Страница 10 из 11
В процессе анализа мы проводили множественные парные сравнения, среди которых главными были сопоставления миллениалов с предшествующим реформенным поколением. Но вслед за этим мы также сравнивали все другие смежные пары поколений, чтобы проследить, значимы ли различия между ними. Делалось это с помощью стандартного корреляционного анализа, в том числе использовались непараметрические корреляции Спирмена и непараметрический критерий Краскала – Уоллиса (для сопоставления медианных значений). При изложении результатов мы не проставляли уровни значимости, чтобы не загромождать текст техническими деталями. Однако во всех случаях мы будем говорить только о статистически значимых межпоколенческих и внутрипоколенческих различиях, при p < 0,05.
Для проверки устойчивости межпоколенческих различий, кроме парных корреляций, во всех случаях мы использовали логистический регрессионный анализ. Мы привлекли перечисленные выше социальные признаки в качестве зависимых переменных. Все они были преобразованы в форму дихотомических переменных, фиксирующих наличие или отсутствие признака. А в качестве основной независимой переменной использовалась, соответственно, категориальная переменная из пяти выделенных поколений. Кроме того, включался набор стандартных контрольных переменных, в том числе:
• возраст (число исполнившихся лет) и квадрат возраста;
• гендер (женщины и мужчины);
• семейный статус (нахождение или ненахождение в официальном или гражданском браке);
• уровень образования (наличие или отсутствие высшего образования);
• занятость (наличие или отсутствие постоянной оплачиваемой работы);
• уровень индивидуального дохода (натуральный логарифм);
• место проживания (городские или сельские поселения);
• этничность (русские или другие национальности).
Анализ производился на массиве 2016 г. и на объединенном массиве данных (1994–2016 гг.), в последнем случае в число контрольных переменных добавлялось временно́е измерение (годы).
При сравнении городских и сельских миллениалов мы проделали аналогичную процедуру, но уже не для пяти поколений, а для поколения миллениалов. В качестве контрольных переменных использованы: возраст (число исполнившихся лет) и квадрат возраста, гендер (женщины и мужчины), уровень образования (наличие или отсутствие высшего образования) (кроме вопросов об образовании), уровень индивидуального дохода (натуральный логарифм), этничность (русские или другие национальности). Для всех исследуемых социальных признаков использовалась база данных 2016 г. (для образования родителей – 2011 г.). Кроме того, для ряда параметров использовалась объединенная база данных 2003–2016 гг. (курение, потребление алкоголя, занятия физкультурой и спортом) или 2006–2016 гг. (использование банковских карт, чрезмерное потребление алкоголя), в зависимости от доступности данных в те или иные годы.
В большинстве случаев проведенный анализ позволил подтвердить устойчивость межпоколенческих и внутрипоколенческих различий (там, где они были обнаружены), иные случае особо оговорены в тексте.
Подчеркнем, что в нашу задачу в данном исследовании не входил специальный анализ факторов, влияющих наряду с поколенческой динамикой на выбранные нами зависимые переменные. Перечисленные контрольные переменные использовались преимущественно для того, чтобы определить, насколько устойчиво влияние межпоколенческих различий, не исчезает ли оно, например, с введением гендера, образования или какого-то другого социального параметра (и в отдельных случаях это произошло). Важное исключение касается места жительства: специальная глава данной книги посвящена различиям между городскими и сельскими миллениалами. В этой части исследования мы сравниваем их между собой, а также сопоставляем отдельно городских и отдельно сельских миллениалов с их предшественниками. Другое важное исключение относится к учету гендерных различий в поколении миллениалов, которые зачастую весьма значительны. И к характеристике миллениалов в целом во многих случаях мы добавляем внутрипоколенческие различия между женщинами и мужчинами.
Если мы сравниваем поколения в том или ином году, то их представители по определению будут находиться в разном возрасте. Чтобы элиминировать прямое влияние возраста, в ряде случаев нами проводился ретроспективный анализ. Мы сравнивали соседние поколения, выбирая те годы, в которые предшествующему поколению было столько же полных лет (медиана), сколько последующему поколению в 2016 г. Для мобилизационного поколения это 2006 г., для поколения оттепели – 2000 г., для поколения застоя – 1998 г., для реформенного поколения – 2002 г. К сожалению, этот метод мог применяться лишь в тех случаях, когда в нашем распоряжении были достаточно длительные временнбые ряды.
Упомянем, что вспомогательный материал работы очень обширен. И в целях экономии места корреляционные и регрессионные коэффициенты, другие технические результаты в ней не приводятся.
Ограничения данного исследования
В завершение данного раздела следует указать на серьезные ограничения нашего исследования.
Прежде всего, ряд ограничений связан с имеющимися в нашем распоряжении данными. Не все переменные, которые хотелось бы видеть, там содержатся. Для более полной характеристики нам хотелось бы иметь данные, например, о возрасте, в котором происходит отделение от родителей, о территориальной мобильности, о сексуальной активности молодых людей, использовании ими психотропных веществ и ряда других практик. Но и находящихся в нашем распоряжении данных вполне достаточно для раскрытия идентичности миллениалов в сравнении с другими поколениями.
Далеко не все вопросы задавались на протяжении всего периода обследования – с 1994 г. Некоторые из них были введены позднее, например, с 2006 г. Ряд вопросов вообще задавался лишь в отдельные годы, и в этом случае мы не могли проследить динамику явления во времени или привести соседние поколения к одному медианному возрасту.
Более сложная проблема связана с существованием объективной трудности разделения эффектов поколения и возраста. Данные РМЭЗ НИУ ВШЭ охватывают лишь четверть века, и привести все поколения к одному возрастному порогу они, естественно, не позволяют. Впрочем, при сравнениях нас интересуют преимущественно именно соседние поколения, которые ближе друг к другу и по возрасту, и по историческим событиям (в первую очередь речь идет о миллениалах и реформенном поколении). Вдобавок именно между ними в первую очередь происходит передача значимых культурных кодов. Хотелось бы, конечно, также сравнивать более молодые поколения с поколениями их родителей, но здесь для ретроспективного анализа требуются значительно более длинные временнбые ряды.
Примененный нами ретроспективный анализ, сравнивающий смежные поколения в аналогичном возрасте, предоставляет важные дополнительные аргументы, но обеспечивает в лучшем случае частичное решение проблемы. Более серьезный вопрос порождается так называемой проблемой идентификации, вызываемой трудностями разделения эффектов возраста, поколения и периода [Yang, Land, 2008]. Последнее (влияние периода) связано с изменениями, происходящими во времени и означающими, что разные поколения, находясь в одном и том же возрасте, испытывают разные воздействия внешней среды. Добавление в наши регрессионные модели переменной «годы» также полностью этой проблемы не решает.
Попытка решения проблемы идентификации была предпринята нами на примере потребления алкоголя [Radaev, Roshchina, 2019]. С определенными ограничениями выводы о независимом влиянии межпоколенческих различий и особенностях поколения молодых взрослых были подтверждены. Но это касалось только одного из затрагиваемых в данной книге аспектов поведения. Очень объемная и трудная работа по решению проблемы идентификации в отношении всех исследуемых признаков осталась за рамками данной работы. И мы должны признать, что вопрос о том, в какой степени полученные различия являются эффектами именно межпоколенческой динамики, а в какой степени здесь наслаивается влияние других факторов, в определенной степени остается открытым.