Страница 2 из 15
– Мы братья, понимаешь? Мы с ним одна кровь! Мы всегда друг за друга, до конца…
Настя даже не вслушивалась в его бормотанье, протянула Бильбао стакан:
– А как насчет брудершафта?
– Оставим на потом.
– Я снимаю комнату на Приморской улице, третий дом от края, справа. Еще четыре дня тут буду. Придешь? Я хочу, чтоб ты пришел.
Бильбао кивнул.
Она встала, прошла так, чтоб задеть бедром руку Бильбао:
– Я завтра ждать тебя буду. Посмотрю, как ты держишь слово.
И твердой, уверенной походкой направилась во вторую комнату. Сиротка поскакал вслед за ней, оборачиваясь и победно подмигивая Бильбао.
Вечером, когда солнце уже по пояс окунулось в море, они всей гурьбой вышли из дома и отправились на побережье. Левее городского пляжа, за огромными серыми камнями, разделись догола, всколыхнули зеркальную воду залива, и волны, медные от последних лучей светила, заплескались в отрывистый берег…
А утром следующего дня Бильбао сидел напротив человека в милицейской форме и уныло разглядывал трещины на лаковой крышке стола. Разговор складывался очень даже неприятно.
– Ты что-нибудь слышал про статью сто семнадцатую? Знаешь, какой срок там светит?
– Что, на меня заявление от изнасилованных поступило? – спросил Бильбао.
– Еще нет, но вполне, думаю, может поступить. Вчера вот опять притон в доме организовал, потом голыми в море купались. Было?
– Было. Но ведь, дядя Федя, повод какой: друг первый курс университета окончил, в отпуск приехал…
– Колька-то? Исаев? Видишь, парень какой молодец. Вы в школе за одной партой сидели, а он вон как пошел. Учится, и не где-нибудь, а в университете.
– Так мы же два события вчера отмечали: я тоже в университет поступил, на журфак. Заочно, правда. Вот и выпили. А без девочек и водка в горло не идет.
– Нашел девочек, – хмыкнул милиционер и снял с капитанского погона невидимую пылинку. – Ты ведь всех, кого ни встретишь, без разбору в кровать тянешь… Неприятно мне, племяш, с тобой на эту тему говорить, но приходится, потому что сеструху жалко. Мамку твою жалко, понял?
– Ты меня, дядя Федя, вообще половым гангстером представляешь?
– А кто ж ты? Гангстер и есть. Даже Полякову!..
Бильбао удивленно вскинул голову, а капитан продолжил:
– Да, даже Полякову, заместительницу редактора районной газеты, отодрал! А ей уже почти тридцать, и страшнее она атомной войны. Не так, что ли?
Бильбао тяжело вздохнул:
– Об этом знал только я и никому не говорил. Как это тебе стало известно, дядя Федя?
– Как стало известно… Я тебе могу даже сказать, подшивки каких газет вы для своих целей на стол подкладывали. Не в деталях суть. Чего ты с этой старухой связался?
– Она не старуха, а нормальная женщина бальзаковского возраста. Мне рекомендация от редакции нужна была, для поступления на журфак. А я в районке печатался, вот и пошел, попросил. Ну и она… попросила.
– Попросила, – вновь повторил милиционер. – Оно понятно, без мужа не сладко, да в таком возрасте… Хочется, конечно. А тут – вон качок какой, под два метра, с шампуром стальным. Как стало известно, спрашиваешь? У нас же, Серега, город такой – на одной окраине пукнешь, а на другой слышно. Тут все как на ладони.
Городок, где родился и вырос Сергей Калганов по прозвищу Бильбао, был действительно крохотным. Пять трехэтажек составляли его центр, были еще высотные корпуса рыбозавода, да райкома партии, да гостинки… Все остальное – частные застройки, хатки с садами на улицах, упирающихся с одной стороны в море, с другой – в степь. Тихо и покойно жил городок все месяцы, исключая летние. Уже с середины мая население его увеличивалось раза в три, почти в каждом дворе селились прибывающие сюда со всех концов страны «дикари», оживал базар, оживали мальчишки, торгующие связками сушеных бычков, и бабки, предлагавшие отдыхающим самогон. Впрочем, самогон по большей части раскупали свои же, местные ребята и мужики, так как большинство отдыхавших составляли представительницы слабого пола, от восемнадцати до сорока, привыкшие не тратиться, а угощаться за счет ухажеров.
