Расслоение

Определить сколько именно пролежал под палящим солнцем Платов не смог. Может вынужденный отдых длился несколько минут, может – целый час. Очнулся от рева мотоцикла, который продолжал работать, но выбраться из кювета без помощи хозяина никак не мог. Иван сел и помотал головой. Как ни странно, та оказалась на месте и только слегка побаливала в области макушки. Инспектор с удовольствием посидел бы еще немного, но требовалось заглушить разбушевавшийся мотоцикл. Первые шаги дались с трудом: земля под ногами слегка раскачивалась. Платов стиснул зубы, героически преодолел несколько метров отделявших его от кювета, повернул ключ зажигания. Двигатель протестующе всхлипнул и затих. И тут… В наступившей тишине Иван отчетливо услышал голос, который не мог принадлежать молодому уголовнику.

Прутик к прутику,

Ветка к веточке.

Вот моя корзинка,

Деточки!

В незамысловатом четверостишии, продекламированном дребезжащим, как лопнувшее стекло голосом не было ничего страшного. Тем не менее Платов почувствовал себя крайне неуютно. Ему почему-то не хотелось видеть автора дурацкого стиха о веточках-корзинках. Ноги, однако сами понесли участкового на поляну откуда доносился голос. Выйдя из-за деревьев Платов в изумлении остановился и раскрыл рот до дозволенных природой пределов. В центре поляны расположился старик. Его длинные, белые, как пух и такие же невесомые волосы шевелил летний ветерок. Седая борода касалась незаконченной корзины, которую старик сжимал худыми, обтянутыми бледной кожей руками и время от времени ловко продевал между прутьями новую, заранее очищенную от коры, ветвь лозы. Незнакомец был в одет в белую полотняную сорочку, темные полосатые брюки с заплатами на коленях и сандалиях на босу ногу. Он устроился на одном пне, а в соседний воткнул перочинный нож, которым очищал лозу. Работа спорилась. Платов наблюдал за процессом не в силах произнести ни слова. Ирреальность происходящего заключалась в том, что сырье для своей корзины лозоплетельщик доставал… из воздуха.

Прутик к прутику…

Худая рука приподнималась над корзиной и в пальцах появлялся новый прут.

Ветка к веточке,

Старик брался за нож, кольца коры падали к его ногам.

Вот моя корзинка…

Пальцы уверенно продевали новый прут в нужные отверстия и рука вновь ныряла в невидимое хранилище лозы.

Деточки!

Иван почувствовал, как к горлу подкатил ком. Не в силах сдержаться откашлялся. Старик поднял голову и улыбнулся участковому.

– А, Иван Александрович! Мое почтение!

– З-з-дравствуйте…

Чтобы справиться с приступом головокружения, Платов вынужден был опереться на ствол ближайшей березы.

– А я вас признаться, заждался, – старик отставил корзину в сторону. – Дела?

– Да. Дела, – деревянно ответил Иван, осознавая всю нелепость разговора. – А вы кто?

– Я-то? – в зеленых и очень молодых глазах деда сверкнул задорный огонек. – Ну, во-первых, не местный.

– Это я вижу. Что вы здесь делаете?

– А во-вторых, – старик проигнорировал вопрос участкового. – У меня к вам дельце.

– Какое еще дельце? – к Платову возвращалось присутствие духа. – Повторяю: что вы здесь делаете?

– Плету корзину, как видите. Разве это запрещено законом?

– Нет, но…

– Эх, Ваня, столько предстоит сделать, а тебе бы все болтать!

Неожиданная фамильярность окончательно вывела инспектора из себя.

– Хватит молоть чепуху! Кто ты такой?

– Гм… Раз настаиваешь, – старик пожал плечами с таким видом, будто ему приходилось втолковывать прописные истины несмышленому подростку. – Ты слыхал о мойрах?

– Какие еще мойры?!

– Успокойся! – указательный палец старика описал в воздухе плавную дугу и Платов почувствовал, как его разгоряченного лба коснулся поток ледяного воздуха. – Остыл? Тогда продолжим. Клото, Лахесис, Атропос. Греческие богини судьбы. Неужели не приходилось читать о них?

Иван уже понял, что имеет дело с существом, которое способно стереть его в порошок и решил не пререкаться.

