Страница 16 из 20
Измученные произволом офицеры были рады укрыться в Добровольческой армии. Уже упоминавшийся Б.А. Штейфон впоследствии отметил, что, оказавшись в Добрармии, «впервые после революции… как офицер, дышал свободно, где все было мне близко и понятно. Где я мог бы заняться привычным мне делом и перестать быть конспиратором»[175].
Разумеется, на выбор в пользу белых влиял и корпоративизм офицерства – стремление защитить права офицеров, объединиться перед угрозой террора и преследований офицерства по всей стране.
Часть офицеров испытывала потребность в профессиональной самореализации, желание заниматься военным делом (служить Родине) безотносительно правящего режима. Некоторые примкнули к белым под влиянием призывов авторитетных генералов М.В. Алексеева и Л.Г. Корнилова, ранее принадлежали к участникам движения генерала Корнилова и к его сторонникам.
Кто-то, как и в случае с поступившими в РККА, просто продолжал служить по инерции в органах старой армии, трансформировавшихся в органы белых армий (например, в администрациях казачьих войск, военно-учебных заведениях, оказавшихся в занятых белыми районах). Схожим образом определились и те, кто оказался связан местом жительства или родственными узами с регионами, контролировавшимися белыми.
Еще одной очевидной причиной участия офицеров в Белом движении являлось стремление укрыться от антиофицерского террора, проводившегося в Советской России.
Наконец, влияли на выбор офицеров и отсутствие средств к существованию и для обеспечения семьи, материальные интересы.
По всей видимости, карьеризм не играл значимой роли среди причин перехода офицеров на сторону белых. Слишком туманны были перспективы Белого движения на этапе его зарождения. В начале Гражданской войны у перехода на сторону белых было гораздо больше минусов и рисков для офицера, чем в случае занятия выжидательной позиции и пребывания по инерции на месте прежней службы. Шансы на успех всего дела были не очевидны, а перспективы карьерного роста более чем сомнительны. В такой обстановке среди причин поступления к белым в 1917–1918 гг. преобладал идейный антибольшевизм. К тому времени, когда белые смогли развернуться и действительно стали выглядеть заманчиво в карьерном плане как возможные победители в Гражданской войне (то есть на протяжении части 1919 г.), большинство офицеров уже сделали свой выбор в ту или иную сторону. Перебежчики из Красной армии вряд ли могли рассчитывать не только на серьезное карьерное продвижение у белых, но даже на забвение их прежней службы большевикам.
Вместе с тем революция лишила многих офицеров, привыкших к прежнему порядку вещей, надежды на построение карьеры по старым принципам, уничтожила их мир. Многие оказались лишены возможности получить награды, на которые рассчитывали. Разумеется, это порождало волну возмущения, а также попытки возродить прежние порядки в рядах белых.
Полковник А.В. Черныш вспоминал о мотивах своего решения присоединиться к белым в мае 1918 г.: «До Киева я медлил с окончательным решением – куда ехать? На севере, в центре большевизма, в г. Орле была моя горячо любимая семья, жена и четверо детей. Несколько месяцев я не знал о ней ничего. Судьба ее меня до крайности волновала, тревожила. Но ехать в Орел – это значит проходить через большевистский фронт… рисковать жизнью и, в лучшем случае, стать, значит, на сторону большевиков, чтобы сохранить себя для семьи.
Другой выход был – ехать на юг, где что-то делалось – как, в каком размере, не было известно нам толком, – но факт был без сомнения. Поехать и стать в ряды поднявших меч за честь и самое существование Отечества – только во имя этого можно было пожертвовать всем и даже своей семьей. В крайности, при неудаче и этого намерения, пробраться к своим родным, отцу и матери, жившим в г. Ейске, на Кубани, и там осмотреться и выждать более подходящей обстановки для сношения с семьей или поездок туда»[176].
