Лагерь

– Ты что-то ищешь?

Потеряв дар речи, я взглянула на старика, который продолжал смотреть за растворяющимся в небесной сини клином. Когда птичья статья окончательно исчезла, он опустил голову и взглянул на меня. Его впалые глаза на сморщенном лице ярко заблестели.

– Я котенка потеряла, – выдала я безобидный ответ.

– Котенка? – переспросил он.

– Да, – произнесла я. Мой голос совсем уже меня не слушал, дрожа и прыгая то вверх, то вниз.

– Как выглядел твой котенок? – продолжал он свой допрос.

– Рыжий, с белым пятнышком на грудке, – не переставала выдумывать я.

– Посмотри на чердаке.

От страха у меня помутнело в глазах. Старик вытянул сухие тонкие руки из рукавов толстой шинели и почесал длинную бороду, продолжая словно изучать меня. Затем он медленно, хромая на одну ногу, подошел к двери и отворил ее.

– Проходи, не бойся, может, он там.

Я не знала, как себя вести. Убежать домой и вернуться ночью, когда его не будет? Зайти внутрь, как ни в чем не бывало? А вдруг он пойдет со мной на чердак? Последняя мысль вызвала у меня панику.

– Иди же, – проговорил он, держа передо мной открытую дверь.

Испугавшись собственного промедления, я вбежала в подъезд и стремительно поднялась на два этажа выше. Вбегая внутрь, я проклинала себя, уверенная, что это худший вариант и я подвергаю Антона смертельной опасности. Но я стояла уже в подъезде. Отдышавшись, я прислушалась, не поднимается ли старик за мной. В подъезде только раздавался свист ветра, прорывающегося через старые треснувшие окна. Перекинувшись через окно, я увидела седую лысеющую голову у подъезда – старик за мной идти не собирался. Можно было подниматься дальше на чердак.

Антон полусидя дремал на чердаке, укрыв себя всей имеющейся одеждой. Под редкими лучами заходящего солнца его приятное лицо светилось белизной. Все-таки он мне нравился. Исхудавшее лицо потеряло болезненный оттенок. В нем теперь ощущалась жизнь, в отличие от первой встречи, когда казалось, что дни его сочтены. В спокойствии чувствовалось некая уверенность, что он владеет ситуацией и знает, что делает сейчас и будет делать завтра. Даже теперь, взаперти, в тылу врага он знал, как поступит. Я тихо, не создавая шума, приблизилась к мирно посапывающему другу, достала одеяло и, сбросив все тряпье, накрыла его.

– Привет, – послышался негромкий голос.

Обернувшись, я увидела его темные глаза и добрую улыбку. Мои руки потянулись в рюкзак за подушкой.

– Ничего себе! Откуда это все?

– Мама передала.

– Она знает?

Подложив подушку ему под спину, я рассказала о моем разговоре с мамой, ее реакции и приготовленном для него ужине. Видя его сконфуженное лицо, я стала отгонять от Антона подозрительные мысли:

– Не бойся. Мама хорошая. Она тебя не выдаст.

Я протянула ему тарелку с оладьями и банкой джема, как подтверждение маминой безобидности и даже полезности. Антон улыбнулся, но в нем я все равно видела некоторую настороженность.

– Юля, мне надо бежать.

– Как ты побежишь? – я саркастически хмыкнула. – Ты даже ходить не можешь толком.

– Давай учиться.

Я не знала, что ответить. Ко мне пришло осознание, что не хочу, чтобы Антон уходил. Я готова была ходить к нему каждый день на этот чердак, вырываться на ночь, пропускать уроки. Мне не хотелось забывать о нем. Это я считала слишком малым для меня, для моих к нему чувств. Это как подкормить брошенную собаку. Сиюминутное проявление человечности. Но все происходящее имело гораздо большее значение, чем встреча с уличной дворнягой. А Антон хотел восстановиться и просто уйти. А что останется мне? Чувство выполненного долга? Это не то чувство, которого я желала.

– Когда начнем разминать твое тело? – спросила я с наигранной радостью.

– Планов на сегодня у меня нет. Можно сейчас.

– Тогда садись вот так, – я убрала из-под спины Антона подушку, а сама села напротив, вытянув ноги вперед, – начинаем вращение головой. Раз, два, три. Теперь в обратную сторону. Раз, два, три. Прекрасно. Следующее упражнение: разминка ладоней и ступней.

