Страница 8 из 30
Напомним, что «Дело Бейлиса – сфабрикованный под воздействием черносотенцев процесс против еврея Менделя Бейлиса (1874–1934), приказчика кирпичного завода в Киеве, обвинявшегося в совершении в 1911 г. ритуального убийства православного мальчика Андрея Ющинского. Сам “кровавый навет”100, предвзятое направление расследования дела, активное вмешательство либеральной прессы, предлагавшей свои версии случившегося, и судебный процесс, закончившийся 28 октября 1913 г. оправдательным приговором обвиняемого, больше двух лет приковывали к себе внимание российской и мировой общественности. <В анкетном опросе> по поводу оправдания Бейлиса, который московская газета “Русское слово” проводила в нескольких номерах, начиная с 29 октября 1913 г., из писателей, кроме Бунина, на страницах газеты высказались Д. Мережковский, А. Куприн, В. Вересаев, И. Потапенко, А. Волынский101, М. Горький, А. Амфитеатров102 и др.»103, – а также ведущие западноевропейские писатели.
По возвращению в Россию Бунин в несвойственном для него резко-обличительном по отношению к российской власти тоне заявил следующее:
«Не стал бы я говорить о деле Бейлиса, потому что двух мнений о нем в той среде, к которой я принадлежу, не может быть. Но говорить надо. Было бы весьма полезно, чтобы возможно большее число людей высказалось об этом деле <…>. Полагаю, что, к сожалению, возникновение этого средневекового дела возможно было только в России, но все же не русский народ затеял его. Говорю так потому, что, насколько это в моих силах, знаю русский и южнорусский народ, знаю и еврейский, и те взгляды русского народа на еврейский, которые – каковы бы они ни были – все же исключают реальную возможность обвинения в изуверстве. Всем известно, что не с добрым умыслом было затеяно это нелепое обвинение. <…> Можно, в конце концов, очень радоваться исходу этого дела, ибо конкретное обвинение, обвинение живого лица, все же пало и остались одни темные намеки. А ведь известно, как важен для воздействия на сердце человеческое живой образ, представление о живом лице»104.
В другом протестном воззвании к русскому обществу – от 1 марта 1915 г., составленном в связи с дискриминационными мерами по отношению к еврейскому населению прифронтовой полосы, инициаторами которого были Л. Андреев, М. Горький и Ф. Сологуб105, подпись Бунина имеется. Что же касается сборника «Щит», явившегося знаковым примером коллективного выступления русских писателей против антисемитизма как традиционного кода национального самосознания и культуры великороссов, то в нем Бунин свою позицию в этом вопросе никак не манифестировал. В отличие от Леонида Андреева, Горького, Мережковского, Вячеслава Иванова, заявлявших себя яркими концептуальными статьями, или же Арцыбашева, Гусева-Оренбургского106, Алексея Толстого и Короленко, представивших «тематические» рассказы, Бунин ограничился подборкой стихотворений на библейские темы. Ничего декларативно юдофильского в них нет. Стихи на библейские темы – явление повсеместно распространенное в русской поэзии, в том числе и «серебряного» века. Если все же рассматривать эти стихи с точки зрения концепта составления сборника, то они звучат так сказать в «розановском» ключе, как художественно-метафорическое напоминание о том, что все мы вышли из лона Авраамова.
Итак, отметим еще раз тематически важный факт в биографии Бунина: среди лиц, составлявших до революции в России его «узкий» дружеский круг, евреев явно не было. Лишь в «окаянные годы» Бунин по-настоящему тесно сошелся с евреями, чему, без сомнения, в первую очередь способствовали бытовые обстоятельства. В конце 1917 г. Бунины, гонимые всеразрушающим вихрем Революции, перебрались на жительство в любимую писателем Одессу, где «…в годы гражданской войны, как ни парадоксально, бурно расцветает культурная жизнь <…>. Появляются бежавшие на юг от обысков, реквизиций и голода московские, петербургские, киевские журналисты и писатели. Количество газет и журналов, выходящих в Одессе, резко возрастает. Это связано как с появлением столичных гостей и активной деятельностью одесских журналистов, так и с частой сменой властей и непродолжительностью существования по чисто финансовым причинам многих изданий»107.
