Отрезанный

Вся покрытая мурашками, Линда вылезла из ванны и взялась за полотенце. В ту же секунду ее словно током ударило – возникло ощущение, будто сзади кто-то стоит. Дрожа всем телом, она громко закричала и резко обернулась, в любое мгновение ожидая нападения. Однако она никого не увидела. Тем не менее страх не только не желал оставлять ее, а даже усилился. И стряхнуть его было не так-то просто, как полотенце, которое она отбросила от себя на пол.

«Полотенце!» – внезапно пронзило открытие Линду.

Вот что вызвало у нее непередаваемое чувство отвращения и ужаса. Полотенце было мокрым!

Кто-то вытерся им, пока она стояла под душем!

Глава 2

– Проклятье! Ошибки быть не может! Я его не трогала! – в истерике кричала в телефон Линда. – Я точно помню, как сама повесила полотенце на трубу отопления!

Безуспешные попытки ее успокоить, которые предпринимал брат художницы на другом конце провода, злили Линду еще больше. Кровь прилила к голове. И хотя Клеменс не мог видеть свою сестру, он знал ее настолько хорошо, что по одной интонации сразу же догадался, что она покраснела. Ведь такое происходило с ней всякий раз, когда Линда приходила в возбужденное состояние.

– Успокойся, малышка, – сказал он голосом одного из героев столь любимого им фильма, повествующего о преступном мире Нью-Йорка. – Я все уладил, и тебе нечего больше бояться.

– Ага! – выдохнула в мобильник Линда. – А как ты объяснишь мокрое полотенце? Это точно почерк Дэнни!

«Дэнни, – одернула себя Линда. – Ну почему я продолжаю называть этого негодяя так ласково?»

От мысли, что она спала с подобной мразью, причем неоднократно, ей стало плохо. При этом Линда не могла отрицать, что об отвратительных качествах Дэнни ее не предупреждали.

«Насколько хорошо он выглядит, настолько плохо все закончится», – пророчески говорила ее мать.

Не остался в стороне и отец, который всегда попадал в самую точку, давая оценку людям: «Меня не оставляет ощущение, что он еще не показал свое истинное лицо».

При всей оторванности от жизни ее добропорядочных родителей, проводивших все свое время за проверкой школьных контрольных работ и на педагогических конференциях, за тридцать лет преподавательской работы разбираться в людях они все же научились. Во всяком случае, им не потребовалось обладать даром ясновидения, чтобы сразу понять, что отношения их дочери с Дэнни окончатся плохо. А ведь Даниэль Гааг, между прочим, был в числе авторов, произведения которых Линда иллюстрировала, причем одним из самых успешных. И поэтому можно было сказать, что он являлся в каком-то роде ее боссом, а интрижки с начальством, как известно, обычно заканчиваются плохо. Однако никто, в том числе и ее родители, не мог даже предположить, насколько плохо!

Все начиналось довольно безобидно, и надо признать, что в подобных случаях обычно именно так все и происходит. От Линды взрывной темперамент Даниэля, конечно, не укрылся. Однако поначалу она воспринимала его вспышки ревности с улыбкой. Особенно когда он, например, злился на ничего не значащий стандартный комплимент официанта или начинал упрекать ее в том, что она не слишком быстро ответила на его эсэмэску.

Линда осознавала, что ее прямота смущает парней. Она любила рассказывать грязные анекдоты, часто и громко смеялась, а также легко относилась к сексу и не стеснялась проявлять в постели инициативу. При этом после долгой танцевальной ночи в клубе девушке нравилось отправляться утром в Национальную галерею и проводить там своеобразные экскурсии. Надо было видеть, с каким интересом ловили незнакомые люди каждое слово Линды, когда она экспромтом начинала рассказывать о выставленных там произведениях искусства.

Парням, знавшим о ее эксцентричности, легко удавалось завоевать сердце девушки. Однако многие ухажеры быстро уставали и вскоре буквально валились с ног, а чтобы оправдать себя в собственных глазах, начинали распространять слухи о том, что Линда – просто сумасшедшая дешевая курица, легко прыгающая в постель к мужчинам. Но это не соответствовало действительности.

