Нечаянный Роман

Ася с облегчением рухнула на диван:

– Все жилы вымотал.

Наталья почувствовала, как в горле заклокотала, запросилась наружу одна из любимых отцовских фраз: «Жизнь прожить – не поле перейти».

– Ловко ты с ним, – сказала Ася, – у меня так не получается.

– Ты не стараешься.

– Стараться – это по твоей части, – усмехнулась Ася.

Сережа положил бегемота на столик и принялся облизывать ему глаз. Второй глаз бегемота стал казаться еще более круглым и выпученным.

– Газик, – сказал Сережа и ткнул в него пальцем.

– Глазик, – машинально поправила Наталья, – у бегемота два глазика. Сколько у бегемота глаз?

– Кока? – заинтересовался Сережа.

– Два, – сказала Наталья, – два глаза. Где у Сережи глазки?

– От они, – с готовностью доложил малыш и положил на веко пальчик. Удивленно заморгал густыми ресницами карий, цвета крепкого чая глаз.

Ася поморщилась:

– Почти два, а говорить до сих пор не может. Тятька говорил, я в два болтала как заведенная.

– С ним надо заниматься, – сказала Наталья, – разговаривать.

– Ты чё, не слушаешь меня совсем? Я понять не могу, что он там лепечет. – Ася тяжело вздохнула и наморщила лоб: – И вот еще чего. Не называй Серёньку Лаликом. Дурацкое имя, тем более для мужика. Знаю я, откуда ноги растут. Кубинцы Эдика так называли, особенно эта – Сильвия. Лали – то, Лали – сё, а сама сиськами об него трется. Сука.

– Фука, – повторил Сережа, мусоля во рту бегемотово ухо.

– Иди в баню, – отозвалась Ася, – вот ведь засранец! Я ему Барто купила, целый вечер ему читала, а он и ухом не повел. Сидит в углу и машинкой «бзинь-бзинь», а стоит выматериться, он тут как тут.

– Фука, – лукаво улыбнулся Сережа, на щеке появилась ямочка.

– Ты только погляди, вылитый папаша, – заулыбалась Ася, – обаяния полные штаны.

Наталья кивнула замороженной шеей.

Аська радовалась беременности как новогоднему подарку. Без конца щупала свой живот, и раздевалась до белья, и смотрелась в зеркало. Наталья слушала ее со странным, замершим чувством. Она уже знала, что Лали не тот, за кого она его принимала. Он оказался не прочь переспать и с Натальей, если бы она ему это позволила. Один раз до этого чуть не дошло. Она лежала на его общежитской койке, и все, что на ней оставалось, были одни трусики. Он целовал, нежно, одну за другой – точно так, как об этом рассказывала Аська, – ее груди. Он уже начал раздеваться сам, как Наталья резко села на кровати. Что такое, моя красавица? Она и не замечала, как смешно, нелепо он пришепетывает. Наталья встала и начала молча одеваться. Он не сделал ни одного движения, чтобы ее остановить. Не стал шутить, не стал петь свои кубинские песни, не стал вставать на колени, как он делал это для Аси. Почувствовал, что еще немного, и Наталья начнет кричать и рвать ногтями его гладкое, тупое, похотливое лицо. Лицо, о котором она столько мечтала. Идиотка…

– Да не обмирай ты так, – сказала Ася, – пошли лучше чай пить.

– Сяй-сяй, – китайским болванчиком завелся Сережа, – Сёза тоза хосит сяй.

– Сережа тоже хочет чай, – перевела Наталья.

– Это даже я понимаю, – захохотала Ася.

Глава 12

Июль 1993

Тверь встретила Женю дождем. Редкие, как слезы, капли застучали по голове сразу, как только Женя вытащила неподъёмный рюкзак из вагона. До родительского дома они с Ромкой добрались мокрые и озябшие. На двери в квартиру крест-накрест теснились аккуратные шляпки гвоздей, неодобрительно пучилась кнопка звонка.

– Можно я нажму кнопку? – Ромка переступил с ноги на ногу, оставляя мокрые следы.

Женя выдохнула и вытерла рукавом лоб, капли пота перемешались с дождем.

– Приехали… – сказала сзади мама, – не успела вас у поезда перехватить.

– Ничего страшного, мы сами добрались, – сказала Женя.

Мама тяжело оперлась рукой о перила, у лунок ногтей пролегла лиловая тень.

– Ну что же ты не звонишь? – шутливо строгим голосом сказала она Роме.

Женя прижала рюкзачный горб к стене и подхватила Рому на руки.