В тот короткий исторический период многонациональной по своей исконной природе Одессе выпало на долю сыграть в доселе «неслыханной роли первой (до Парижа и до Берлина) столицы русской диаспоры – объясняется хроникальный характер данной главы. Одесса столкнула всех со всеми, перемешала города, акценты и стили, эпохи и поколения, и что важнее всего – смешала иерархии, здесь всё сравнивалось со всем, всё подвергалось переоценке. Это был тот котёл, в котором выплавлялась новая русская литература, театр и кино. Здесь укрупнялся человеческий масштаб: после Одессы Бунин становится великим писателем; Толстой108 подготовил здесь свой первый крупный роман; <…> В Одессе происходит первое слушание и канонизация революционных стихов Волошина. После революционного “карнавала” в Одессе – этой лучшей литературной академии – заявляют о себе всерьёз молодые писатели Южнорусской школы»109.
В 1919–1920 гг. Бунин совместно с академиком Н. П. Кондаковым110 редактировал газету «Южное слово», где в частности работали такие журналисты, как М. И. Ганфман, М. С. Мильруд, Б. С. Оречкин111. Именно эти евреи-интеллектуалы впоследствии создали знаменитую рижскую газету «Сегодня», в которой Бунин был одним из наиболее привечаемых и ценимых авторов112.
Впоследствии, уже в эмиграции, именно на основе «одесской диаспоры», в первую очередь салонов Цетлиных и Фондаминских, формировался широкий бунинский круг общения. По окраске был он «розовый», т. к. состоял по преимуществу из эсеров, а по этническому составу в значительной степени еврейский – семейства М. С.113 и М. О.114 Цетлиных, Алдановых, А. П. Шполянских (Дон-Аминадо115), И. И. Бунакова-Фондаминского116, Я. Б. Полонского, молодые литераторы Андрей Седых («Яшенька Цвибак») и А. В. Бахрах. Новые друзья являлись горячими поклонниками таланта писателя, имевшего, как и все его собратья из издательской группы товарищества «Знание», репутацию человека с либерально-демократическими взглядами. Бунина же, по всей видимости, эти люди привлекали не только в силу своих интеллектуальных качеств, но и вследствие присущего им житейского практицизма. По отношению к нему они неизменно выказывали готовность откликнуться на просьбу о помощи, а то и самим предложить ее. Благодаря дружеской опеке и финансовой поддержке со стороны Цетлиных, например, Бунины сумели благополучно покинуть захваченную большевиками Одессу и добраться до Парижа. Необходимые документы для них исхлопотал Илья Бунаков-Фондаминский, имевший хорошие связи с французским представительством в Одессе.
Итак, начиная с 1918 г. Бунин в быту оказывается окруженным евреями – опекунами, меценатами, друзьями и помощниками. Это обстоятельство, уже само по себе представляющееся интересным – как все необычное, выходящее из ряда вон в биографиях выдающихся личностей, особенно бросается в глаза на фоне полного отсутствия, как уже отмечалось, в произведениях Бунина еврейских тем, персонажей и даже имен (за исключением библейских). Здесь налицо парадокс. Бунин – писатель, игнорирующий еврейскую тему в своем творчестве, декларативно дистанцирующийся от общественно-политической активности, тем не менее, как никто другой, для самых разных кругов еврейской интеллигенции – особо чтимая персона, по отношению к которой с их стороны неизменно выказывается симпатия и поддержка. Об этом, например, свидетельствует выдержка из письма журналиста Ильи Троцкого117, в те годы секретаря нью-йоркского Литфонда, Вере Николаевне Муромцевой-Буниной от 8 ноября 1953 года. Письмо это – соболезнование по поводу кончины И. А. Бунина, полностью публикуется в гл. V.