Работа над ошибкой

Улицы безмолвствовали. Ветер, бушевавший накануне вечером, успокоился. Времянкин поднял воротник куртки и, стуча каблуками по мокрому асфальту, двинулся в сторону леса. «До леса минут пять, – подумал он. – Нужно успеть до восхода солнца». Он прошел вдоль проспекта, мимо четырех высотных домов, перебежал через дорогу и оказался у забора, за которым начиналась могучая дубрава – Морозовский лес. Пройдя через ворота, мальчик остановился у кромки высокоствольника. Впереди его ждала пугающая тьма. И хотя он только с виду был ребенком, темный лес внушал ему страх. Эмиль включил фонарик на коммуникаторе, сглотнул слюну, стиснул зубы и пошел вперед по тропинке. Вскоре дорожка ушла вправо, и Времянкину пришлось пробираться через бурелом, чтобы не сворачивать с пути, как и велел конек. Мальчик озирался по сторонам, вздрагивая от лесных шорохов. «В прямой дороге есть преимущество, –   думал Эмиль. – Не заблужусь». Он начал тихонько напевать какую-то мелодию. Приятный, умиротворяющий мотив. Музыка разбавляла страх, делая его не таким леденящим.

– Надо будет записать ноты, когда вернусь, – сказал он сам себе и продолжил путь, напевая.

Солнца еще не было видно, но небо уже становилось светлее. Эмиль прибавил шагу. Наконец он вышел на круглую поляну, в центре которой торчал огромный пень. Времянкин огляделся и приблизился к торчащей из земли коряге. Он выключил фонарь, убрал коммуникатор в карман и совершил ритуал, предписанный коньком. Затем вынул из пакета сверток, раскрыл его и уложил на широкий срез дерева. Скомкал пустой целлофан и сунул за пазуху. Светало. Эмиль поспешил в лесок, спрятался за дерево и стал следить за тем, что будет.

Появился первый луч солнца. Он падал на самый центр поляны, освещая пень с яблоками. Послышалось лошадиное ржание. Времянкин затаился. На поляну из чащи лесной вышла кобылица. Белая как снег, с золотой гривой в землю, завитой в мелкие кольца. «Вот это красота!» – мысленно восхитился Эмиль. Кобылица неспешно приблизилась к пню, склонила голову, фыркнула и начала есть яблоки. Как и предсказывал конек, вместе с угощением она сжевала и бумагу. «Теперь глядеть в оба. Давай, родная, не подведи», – думал Эмиль. Завершив трапезу, кобылица завела аллюр рысью по всей поляне, то и дело меняя направление. Она то ускорялась, то замедлялась. Мальчик старался не терять ее из виду и осторожно перебегал от дерева к дереву, для лучшего обзора. Спрятавшись за очередным стволом, он случайно наступил на сухую ветку. Раздался треск. Кобылица остановилась, повернув голову на звук. Времянкин закрыл ладонью рот и замер. Лошадь постояла недолго в тишине, покрутила ушами, потом подняла хвост, испражнилась и со звонким ржанием ускакала в лес. Эмиль выбежал на поляну, добрался до дымящейся кучи навоза и обнаружил, свернутую в трубу бумажную папку. В лучах утреннего солнца, свиток торчал из лошадиного дерьма, как меч короля Артура из камня. Мальчик осторожно достал папку из экскрементов и отряхнул ее. Документ был теплым и пах, как и все остальное, что вышло из кобылицы. На папке было написано: «Личное дело». Эмиль приоткрыл скоросшиватель и обнаружил на первой странице фото со своим изображением. Здесь же была указана различная информация о нем, стояли печати. Все выглядело очень добротно и достоверно. Времянкин решил не вдаваться в детали прямо сейчас. Мальчик вынул из-за пазухи пакет, завернул в него заветный артефакт, взобрался на пень и зажмурился.

– Пора домой, – негромко произнес он.

Эмиль открыл глаза и отправился восвояси.

VI

Когда мальчик вернулся в квартиру, Алена и Родион завтракали на кухне. Эмиль повесил ключи на крючок и снял башмаки. В прихожую вышла Алена.

– Ну как, удачно? – спросила она, жуя что-то.

Эмиль протянул сестре сверток.

– Кажется, да. Посмотри сама.

Алена развернула пакет и заглянула в него. Донесся резкий запах навоза. Сморщившись, женщина отстранила от себя целлофан.