Антон все выполнял старательно и предельно сосредоточенно. Он внимательно разглядывал процесс вращения собственных рук и ног. После пятнадцати минут физкультуры на его лбу проступила испарина и появилась одышка. По его исказившемуся лицу стало понятно, что ему больно выполнять определенные упражнения. В особенности поочередное поджатие под себя ног. На мое предложение закончить на сегодня занятие он ответил категорическим отказом. Спустя еще полчаса он рухнул на землю с блаженной улыбкой.

– Все, хватит, – произнес он устало и довольно.

Я поднесла к его рту бутылку молока, из которой он с жадностью отпил половину. Сделав сама пару глотков, я уложила подушку на живот Антону и легла на нее.

– Так я совсем скоро поправлюсь, – его рука легла мне на волосы.

– Точно, – согласилась я, чувствуя горечь на душе. – Расскажи, как тебя сбили?

– Меня не сбивали. Я сам упал. Неисправность в самолете. На самой границе. Я зацепился парашютом за сосну, и меня подобрали ваши.

– Ну ты неудачник! – засмеялась я, но Антон меня больно схватил за ухо, так что я вскрикнула.

– Но-но! Попрошу! – весело сказал он, и его рука вновь стала ласково гладить меня по волосам.

– Антон, – произнесла я серьезно.

– Что?

– Ты сбрасывал бомбы?

– Да. Я уничтожил несколько ваших складов.

– А людей сбрасывал?

Ладонь Антона замерла. Наступило долгое и мучительное молчание. Молчание, которое послужило мне ответом. Молчание, в котором я слышала рев турбин, видела летящих вниз граждан моей страны. Перед глазами сидели на коленях на тротуарной плитке плачущие родственники.

– Сколько человек ты сбросил? – спросила я, чувствуя затылком напряжение моего друга.

– Мне не приходилось сбрасывать людей, – резко ответил Антон, – я сидел за штурвалом. На казни вылетал только два раза.

– Почему ты не отказался?

– Мне отдавали приказ. Я солдат, который любит свою страну.

– А я свою, – сдерживая негодование, ответила я.

Между нами вновь воцарилось тягостное безмолвие. Некоторые время мы пролежали, блуждая каждый в своих собственных темных коридорах разума, то и дело заходя в тупики. Мне казалось, что меня кто-то обманул. Подсунул когда-то ложную истину, которую я приняла на веру, и теперь не могу понять, кто во всем этом прав, а кто виноват. А этот кто-то стоит надо мной, растерявшейся, не понимающей, что все-таки происходит, и хохочет. Антон, думаю, тоже ощущал себя отбившейся от отары овцой и плутавшей по склонам гор, которая не может разглядеть даже собственного носа из-за осевшего на землю густого тумана.

Вдруг я почувствовала, как рука Антона сильнее прижимает к себе. Я пододвинулась к нему всем телом и ощутила воздух, гуляющий по моим волосам, от его тяжелого дыхания. Мы лежали, тесно прижавшись, и не произносили ни слова. Словно испугавшись собственных тупиков, мы стали искать утешение друг в друге. Его большая рука крепко обхватила мою ладонь, отчего сделалось непередаваемо тепло в груди. Желая быть как можно ближе, я прижималась к нему сильнее. Мне было невероятно хорошо. Чердак словно стал моим домом, а Антон – любящим супругом. Мы долгое время пролежали так, пока Антон не произнес:

– Не будем сегодня расстраивать твою маму. Тебе пора.

Я повернулась под его рукой к Антону лицом. Он продолжал меня обнимать. Я встретилась глазами с его ласковым взглядом. Его губы были приподняты в легкую добрую улыбку. Мне захотелось его поцеловать. Вдруг он сам потянулся ко мне губами. Я застыла. Он прикоснулся своими мягкими губами к моему носу.

– Тебе пора, – повторил он, ослабляя объятия.

С переполненными от счастья глазами я выскочила из подъезда и понеслась вниз по лестнице, звонко цокая каблуками по ступенькам. Я вспомнила, как Антон рассказывал про полет, когда весь мир создан для тебя. За окном солнце полностью скрылось, оставив наш город на растерзание беззвездной ночи.