Страница 2 из 5
Больше всего это напоминало запасники какого-нибудь художественного музея, и я даже подумал, что, может, Квочечек забросил карьеру учёного, и стал искусствоведом. Но зачем он тогда вызвал меня, едва отличающего темперу от акварели?
-- Тихий! - окликнули меня сзади.
От неожиданности я вздрогнул. В узком проёме меж стеллажей стоял человек, и если бы я не знал, кого должен повстречать здесь, то едва угадал бы его. В нём не осталось ничего от прежнего образа. Разве только очки, оседлавшие горбинку крупного костистого носа. Из-под чёрной цилиндрической шапочки торчали вихры седоватых волос, острый подбородок вклинивался в разрез белой рубашки. Его кожа была бледна. Он походил на старую чёрно-белую фотографию, на один из портретов, оживший и спрыгнувший с полки. За толстыми синеватыми стёклами я не мог различить выражение глаз, но человек улыбался.
-- Как я рад! Признаться, едва ли надеялся, что вы придёте.
И снова -- Квочечек мне кого-то напоминал. Так мог бы выглядеть слесарь... или сапожник... Да-да -- точно, в том синем ларёчке на углу рынка, куда я в последний раз сдавал для починки прохудившиеся магнитные башмаки от старого скафандра! Впрочем -- нет, ерунда, это не он.
-- Отчего же вы думали будто я не приду? Ведь я обещал.
-- Да, конечно... Но, знаете ли, моё дело к вам особого рода, и как-то всегда получалось, что мне не везло... А вы... Впрочем, пойдёмте, я всё расскажу.
Он повёл меня в самую глубь лабиринта бесчисленных стеллажей, среди тысяч человеческих лиц, будто взирающих на нас с высоты своего положения. Я спросил:
-- А вот это всё что же, результат вашего увлечения генеалогией?
-- В некотором роде. Самое начало, то от чего я отталкивался. Архив, теперь уже не имеющий практической ценности. Храню из сентиментальности.
Мы остановились перед белой металлической дверью, довольно тяжёлой на вид. Квочечек с видимым усилием потянул её на себя. Чмокнув резиновым уплотнителем, дверь распахнулась, впустив нас в большую комнату. С архивом её роднил разве что свет всё тех же люминесцентных ламп, в изобилии свисавших с высокого потолка. Воздух здесь был чист и прохладен -- должно быть, работал кондиционер. Вдоль стены стояли лабораторные столы, облицованные кафельной плиткой, на них -- банки с реактивами, реторты, несколько микроскопов, спектрограф. Я заметил два автоматических анализатора, судя по всему очень дорогих и современных, последних моделей.
У другой стены я с некоторым изумлением узнал в рядах приземистых серых шкафов корпуса крупной электронной машины. Мигали красные и зелёные огоньки, с протяжным звуком вращались толстые блины накопителей. Квочечек перехватил мой взгляд:
-- Понимаете, я хотел бы иметь что-нибудь поприличнее, вроде Крэй-4, но средства, средства...
В отдалении блестел боками большой, кубометра на три, квадратный аквариум, накрытый стеклянной крышкой. В нём двигалось что-то мутное и неопределённое, будто бы клубы дыма, частично оседавшего изнутри на прозрачные стенки. Мы подошли ближе, и я с содроганием понял, что аквариум являлся тюрьмой для полчища комаров. Тысячи кровососов роились внутри, и сидели на стенках. Переползали с места на место, пытаясь пронзить толщу стекла длинными жалами. В воздухе стоял лёгкий звон, от которого тело начинало зудеть. Я поёжился. представив, что будет, если аквариум разобьётся, и орава кровопийц обретёт свободу.
Квочечек усадил меня на высокий лабораторный стул, спиной к злополучному вместилищу насекомых, а сам расположился напротив, рядом с чёрным окном компьютерного терминала, в котором одиноко помаргивал зелёный квадратик.
-- Дорогой Тихий! - начал он. - Едва ли вы помните ту нашу первую встречу. Я, тогда совсем молодой учёный, был полон честолюбивых надежд. Мне казалось, что всего пара шагов отделяют меня от известности и мировой славы. Я рассчитывал добиться её, совместив два главных увлечения своей жизни -- генеалогию и генетику. Да-да, я знаю, вы скажете, что в моей идее, в сущности, не было ничего нового. Сейчас полно фирм, занимающихся анализом ДНК, и готовых по сходной цене посадить вас на ветвь грандиозного всечеловеческого древа, чтобы вы могли почирикать со своими ближайшими генетическими соседями. Но не торопитесь. Мой метод был совершенно иным! - Квочечек вскинул голову, блеснув очками. - В то время как остальные довольствуются расшифрованными участками генома, я, образно выражаясь, рылся в помойке. Вам ведь известно, что три четверти генокода ещё недавно было принято считать мусором? Каково, а?! Между тем человеческий эмбрион проходит в своём развитии все стадии -- от одноклеточного организма, до головастика, рыбы, животного, и лишь потом делается похож на плод вида Homo Sapience Sapience. Вот я и подумал, что в генетическом "мусоре", судя по всему скрыта история превращения каждого из нас в человека. Значит, анализируя "мусор" можно проникнуть очень далеко! Гораздо дальше даты рождения той гипотетической митохондриальной Евы, последней известной праматери человечества, к которой сходятся все генетические линии. Причём, можно сделать это для каждого. Для каждого! Понимаете, Тихий?! Не какая-то абстрактная общая праматерь -- обезьяна, или рыба, или амёба, но ваша! Персонально ваша! Помните, тогда я предлагал вам стать первым из живущих людей, для кого я прослежу этот путь?
-- Неужели вам удалось это? - спросил я, чувствуя неловкость за своё давнее бегство. Он досадливо поморщился:
-- Данные! Мне нужны были данные для анализа. Одно дело, когда вы знаете, что искать, идёте прямым путём. И совсем другое, когда цель поиска неизвестна. Я нуждался в тысячах образцов генетического материала, чтобы раскопав и сопоставив тысячи "свалок" понять что к чему. Причём, мне нужен был не только человеческий материал. Работка предстояла адова, но я не боялся работы. Достать животный материал было легко, а вот с человеческим возникли громадные трудности. Как вы понимаете, я не имел доступа к банкам данных, которыми владеют крупные медицинские корпорации. Рассчитывать на помощь добровольцев тоже не приходилось -- сбор информации занял бы годы. И тогда, Тихий, я решился на предосудительный с точки зрения общественной морали шаг. Тем более, что сама судьба предоставляла мне исключительную возможность. Когда поднялась эта дурацкая паника по поводу альдебаранского гриппа, и правительства погнали массы людей сдавать анализы, я устроился работать медбратом. В конце концов, я действовал не более безнравственно, чем фармацевтические концерны. Они наживались, продавая антигриппозную сыворотку, я же тайно собирал генетический материал людей, проходивших через мои руки. Всего только неучтённая капелька крови... Да, я поступал дурно. Но науке чужды рассуждения о морали. Вы, как учёный, наверняка поймёте меня.