спросил Циклоп.

— Неважно, чего хотел я, — возразил Афоргомон глухим от боли голосом.

— Тогда что же имело значение?

— То, чем готов был пожертвовать твой сын, чтобы спасти тебя.

— Слишком многим, — тихо произнес Магнус. Глядя, как разваливается ложное отражение Тизки, он постигал события, произошедшие с воинами Аримана за время их похода. — Я чувствую все, что он совершил, все, что увидел и познал. Пережитое обернется для Азека душевными муками, которые не пройдут до конца жизни.

— И погубят его, — предрек демон.

— Возможно, — ответил Ариман, когда Алый Король вернул ему власть над телом и влился обратно в посох струей энергии. — Но не сегодня.

Подняв голову, корвид увидел, что на них падает целый город обломков — распавшиеся декорации для грандиозного представления ипостасей Магнуса. Десятки тысяч тонн стекла и камня грозили стереть все живое в порошок.

Расширив свое восприятие, Азек мысленно коснулся душ всех, кого привел на эту планету, и каждого артефакта, так или иначе связанного с Тысячей Сынов. Затем Ариман открыл для них свой разум и напитал вновь обретенной силой, точно так же, как его отец в последние мгновения Просперо.

— Пора домой, — сказал адепт.

И моргнул.

Некрополь Тизки разваливался с грохотом, достойным конца света. Лишь недавно возведенные здания рассыпались каскадами стеклянного и каменного крошева. Лемюэль наблюдал за катастрофой из воронки, которая возникла на месте их с Магнусом приземления.

Испытывая тоскливое чувство необратимости, Гамон приветствовал гибельный дождь.

Все его тело адски горело от ран внутри плоти и костей. Летописец не мог шевельнуться, но считал, что так даже лучше. Скоро для него исчезнут и сомнения, и боль, и отчаяние.

Лемюэль надеялся снова встретиться с Маликой.

Но сумеет ли жена простить ему все, что он натворил?

«Конечно, сможет».

У нее самое доброе сердце на свете. Малика примет мужа с распростертыми объятиями, и они вместе проведут вечность в бесконечно растянутом мгновении его предсмертных грез.

— Я иду к тебе, любимая, — произнес Гамон и зажмурился в последний миг перед падением обломков.

Лавина обрушилась с оглушительным грохотом, который немедленно достиг крещендо и все продолжался, пока не стало казаться, что он не стихнет уже никогда. Повсюду вокруг Лемюэля вздымалась земля, сотрясаемая чудовищными ударами. Никея словно бы пыталась стряхнуть летописца, однако ни один из фрагментов пирамиды не коснулся его.

Открыв глаз, Гамон понял, что обломки с оглушительным шумом врезаются в подрагивающий над ним псионический щит. О преграду разбивались и куски кладки размером с легионные бронемашины, и осколки стекла, похожие на громадные лезвия гильотин. Барьер не пропускал ничего, и части строения лишь рикошетили от него беспрерывным потоком. Так продолжалось неописуемо долго, но в конце концов рев обвала умолк и толчки колоссальной мощи прекратились.

— Что?.. Как?.. — забормотал Лемюэль.

Боковым зрением он различил силуэты воинов. Окровавленные и избитые, они глухо стонали от боли и тяжких усилий. Зазвучало низкое рычание и отрывистые, лающие фразы. Откуда-то донеслись женские голоса, но собеседницы плакали, поэтому Гамон не разбирал их слов.

Кое-как поднявшись, летописец задохнулся от приступа невыносимой боли в изувеченном теле. Его плоть словно бы превратилась в один громадный синяк, а кости — в трубки, наполненные битым стеклом.

— Фенрис хьольда! Ты не ошибся, рунный жрец, — сипло и растянуто проворчал кто-то за спиной у Лемюэля. — Он жив! А я готов был поспорить на мое копье, что помер.

Гамон хотел обернуться, но заскорузлая рука вцепилась ему в загривок. Что-то ярко сверкнуло, и летописец ощутил прикосновение острого клинка к шее.

— Тогда прикончим его, — предложил владелец меча.

Лемюэль узнал голос Ольгира Виддоусина.

— Нет, — запретил Бъярки. В тоне рунного жреца сквозила невыразимая изможденность: именно он воздвиг ментальный щит и спас всех имперцев от обломков. — Выпусти Гамона. Как бы мне ни хотелось, чтобы он умер здесь, у него иной вюрд.

Летописец открыл рот, собираясь что-то сказать, но Ольгир перегнулся ему через плечо и покачал головой. Лицо Волка покрывали ожоги и потеки крови.

— Тебе позволено жить, но не говорить, демонхост, — сказал он, толкая Лемюэля наземь.

Тот упал на живот и вскрикнул от боли. Перекатившись на спину, Гамон огляделся в поисках дружелюбных лиц, но не нашел таковых.

Трое фенрисийцев стояли прямо, неумолимые и несломленные, тогда как Дион Пром лежал на полу в залитых кровью доспехах. Оплавленная броня местами прикипела к телу воина, на одном из наплечников трепетала обгоревшая клятвенная лента, закрепленная восковой печатью. Казалось чудом, что библиарий выжил после таких ранений, однако Лемюэлю доводилось видеть, как легионеры переносят и более страшные повреждения.

Мечник Нагасена лежал без сознания на краю воронки. Несмотря на кошмарно обожженные руки, он крепко сжимал блистающий меч. Камилла и Чайя, как могли, оказывали агенту первую помощь.

Гамон всем сердцем обрадовался их воссоединению. Он помахал женщинам рукой; увидев это, Парвати что-то прошептала на ухо Шивани. Бывшая коллега летописца воззрилась на него с такой опаляющей ненавистью, что все надежды Лемюэля на возобновление дружбы тут же угасли. Он отвел взгляд.

Рядом с ним опустился на одно колено Бёдвар Бъярки.

Волк протянул руку, и Гамон вздрогнул в ожидании новых мук, но воин просто положил ладонь ему на сердце. По телу летописца разошелся леденящий холод Фенриса, а рунный жрец изумленно покачал головой.

— Этот смертный больше не вместилище демона, — произнес Бёдвар. — Душа Алого Короля ушла, и отныне ни одно исчадие не завладеет его плотью. Теперь он — вюрдовый морок, и его внутренний свет вечно будет отгонять темных созданий Подвселенной.

Выпрямившись, Бъярки подошел к Прому и поинтересовался:

— Можешь встать?

— Встать? — отозвался Дион искаженным от страданий голосом. — Зачем?

— Затем, что при ответе на следующий вопрос ты должен будешь смотреть мне в глаза.

Библиарий медленно кивнул и начал подниматься, опираясь на расколотый болтер. На лице воина отразилась такая боль, что Лемюэль невольно поморщился.

У Прома отсутствовала правая ступня, и встать он не сумел. Охнув, легионер вновь повалился наземь.

Бёдвар движением подбородка указал на него Виддоусину. Нагнувшись, Волк поддержал Диона, и тот благодарно кивнул фенрисийцу, опираясь на его руку.