Линда так скоро прерывала свои знакомства по одной-единственной причине: она не могла долго выдерживать «заурядных экземпляров», то есть парней, которые не принимали такой образ жизни и не понимали ее юмора. Девушка даже разработала весьма примитивный тест, на основании которого уже в первую ночь определяла, имеют ли начинавшиеся отношения хоть какую-нибудь перспективу. А тест заключался вот в чем: как только покоренный ею молодой человек засыпал и отворачивался к стенке, она начинала яростно его тормошить. Когда же тот просыпался, Линда, не давая ему прийти в себя, наигранно грозным голосом спрашивала:

– Признавайся, где твои деньги?

Столь примитивный тест за все время успешно прошли лишь два человека, которые восприняли такой вопрос как шутку и расхохотались в ответ. С первым она прожила пять лет, а вот отношения со вторым, именно с Дэнни, продлились около года. Однако теперь Линда воспринимала те дни как целую вечность, поскольку они оказались самыми худшими в ее жизни.

Из этих воспоминаний к действительности Линду вернул голос брата, который, услышав про Дэнни, заявил:

– Малышка, разве я не обещал тебе, что мы позаботимся насчет этого типа?

Линда с удивлением обнаружила, что ходит по спальне по-прежнему голой и мокрой, оставляя на паркете следы влажных босых ног. Ей стало холодно, но сама мысль о том, что надо притронуться к сырому полотенцу, вызывала у нее отвращение.

«Да, ты так говорил, – мысленно ответила она брату, плотно прижимая телефон к уху. – Ты обещал отучить Дэнни от подобных штучек, но, может быть, на этот раз задачка оказалась тебе не по плечу?»

Однако вслух произносить что-либо подобное Линда не стала, поскольку это все равно ни к чему хорошему бы не привело. Ведь у ее «большого» брата была одна слабость – он считал себя непобедимым. И не зря – одно только его появление обычно повергало противников в трепет и обращало в бегство. Да иначе и быть не могло! Можно только представить, что испытывали эти люди, увидев перед собой настоящую гору мышц ростом под два метра, да к тому же натренированную в уличных боях, которым Клеменс посвящал все свое свободное время.

От него так и веяло огромной физической силой. К тому же многочисленные стычки не могли не оставить характерных следов на его лице. Но больше всего противников повергала в ужас татуировка у него на лбу, изображавшая входное отверстие от пистолетной пули. Этот «шедевр» Клеменс нанес себе при помощи одного сотрудника кельнской тату-студии.

Конечно, находились, пусть и немногие, глупцы, которые все же отваживались противостоять этому громиле. За свою дерзость они расплачивались долгим пребыванием на больничной койке.

– Что вы сделали с Дэнни? – поинтересовалась Линда, стоя перед чемоданом со своими нехитрыми пожитками.

Она находилась на острове уже четырнадцать дней, но так и не удосужилась разобрать вещи и повесить одежду в шкаф. Схватив джинсы, Линда натянула их прямо на голое тело, потребовав при этом от своего брата:

– Скажи, Клеменс. Я имею право знать!

Линда была, пожалуй, единственным человеком на всем белом свете, кому дозволялось безнаказанно называть этого атлета по имени. Все остальные, даже родители, обязаны были обращаться к нему по фамилии, поскольку он считал, что «Камински» звучало более мужественно. По его мнению, имя Клеменс, которое избрала для него мать, подходило разве что какому-нибудь педику, но никак не ему. То, что он вообще разговаривал со своими родителями, можно назвать настоящим чудом, особенно после того, как начал вести избранный им образ жизни, предав, по их мнению, все те идеалы, ради осуществления которых они горбатились всю свою жизнь.

– Тебе достаточно знать, что этот Дэнни больше с тобой ничего не сделает! – коротко бросил Клеменс.

– Ты так думаешь? Неужели вы сломали ему пальцы, которыми он настрочил мой некролог?