Страница 6 из 14
С грязью связан еще один памятный эпизод. Однажды ночью мы услышали, как самая красивая из нас (не буду называть имени) рыдает. Сначала она не хотела говорить, в чем дело, но потом призналась: «У меня, наверное, сифилис. Он, должно быть, меня наградил». Кто этот таинственный он, она не сказала. Осмелившись от отчаяния, она показала подозрительные шишки. О, ужас! Что делать? Все были в растерянности. Однако пришла повариха посмотрела и сказала: «Поедешь завтра ко мне, я тебе этот сифилис смою чистой водой!». И смыла.
Шла уборка урожая, он был очень высоким и работать трактористам и комбайнерам приходилось круглые сутки. Они собирали зерно и отвозили его на ток. Там складывали его в огромные горы, которые надо было развозить по амбарам. Но машин не хватало и зерно горело. Не знаю, сколько тонн этого зерна погибло, но судя по всему немало. От зерна на току шел пар и мы ныряли в это зерно, зарывались по самое горло, чтобы согреться. Трактористы также порой проделывали этот трюк. Однако ток отодвигался все дальше, добраться до него, чтобы согреться, было трудно. Рабочим возили туда еду. Делала это повариха Валя, довольно молодая женщина из новоселов из Украины. Старый казак запрягал ей кобылу, и она ехала на огни, святящиеся на току. Однажды Валя простудилась и слегла с высокой температурой. Ехать на ток было некому, тем более, что делать это надо было ночью. Девчонки боялись, а я, по отваге незнания, вызвалась. Казах запряг мне кобылу по имени Московка, поставил в телегу фляги со щами и молоком и сказал на ломаном русском языке: «Дернешь за правую вожжу, поедет направо, за левую, – налево». Вооруженная этой инструкцией, я, никогда прежде не видевшая лошадей вблизи, поехала. Через некоторое время, куда сворачивать, стало совершенно непонятно: огни как бы перемещались в ту сторону, куда я направлялась. Полностью растерявшись, я перестала дергать бедную Московку, и она поскакала сама. Поскакала сильно сказано, потому, что ехали мы по степи, а она вся в буграх и кочках. Московка оказалась, однако, на редкость смышленой. Она точнехонько привезла меня к месту назначения. Надо было видеть, как благодарные голодные работяги тормошили и обнимали, как они кидали меня в воздух. Они уже и не надеялись на еду. Выполнив операцию по спасению голодающих, полная гордости от своего поступка, я отправилась в обратный путь. Было совсем темно и вдалеке слышался волчий вой. Надо сказать, ощущение не из самых приятных, но усталость взяла свое. Полностью доверившись Московке, я, укрылась данным мне одним из трактористов ватником и задремала. Через некоторое время я проснулась от того, что Московка, фырча и дергаясь, пыталась нестись вскачь. Крышки незакрытых фляг с остатками щей и молока, открылись, и я оказалась поливаемой этой прекрасной едой. К лицу прилипли побеленные молоком капустные листья. Что происходит, я естественно, понять не могла. Телега скрипела со страшной силой и начала разваливаться. Понятно было, что скоро я окажусь под колесами. Совсем отчаявшись и собравшись прыгать на полном ходу, я вдруг услышал сзади рев мотоцикла. Оказалось, что один из трактористов решил меня догнать. Правда, он подумал, что опасность может исходить не от Московки, а от волков. Увидев, что происходит, он прыгнул в телегу и стал пытаться натянуть вожжи, которые я, по неопытности, отпустила. Московка же во всю брыкалась задними ногами, норовя попасть моему спасителю прямо в лицо. «Не надо, не надо», – захныкала я, видя эту картину. «А ты сиди уж, мать твою так, молчи». И я замолчала. Парень все-таки одержал над Московкой победу, натянул вожжи, и она сразу же присмирела. Так я на собственной шкуре испытала, что значит выражение «попала вожжа под хвост». Именно это приключилось с бедной Московкой. Я не знала, как мне благодарить спасителя. Оказалось, очень просто. Он играл на баяне по слуху, подбирал самые разные вещи, и мечтал хоть что-нибудь сыграть по нотам. Я стала учить его нотной грамоте. Учитель из меня уже тогда был хороший, и недели через 3 Серега робко, но сыграл по единственным имевшимся у него нотам «Полонез Огинского». Его восторгу и восторгу его товарищей не было конца. Меня опять кидали в воздух.
