Страница 16 из 19
– Наверно, это та сволочь Хелен, – сказал он, едва выговаривая слова от волнения.
Голд моргнул.
– Успокойся, Эйб. Что случилось?
– Слушай, Гарри, слушай. Здесь только что были из ФБР. Они все знают. Они знают про нас. Они знают, что ты был курьером. У них даже есть фотографии, на которых мы с тобой вместе. Сегодня они придут к тебе. Мы крепко увязли.
Мириам Московиц предложила им обсудить разговор с агентами, чтобы узнать, что по этому поводу думает Гарри.
– Все кончено, Гарри, – лихорадочно сказал Бротман. – Ты должен прикрыть меня. Ты должен рассказать то же самое. Ты знал Джона? Ты должен сказать, что знал. Ты должен прикрыть меня.
Голд сел и стал слушать. Как выглядел человек на фотографии?
– Ну, у него запавшее лицо, кривая ухмылка, залысины и кудрявые волосы – те, что еще остались, – сказал Бротман. – Это был Джон, ну, знаешь… Ой, ты его не знаешь? По-настоящему его зовут как-то вроде Голлуш. Ты мне поможешь, Гарри? Ты поможешь мне выпутаться?
Мисс Московиц предложила послать ФБР к чертям.
– Бесполезно, – сказал Бротман. – Слушай, Гарри, как насчет книги? Мы с тобой пишем книгу по химии.
Вид у Голда был измученный.
– Я что-нибудь придумаю, – сказал он и ушел под тихие возгласы, выражавшие уверенность и ободрение, что было не вполне одно и то же.
По дороге в лабораторию на метро Голду пришли в голову кое-какие мысли. Агенты ФБР явились в лабораторию сразу же после прихода Голда, как будто следили за ним. Голд еще дожевывал изобличающий листок бумаги, когда агенты показали ему свои документы. Потом пришла Мириам, она домчалась на такси с запоздавшим советом. Когда ее выставили, рослый агент достал фотографию, на которой был изображен Яков Рейзен, он же Голос, он же Джон.
– Вы когда-нибудь видели этого человека? – спросил он.
– Конечно, видел, – сказал Гарри Голд. – Это то ли Голуш, то ли Голиш. Ну и пройдоха же он оказался!
– Вы его недолюбливаете, да? – ласково проурчал агент поменьше. – Мы наводим кое-какие справки, и, может быть, вы смогли бы нам рассказать, что вам о нем известно.
У Голда был вид человека, которому нечего скрывать.
– Этот человек наобещал мне с три короба! – воскликнул он. – Обещал устроить так, что мне уже не придется работать ни на сахарном, ни на спиртовом заводе, где сфера исследований, понятное дело, очень узкая; что я будут работать в такой области, где смогу развить и применить свои таланты. Он особенно распространялся насчет моих талантов. Я отнесся к его словам как к обычной лести, которой они и были. Он не первый сулил мне золотые горы. Вообще, если бы всех тех, кто когда-нибудь являлся ко мне и обещал сделать меня страшно богатым, или страшно успешным, или страшно знаменитым, если бы их всех уложить цепочкой друг за другом, они дотянулись бы аж до Колорадо.
– Когда он все это вам обещал?
– Когда мы впервые встретились, – ответил Голд. – Он мне заявил…
Один из агентов перебил его, сказав, что лаборатория не подходит для спокойной беседы, и поэтому они спустились и сели в их машину. Там Голд просидел два с половиной часа, пришпиленный к заднему сиденью настойчивыми расспросами агентов, которые слушали его, развернувшись на передних сиденьях, чтобы не упустить ни одного даже мимолетного выражения на его лице. Сомнительно, что Голд без предупреждения смог бы подтвердить сказку Бротмана и при этом не навлечь неприятностей на самого себя. Даже после предупреждения ему приходилось делать крутые развороты, которые требовали дальновидного обдумывания под видом испуганной растерянности.