– Что за запах, не пойму?

– Конский навоз. Документы ведь из деревни прислали. Вот. Проверь, пожалуйста, все ли там верно?

Сестра брезгливо вытянула папку и отбросила пустой пакет на пол.

– Кошмар! Надо бы выветрить этот чудовищный аромат. Выглядит, надо признать, хорошо.

– Мам, чем так ужасно пахнет? – возмутился из кухни Родион.

Алена оставила без ответа вопрос сына. Она открыла скоросшиватель и принялась изучать «личное дело» брата. Эмиль скинул куртку и направился в ванную комнату.

– По-моему, все верно, – подтвердила сестра. – Как тебе это удалось?

– Чудеса, да и только, – ответил мальчик, намыливая руки. – Я потом все расскажу. Сейчас надо идти в школу.

– Предлагаю не сдавать документ сегодня. Оставлю папку на балконе, пусть проветрится денек. Отнесешь завтра.

– Пожалуй, ты права.

Времянкин вытер руки и направился в гостиную. Он быстро переоделся в школьную форму, доставшуюся ему от племянника.

– А вы, сеньор, что расселись? Заканчиваем завтракать – и на выход, – поторапливала сына Алена.

Эмиль достал из-под подушки конька, прицепил его на подклад школьного пиджака, вышел в прихожую и начал надевать верхнюю одежду. Из кухни в коридор вырулил жующий Родион и тоже приступил к сборам. Алена намеревалась проводить мальчиков и уже одевалась к выходу.

– Мы сами доберемся, – остановил ее Эмиль.

Женщина застыла в согнутом положении, с расстегнутым сапогом в руках и уставилась на брата.

– Уверен? – уточнила она.

– Да, не волнуйся.

Эмиль и Родион ушли. Пока они ехали в лифте, племянник задумчиво смотрел в пол, а дядя тем временем наблюдал за племянником. Ему было хорошо знакомо это выражение лица. Сомкнутые губы, при разомкнутых челюстях. Словно Родион держал что-то во рту. Это была типичная мимическая примета матери Эмиля, ныне покойной, бабушки Родиона. «Любопытное свойство генов, – подумал Времянкин. – Фамильная подпись».

Они вышли из подъезда и какое-то время шли молча. Эмиль думал о том, насколько удивительно, что помимо особенных черт детям передаются характерные ужимки их предков. Он чувствовал теплое отношение к этому мальчику и тревогу за его будущее.

Отец Родиона оставил их с Аленой ради девушки помоложе. Очевидно, что развод родителей сказывался на состоянии мальчика. Родион часто бывал задумчивым, неразговорчивым. Он, вероятно, скучал по отцу, но, кажется, переносил свою печаль достойно, насколько это было возможно. Эмиль думал о том, что мог бы и раньше обратить внимание на настроение племянника. Но дядя был слишком занят своими проблемами. «Бедный мой племянник, что ждет тебя в жизни? Как тебе помочь?» – думал Времянкин.

Попутно Эмиль разминал пальцы рук. Он делал это машинально, не отвлекаясь от мыслей. Обе его кисти прятались под рукавами куртки. Он выполнял простые упражнения, помогающие держать руки в тонусе: касался большого пальца мизинцем, потом безымянным, средним, указательным по очереди. Затем то же самое в обратном порядке. Эмиль стремился добиться чувства уверенности в пальцах, хлесткости ударов и ровного ритма.

– Как дела, вообще? – нарушил молчание дядя.

– Нормально. А что?

– Просто интересно.

– Ничего интересного.

– А хоккей как?

– Нормально.

– Тебе нравится?

– Пойдет.

– Будешь известным спортсменом?

– Ага.

Родион отвечал сухо, демонстрируя нежелание поддерживать беседу. Эмиль не знал, как разговорить племянника, с какой стороны к нему подобраться.

– Будешь выигрывать медали, кубки. Станешь чемпионом. Это здорово!

– Я хочу заработать много денег, – после непродолжительной паузы заявил Родион.

– Для чего тебе много денег?

– Куплю нам с мамой дом. И тачку. И кучу слизняков.

– Каких еще слизняков?

– Никогда не видел слизняков?

– Ты про улиток без раковины?

Родион достал из кармана брюк замусоленный ярко-оранжевый комочек и протянул его дяде. Это была склизкая субстанция в форме осьминога, с налипшими на нее ниточками и какими-то крошками.