Благодарный мне Сергей пригласил меня на денек к себе домой. Мы приехали, на том же мотоцикле, в село Вороновку, в дом, представлявший собой типичную украинскую мазанку, побеленную, очень чистую внутри. Собрали на стол – пир горой, соленья-моренья, горячая картошечка, сало, хлеб, испеченный в русской печке. К еде подали, как мне показалось, вкусный квасок. Соскучившись по-домашнему, я ела и пила в три горла. Пела песни, плясала вовсю. На меня смотрели, наверное, как на Наташу Ростову: «Ай да графинюшка…!». С особым чувством Серега играл полонез Огинского и смотрел на меня со значением.
Все было сказочно, но в один прекрасный момент я не смогла встать со стула. Оказалось-то, квасок был не кваском, а брагой. Впервые я была пьяна в доску. Меня положили спать на печку, на пуховую перину. Это после нар-то! С вечера, по причине опьянения, оценить в должной, мере я этого не могла, но утром так не хотелось вставать, расставаться с роскошью спанья на мягком. Это гостевание было оазисом в пустыне целинного пребывания. Правда, расплачиваться за удовольствия мне, как и полагается, пришлось. Забегая вперед, скажу, что парень месяца через три приехал в Москву, нашел меня по адресу, который был у бригадира, и сделал официальное предложение руки и сердца. Описать мое тогдашнее отчаяние трудно: я должна была ему отказать, а как это сделать, не знала. Страдала ужасно. Водила его по Москве – на Красную площадь, в мавзолей, в Кремль, показывала храм Василия Блаженного, рассказывала все, что знала про историю Москвы. Это был долг вежливости, ведь, шутка сказать, он примчался из самого Казахстана, а парень влюбился еще больше. Пришлось все же сочинять байку про то, что у меня есть жених и прочее. Уезжал он со слезами на глазах и все спрашивал: «Ты мне хоть отпишешь?».
Сами трактористы стали забрасывать нас письмами, признаваясь в том, что тоскуют без нас. Один из них прислал мне письмо, в котором было написано: «Помнишь, как мы барахтались в пошаничке?», имея в виду попытки согреться. Папа прочитал это, секунду у него было ошарашенное выражение лица, но видя, что я смеюсь, тоже засмеялся.
Другой написал: «Как Вы уехали, нет ни шума, ни мата, тихо, я один подхожу к березке, пю из горлушка и не закусоваю». Мой папа прокомментировал: «Можно подумать, что весь этот шум и мат создавали вы». Третий предложил в письме: «Таня, давай с тобой держать перепиську».
Институтское начальство еле отыскало нас в степях Казахстана, по настоянию не на шутку встревоженных родителей. Оказывается, нигде не было зарегистрировано, куда именно нас повезли. Искали с милицией, и нашли уже в ноябре. Такая вот она, целинная эпопея.
Первые рабочие шаги
Интернат
Распределение на нашем факультете происходило, как я теперь понимаю, в соответствии с особенностями взаимоотношений между директоратом института и родителями выпускников. Те, у кого были связи или, возможно, немалые деньги, а иногда и просто ориентация в медицине и педагогике, пристроили своих отпрысков в престижные места: НИИ неврологии АМН СССР, НИИ нейрохирургии им. Н.Н.Бурденко, неврологические отделения крупных клиник, логопедические отделения научно-исследовательских институтов. Мои же родители были далеки от мира медицины и педагогики да к тому же считали, что такой успешной студентке, как я, просто обязаны дать хорошее назначение. В итоге я попала в интернат для беспризорных детей, причем в качестве воспитателя – не дефектолога, не учителя даже, а просто воспитателя. Это было обидно, но, в конце концов, я поняла, что на любом месте можно приобрести бесценный опыт.
Интернат находился на окраине Москвы, и попадали туда дети, подобранные на вокзалах, изъятые их самых неблагополучных семей и пр. В общем, понятно, что это был за контингент. Мне достались мальчишки, 3-й класс. Все они были исковерканы судьбой: кто брошен родителями, у кого они погибли, кто потерялся, кто убежал из дома по разным причинам. Их находили на вокзалах, под мостами, в общественных туалетах. Некоторые из мальчиков не умели есть ложками из тарелок, хватали еду обеими руками и запихивали в рот; некоторые не могли спать на кроватях, а забирались под них, чтобы свернуться там клубочком, как это делают собачки. Приходилось их потихоньку социализировать в соответствии с человеческим образом жизни.