Бильбао тоже когда-то начинал с бычков. Отца своего он почти не помнил, а то, что осталось в памяти, ничего хорошего не составляло. Отец пил и горланил песни. Раньше он был женат на живущей на их же улице Сироткиной, но та его выгнала, как только родила сына. Через год после этого появился на свет Серега. Еще через пять лет отца похоронили: отравился самодельным пойлом. О его существовании напоминал отныне Сереге такой же беловолосый и высокий Вовка Сироткин, его сводный брат. Они вместе ловили и продавали бычков, но вот первую артель основал сам Серега. Он ввел специализацию: под его руководством одни пацаны теперь только добывали бычка, другие его солили, третьи продавали. По поводу выручки, за дележ которой отвечал Калганов, никогда не возникало споров. Между прочим, ему тогда исполнилось чуть больше десяти, а большинство артельщиков были старше на два-три года…
– Я жалею, Сергей, что тебя в армию не забирают – единственный кормилец матери – инвалида труда, – продолжил капитан. – Надо было тебе послужить, может, ума набрался бы. Понял бы, что сыновнее дело – в первую очередь матери помогать.
– Да разве ж я не помогаю? На заводе пашу.
– Знаю, я ведь туда тебя электриком и устроил.
– Ну так а чего же говорите? Я у матери ни копейки для себя не беру, а ей с каждой получки что-нибудь покупаю.
– Правильно делаешь. Но у вас же еще сад есть, огород большой, а я тебя с лопатой никогда не видел. Вот в землю бы ты свою энергию и направлял, а не в баб, и земля была бы плодородней… Чего ржешь?
– В землю – это как, дядя Федя? В мышкину норку?
– Э, у тебя опять на уме одно. Но может, лучше и в мышкину, чем… Вот сейчас ты с этой связался, которая телеграфисткой на узле связи работает…
– С Веркой?
– Ага, с Веркой по прозвищу Трахтенберг. Знаешь, почему ее так назвали? Она же со своим передком Крым и рым прошла, она старше тебя почти на четыре года.
– Это не страшно, дядя Федя. Зато из-за нее уж точно по сто семнадцатой не сяду.
Капитан нехорошо улыбнулся:
– По сто семнадцатой не сядешь. Но не думаю, что все закончится лучше. Знаешь, что она своим подружкам говорит? Что поставила задачу забеременеть от тебя и потом затащить в ЗАГС. И ты от этого не откажешься, потому что… В общем, потому, что я тебя знаю. И все после этого. И сопьешься тут, и скурвишься, и сгоришь. И подзахоронят тебя к отцу. Хочешь этого? Хочешь в девятнадцать лет крест на себе ставить?
– А ты хочешь, чтоб я в девятнадцать в монастырь ушел? Или чтоб редиску на рынке продавал?
Капитан тяжело вздохнул, помассировал затылок, потом пригладил свой седеющий чубчик.
– Да не знаю я, Серега, чего хочу. Только жалко мне и свою сестру, и тебя. Боюсь, с такой жизнью в тюрьме кончишь, и даже я тебе ничем не помогу. Пьешь, баб без разбору дерешь, мужикам морды бьешь…
– В рифму у тебя получается, дядя Федя.
– Чего?
– Ну, говоришь, как стихи сочиняешь. А морды в прошлое воскресенье на танцах я бил за дело, между прочим. И те, кому бил, на другой день еще и бутылку мне поставили.
– Все, – сказал милиционер и встал со стула. – Все, Сергей. Не получается у нас с тобой разговора. Плохой из меня воспитатель. Не могу подсказать, куда тебе силу девать надо.
Поднялся и Бильбао:
– Да не переживай, дядя Федя. Насчет Верки – спасибо за предупреждение, умней буду. А так – все у меня нормально. Маму никогда на свете не обижу, слово даю. Вот сейчас она в больнице лежит, так спроси, какие я ей передачи ношу и какие лекарства достаю.
– Все, – повторил капитан. – Хотя нет, еще один вопрос, Сергей. Может, самый серьезный. Дошли до меня слухи, что пушкой обзавелся, стрелять начал?
Бильбао не спешил с ответом, и капитан продолжил:
– Ты, знаю, врать не умеешь, так что и сейчас не старайся это сделать. Скажи как на духу.