Ромка торжествующе нажал на кнопку, воздух прострелил пронзительный звук.

Сын отдернул руку и виновато посмотрел на Женю.

– Испугался? Вот такой у нас нынче звонок. – Мама улыбнулась уголками губ.

Женя с тревогой отметила, какими темными, словно обведенными чернильным карандашом, были мамины губы.

– Что случилось со старым звонком? – Женя поползла рюкзаком по стене и поставила Рому на ноги.

Мама бросила взгляд на дверь.

– Отец стал хуже слышать. Только ты ему не говори.

Женя виновато потупилась, на душе завозились, заскребли когтями проклятые кошки. Ничего не скажешь, хороша… блудная дочь. Отец и раньше не отличался здоровьем, мама бодрится, но выглядит совсем больной.

За дверью послышались шаги, откинулась цепочка, провернулся замок.

Отец постарел, усох, как изъеденное червем яблоко. Пустота проглядывала в глазах, в новой манере поджимать бледные полоски губ.

– Здравствуйте, здравствуйте, – сказал отец. Его выцветшие глаза обшарили дверной проем и замерли на дверной ручке, ниже которой ерзала мокрая Ромкина голова.

– Проходите, раз приехали, – сказал отец и повернулся спиной.

Тяжеленный, как чувство вины, рюкзак придавил Женю к земле, непосильной ношей впился в плечи. Мишура, сказала Жене лиловая дама в Таврическом, все, что казалось таким простым и логичным в Питере, выглядело несуразным и стыдным в Твери.

– Ничего, ничего, – зашептала мама, – все образуется… со временем.

Теплые мамины руки огладили поникшую Ромкину голову, вцепились в лямку рюкзака.

– Ромке летом будет два, – сказала Женя, – я думала…

– Он познакомится с Ромой, – зашептала мама, – поймет…

Она отлепила Ромку от Жениной ноги, посадила на табурет. Нелюдимый обычно Ромка совсем не сопротивлялся, позволил посадить себя на табурет, расстегнуть ветровку.

– Я сама, – засмущалась Женя, сняла рюкзак, пристроила у стены. Несуразно огромный, он занял всю прихожую.

– Ну что ты, что ты, – сказала мама, – вы теперь дома.

На улице грянул гром, толстые капли забарабанили по стеклу. Женя зябко передернула плечами. Свитер впитал влагу, стал тяжелым и колючим и почему-то пах грибами.

– Успели до грозы, – сказала мама, снимая с Ромы мокрые сандалики.

Вымокшие носки снялись со смешным, хлюпающим звуком. Рома захихикал, зашевелил босыми пальцами ног. Мама расцвела нежной улыбкой, от которой у Жени перехватило горло, в сердце оттаяли крошечные ледяные иголки.

По шее пронесся зябкий сквозняк, Женя почувствовала присутствие Натальи раньше, чем услышала, как открылась дверь в комнату.

Темнели, словно Волга в грозу, Натальины глаза, между бровями пролегли незнакомые морщинки. Сестра не отрываясь смотрела на Рому. Наверное, так могла бы выглядеть… разбуженная крушением корабля русалка. Не светлая русалка Андерсена, а мстительная русалка Гоголя.

За Жениной спиной жалобно пискнул и бросился бабушке на шею Ромка.

Она охнула, потеряла равновесие, но в последний момент успела опереться об пол.

– Чуть… не упали, – с облегчением выдохнула мама.

– Ты меня поймала. – Ромка благодарно положил ей голову на плечо.

В конце коридора хлопнула, закрываясь за Натой, дверь.

Улыбка стекла с усталого маминого лица.

– Все будет хорошо, – неуверенно сказала она.

Наталья сгорбилась на кровати и прислушалась. Простые незатейливые звуки в коридоре беспощадно резали слух. Все, что казалось похороненным и забытым, вернулось опять. Она назвала сына… Роман. Имя звучало громкой насмешкой, звонкой пощечиной всему, что так долго жило в Натальиной душе. Дети Эдуардо оказались похожими и в то же время совершенно разными. В ребенке сестры сконцентрировалось все лучшее, что грезилось Наталье в его отце, все то, чего в нем не должно, не могло быть. Все живое и настоящее, все, о чем можно было мечтать и любить. Все остальное досталось Аськиному сыну. Маленький Сережа оказался бледным оттиском, слабой копией настоящего. Щемящее чувство внутри было острым и одновременно тупым, не разобрать, боль это или злость. Наталья вытерла сухие глаза и невидящими глазами уставилась в пол, окаменевшее лицо расколола горькая, болезненная усмешка.