– Припоминаю…

– Так то – в Греции! – старик с досадой хлопнул ладонью по своей корзине. – Одна прядет, другая отмеряет, третья обрезает. Полное разделение труда. До чего красиво и цивилизованно! А я, как видишь, один.

– Корзина – это судьба? – спросил Платов дрожащим голосом. – А вы…

– Лозоплетельщик, Ваня. Наконец-то до тебя дошло. Чего побледнел? Я ведь не кусаюсь. Пока, по крайней мере, – старик улыбнулся демонстрируя ряд ровных зубов цвета слоновой кости. – И не стану этого делать, если ты выслушаешь меня без криков и попыток грохнуться в обморок.

– Вы галлюцинация, – с надеждой прошептал Платов. – Конечно, галлюцинация. Я упал и по всей видимости ударился головой. Так?

– Хоть горшком назови, только в печь не ставь, – рассмеялся Лозоплетельщик. – Не знаю ударился ты головой сейчас или тебя уронили в детстве с крылечка. Суть в другом. С этого момента твоя судьба станет такой же извилистой, как прут лозы вдетый в корзину. Изменить ничего нельзя. Зло, пришедшее в мир нарушило его равновесие и тебе, дружок предстоит выровнять чаши весов.

– Мне? Почему мне?

– Считать тебя, участковый, неким избранником было бы ошибкой, – Лозоплетельщик вытащил из воздуха прут и помахал им. – У каждого своя судьба. Карма, если хочешь. Предназначение. Только выполнив его ты освободишься от внимания высших сил. Станешь свободным. Относительно, конечно.

– И в чем же мое предназначение?

– Трижды, друг мой Ваня, тебе придется заглянуть в бездну. Трижды свернешь на дорогу мрака и исправишь то, что нарушает правильное течение бытия.

– А потом?

– Ишь какой шустрый! До «потом» еще нужно дожить.

– И все-таки?

– Потом я просто помещу прутик твоей судьбы в свою корзинку. Ты сможешь жить как все.

– Только-то?

– Я не золотая рыбка, Иван. Жить как все – не так уж и мало, – Лозоплетельщик смерил Ивана задумчивым взглядом. – Например, любить и быть любимым… Простая, но такая уж и доступная, как кажется на первый взгляд человеческая радость. Тебе ее придется заслужить.

– Итак, я должен выполнить определенную миссию, – Платов решил, что извлечь максимум пользы, пусть даже из общения с галлюцинацией и опустил глаза, пытаясь избежать гипнотического взгляда старика. – В чем она заключается?

Ответа не последовало. Иван поднял голову. Лозоплетельщик исчез вместе со своей корзиной. Не осталось даже остатков коры, которые еще секунду назад образовывали на траве горку.

– Черт, – Платов потер пальцами виски. – Привидится же такое! Здорово я, однако бабахнулся. Все Витька, мать его так!

Чтобы окончательно убедиться в том, что диковинный старик был не более чем плодом разыгравшегося воображения, Иван подошел к пню, с которого вещало привидение и провел пальцами по шершавому срезу.

– Лозоплетельщик…Чушь собачья!

Возвращаясь в Липовку инспектор старался думать только о повседневных делах и выбросить из головы встречу на поляне. Однако, услышанное четверостишие прочно засело в памяти. Платов то и дело ловил себя на том, что бормочет под нос песенку о прутиках-веточках.

Он уснул твердо убежденный в том, что утро не будет мудренее вечера.

И вот завтра наступило. Хмурое, по меткому выражению Алексея Толстого, утро встретило Ивана беспорядочно разбросанными по кухонному столу бланками протоколов. Все они находились в разной степени завершенности, но ни один не был готов к рандеву с майором.

Платов провел пятерней по растрепанной рыжей шевелюре, мельком взглянул на злополучное пятно, украшавшее карман рубашки и отправился во двор, к покрытому синей, местами облупившейся эмалью умывальнику.

Пухлый, ниже среднего роста, 32-летний страж сельских нравов очень страдал из-за веснушек, которые украшали его круглое лицо, не с приходом весны, как полагалось всем добропорядочным пигментным пятнышкам, а круглый год.

Такой набор недостатков привел к тому, что Иван мало интересовался своей внешностью и подходил к зеркалу только в случае крайней необходимости – придать должный наклон фуражке.