У Голда было одно преимущество: раньше он никогда не сталкивался с ФБР в рамках какого-либо расследования шпионажа. Против него не было никаких данных, кроме добровольных показаний Бротмана о том, что Голд сменил мисс Бентли в качестве посредника в общении с Голосом. Однако Голос был не обычный человек. У ФБР было свое досье на него, и мисс Бентли рассказала, как он организовал агентурные сети в США; как он действовал в качестве связного с канадскими и мексиканскими сетями; как он заседал вместе с двумя другими членами в Центральной контрольной комиссии, которая дисциплинировала американских товарищей, отклонившихся от верного идеологического курса; как он посещал важнейшие встречи коммунистов в США, невидимо сидя за черным занавесом; как он непринужденно отдавал приказы Эрлу Браудеру, когда Браудер номинально возглавлял Коммунистическую партию США.
Хотя Голд старался подтвердить заявление Бротмана о том, что он согласился предоставить документы этой зловещей личности, он делал это так, чтобы придать невинный вид их воображаемым отношениям. У Голда было то дополнительное преимущество, что он мог делать вид, будто полностью готов сотрудничать.
Они втроем вернулись в лабораторию в семь часов, чтобы записать показания Голда. Мисс Московиц позвонила в восемь.
– Алло, – сказал Гарри Голд. – Да. Я сейчас занят. Перезвоните позже.
Его показания начинались так:
«В октябре 1940 года Картер Худлесс, тогда мой близкий приятель, познакомил меня с человеком по имени Джон Голуш или Голиш. Знакомство состоялось на заседании Американского химического общества в институте Франклина в Филадельфии…»
Картера Худлесса он упомянул по озарению. Голд действительно знал Худлесса – состоятельного молодого человека, занимавшего высокое положение в Филадельфии – он преподавал ему на вечерних курсах в Дрексельском институте зимой 1935–1937 годов и потом работал с ним в «Пенсильвании шугар компани». Более того, Худлесс никак не мог поставить под сомнение мифическое знакомство с Голосом на заседании ультрареспектального Американского химического общества, поскольку умер еще в 1942 году.
«После знакомства [продолжал Голд свои показания] мы с Голишем или Голушем пошли в ресторан на Брод-стрит, где оставались до 2:30 ночи. В тот раз Голиш или Голуш сделал мне следующее предложение: я должен позвонить Эйбу Бротману, химику-технологу из Нью-Йорка, и назначить с ним встречу; я должен обсудить с ним два химических процесса и получить от него чертежи, которые должен оценить на предмет химической осуществимости процесса. Оба процесса касались фенолформальдегидных смол и карбамидоформальдегидных смол».
Он перестал писать.
– Вам это все надо?
– Конечно, – подтвердил агент, тот, что поменьше. – Вы коммунист?
– Нет, – помотал головой Гарри Голд. – А почему вы спросили?
– Просто любопытно, – сказал агент. – Можете вписать этот ответ позже. Продолжайте.
Голд писал:
«Примерно через неделю после этой встречи с Голушем или Голишем я позвонил Бротману в Нью-Йорк и назначил встречу примерно через две недели. Я впервые встретился с Бротманом в ноябре 1940 года и получил чертежи. Эта встреча состоялась вечером в Нью-Йорке в ресторане делового района».
На самом деле Голд познакомился с Бротманом лишь в 1941 году, да и тогда на переднем сиденье припаркованного седана после того, как произнес пароль, но кто знал об этом, кроме него и Бротмана?
«В течение последующих шести месяцев я приезжал в Нью-Йорк примерно раз в три недели, мы встречались с Бротманом и вместе обедали, и Бротман передавал мне новые чертежи. Я держал эти чертежи дома в Филадельфии и никогда не передавал их Голишу или Голушу. Голиш или Голуш звонил мне четыре или пять раз насчет нашей с ним встречи. Он продолжал говорить мне, что мы встретимся, но так и не назначил ни одной встречи на определенный день. В последний раз я говорил с Голишем или Голушем по телефону в мае или июне 1941 года…»
Было уже почти девять вечера, когда агенты ушли, записав адрес Гарри Голда в Филадельфии и адрес комнаты, которую он снимал, у семьи Перейра в Квинсе, но редко использовал. Через несколько минут позвонила Мириам. Голд осмотрительно сказал, что наконец-то закончил работу. Она в ответ сообщила, что у Эйба прошла голова и что они скоро заедут за Голдом.