На выбор в пользу белых армий, очевидно, влиял фактор красного террора, произвол на местах, ассоциировавшийся с большевиками (хотя они не всегда были за это ответственны, особенно в период 1917 – первой половины 1918 г.). От террора и произвола страдали как сами офицеры, так и их семьи. В 1918 г. в имении Горки Могилевской губернии была убита и сожжена Елена Константиновна Дитерихс – родная сестра видного военачальника, в будущем одного из лидеров Белого движения генерала М.К. Дитерихса[177]. У будущего участника Белого движения полковника К.Л. Капнина в начале 1918 г. красными были убиты дядя и двоюродные братья, сам Капнин вместе с братом был вынужден скитаться по горам, сидел в новороссийской тюрьме и едва не погиб[178]. Как отмечал он сам, «чувство долга офицера и гражданина звало туда на поля битв в ряды добровольцев, дерущихся за Родину»[179]. У штабс-капитана А.В. Туркула (впоследствии генерала, начальника Дроздовской дивизии) в конце 1917 г. в столкновении с красными матросами в Ялте погиб брат, тоже офицер, находившийся в госпитале после ранения. В итоге Туркул приобрел известность как один из самых кровожадных белых командиров, беспощадно истреблявший пленных большевиков. Ненависть таких офицеров к большевикам приобретала личный мотив, а определяющим порой становилось чувство мести.
Многие, даже образованные, офицеры, будучи далеки от общественно-политической жизни, не могли разобраться в текущих событиях и мыслили примитивными категориями темных обывателей. Бывший колчаковский генерал В.Н. Касаткин наивно записал в эмиграции: «До 1917 г. существовала одна эра – эпоха христианская; после 1917 г. настала другая – антихристианская. Две тысячи лет тому назад пришел мир Христа и основал мир добра и любви. В 1917 г. пришел в мир Ленин и основал мир зла и ненависти»[180].
Вовлеченный в политическую жизнь еще до революции и ориентировавшийся в этом вопросе несколько лучше своих товарищей полковник Б.А. Энгельгардт удачно охарактеризовал настроения конца 1917 – начала 1918 г. среди «бывших» людей, в том числе офицеров: «Представления о социализме и коммунизме у большинства этих людей… были самые примитивные, и поскольку они легко примирились со свержением царя и продолжали работать при Керенском, сдвиг от Керенского к Ленину не должен был казаться им непреодолимым. И Керенский и Ленин находились оба за границей их политических представлений, а разобраться в том, какая пропасть отделяла Ленина от вожаков Временного правительства, они не умели. Но всех этих людей пугали решительные меры, направленные к полной ликвидации старого уклада жизни. Они видели перед собой разрушение всего того, к чему они “привыкли”, того, что в их глазах олицетворяло русскую государственность»[181].
В политическом отношении многих офицеров удовлетворяли лозунг «единой и неделимой России» и программа генерала Л.Г. Корнилова с курсом на твердую власть военной диктатуры, наведение порядка в стране и созыв Учредительного собрания, которое должно было предопределить характер будущего государственного устройства. Однако по мере разрастания Гражданской войны ряды белых пополнялись офицерами, придерживавшимися и других политических взглядов, что не могло не размывать политическую платформу белых, делая ее более аморфной. Как отмечал современник, «идеологические расхождения сказывались и в среде вождей Добровольческой армии: Деникин и Романовский на многое смотрели другими глазами, чем Драгомиров и Лукомский… Взгляды на устройство этого старого мира бывали у них так различны, что это губительно действовало на общую работу»[182].
175
ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 754. Л. 105–106.
176
Черныш А.В. На фронтах Великой войны: воспоминания, 1914–1918. М., 2014. С. 189–190.
177
Чуйкина С. Дворянская память: «бывшие» в советском городе (Ленинград, 1920—30-е годы). СПб., 2006. С. 19.
178
ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 383. Л. 35, 45.
179
Там же. Л. 54 об.
180
BAR. Memoirs of V.N. Kasatkin. Folder 1.
181
Энгельгардт Б.А. Революция и контрреволюция // Балтийский архив. Русская культура в Прибалтике. Рига, 2004. Т. 8. С. 167.
182
Там же. С. 212.