Снишься мне (ЛП)

Но ты сделала меня чем-то большим, ты дала мне намного больше, и я всегда буду благодарен тебе за это. И, возможно, мне стоит пояснить, что это, — сказал он, указывая свободной рукой на них, — между нами, чтобы не было путаницы. Люди называют нас парнем и девушкой, это подходящее объяснение для них. Но наедине, когда есть только ты и я, это термины даже и близко не описывают то, кто ты есть для меня, — Дайр перевел дыхание, успокаиваясь.

Его эмоции бушевали внутри как ураган, мечущийся между желанием защитить ее и необходимостью подчиняться воле Творца. Он чувствовал это, наблюдая как женщина, сидящая перед ним, умирает. Он не привык к этим чувствам, и хотя знал, что Серенити за него беспокоится, он не хотел пугать ее своим напором. Но когда слова полились из него, осуждения, которого он ожидал, не было. Даже сказать, что прорвало плотину, было бы преуменьшением.

— Нечестно с моей стороны просить тебя о том же, что я готов и хочу дать тебе. Ты так молода, твоя жизнь только началась, для того, чтобы связывать себя обещаниями. Я существовал гораздо дольше, чем твой разум может представить. Поэтому я не хочу, чтобы мое признание заставило тебя чувствовать себя так, будто ты должна ответить взаимностью или просто ответить мне. Но я чувствую, что ты имеешь право знать, ведь очевидно, что ты не понимаешь, что я чувствую к тебе. Я люблю тебя. Никогда до тебя я не понимал, что это означает на самом деле. Теперь, несмотря на изношенность этой фразы, я точно знаю, что значит «я люблю тебя».

— И что же это значит? — прошептала Серенити едва слышно.

— Это значит я твой — сердцем, телом, душой. Я твой. Неважно, нужен ли я тебе, выберешь ли ты меня или пройдешь мимо, я всегда буду твоим. Не будет ни одного дня, когда с восходом солнца я не буду думать о твоей безопасности, благополучии и счастье, и не будет ни одной ночи, чтобы я не убедился, что твои сны спокойны и разум отдыхает. Это значит, что твои потребности всегда стоят на первом месте. Это ничего не стоит тебе, но это стоит для меня всего, и я с радостью заплачу эту цену. Это значит, что нет ада, через который я не пройду. Нет битвы, в которой я не буду сражаться. Нет такой жертвы, которую я не принесу, чтобы убедиться, что ты в безопасности, защищена и счастлива.

В наступившей тишине его голос больше не заполнял маленькое пространство. Только шум приглушенной музыки звучал из динамиков, и доносились приглушенные голоса других людей, заказывающих еду. Серенити сидела неподвижно, как камень. Она смотрела на него невидящим взглядом. Он не знал, была ли она в шоке, напугана, счастлива или зла из-за того, что он ей сказал. Дайр пытался быть терпеливым, но он был близок к тому, чтобы зарычать, как животное, пытаясь угадать ее мысли. Справедливости ради, он сам сказал ей, что отвечать не обязательно. Он хотел ударить себя за это. Он хотел, чтобы она ответила, даже если бы она просто рассмеялась над ним; он хотел понимать, что между ними.

— Это все? — внезапно сказала она, нарушая тишину.

— Это все что? — уточнил Дайр, сморщив лоб в замешательстве.

— И это все, что это значит? — если бы Дайр не увидел легкого изгиба ее губ и озорного блеска в ее глазах, он бы подумал, что она серьезна.

— Какое разочарование, — подыграл он ей. — Нужно было добавить немного драгоценностей и замков.

— Определенно это было бы более впечатляюще, — согласилась она, кивая. Его рука все еще была на ее теплой щеке. Он задержал ее еще на мгновение, прежде чем убрать. Тишина вновь наполнила машину, но, к счастью, ненадолго.

— Я знаю, ты сказал, что мне не нужно отвечать или что бы то ни было, — начала Серенити, — но ты не против, если я все-таки отвечу?

Дайру понравилось, как она прикусила нижнюю губу, посмотрев на него сквозь опущенные ресницы.

— Конечно, нет, — он слегка кивнул, побуждая ее продолжить.

Она выдохнула, пошевелив пряди волос около лица. Она колебалась, но ее рот был полон решимости. Дайр ждал. Он ждал, чтобы понять, хочет ли она покинуть его. Он ждал, чтобы услышать слова, которые либо погрузят его обратно в мир тьмы, либо наполнят ее светом.

— Единственной любовью, которую я получила или дарила, была любовь ребенка к родителю или другому члену семьи, — сказала Серенити, откинувшись на своем месте. — Поэтому я признаю, что у меня нет никакого опыта с другими видами любви. Но я знаю, что то, что я чувствую к тебе, не похоже на то, что я чувствовала раньше. Это сильнее, напряженней, безумней, и иногда немного пугает.

Глаза Дайра были прикованы к лицу Серенити, пока она говорила. Его грудь поднималась и опускалась с каждым вздохом, в зависимости от того, что она скажет дальше.

— Я буду честна. Я боюсь сказать, что люблю тебя, потому что, кажется, что мы должны узнать друг друга получше, прежде чем появятся такие сильные чувства, но я не знаю, как еще назвать то, что я чувствую к тебе, — она подняла голову и повернусь, чтобы посмотреть, наконец, на него. — А еще я очень боюсь все это чувствовать, потому что не представляю, какое будущее может у нас быть. Я потеряла родителей, и боль от этой потери никогда не уходила. Я не знаю, смогу ли я потерять еще кого-то, в ком так сильно нуждаюсь. Но я не смогу попросить тебя уйти, даже опасаясь разбитого сердца. Сама мысль о том, что тебя здесь нет… это… ужасно. Это порождает пустоту внутри, которая не дает дышать.

— Не проси меня уйти, — прозвучал его хриплый шепот, когда его рука потянулась к ее. — Я не смогу, даже если бы захотел.

***

Эмма уставилась на потолок в ее комнате. Она так устала. Это была настоящая причина, по которой она сказала Серенити, что не хочет идти в клинику сегодня. Рафаэль оставался с ней, как и каждую ночь, но он не мог остановить тот вопящий матч, который продолжался большую часть ночи между Милдред и ее гостями. Эмме нужно было сходить в туалет с утра, но она не посмела выйти из своей комнаты, пока Милдред и остальные не заснули. Они все были в пьяном ступоре, и, к счастью, в отключке на какое-то время. Она надеялась, что ей удастся уснуть, но пока она лишь дремала. Рафаэль молчал, хотя в этом не было ничего нового. Она думала, он пытался дать ей отдохнуть.

Спустя еще несколько минут Эмма сдалась. Она села и отодвинулась, пока не прислонилась к холодной стене позади нее. Рафаэль не повернулся к ней, даже когда она заговорила.

— Ты когда-нибудь хотел быть человеком? — спросила его Эмма. Этот вопрос проносился в ее голове несколько раз за эти недели с момента знакомства с ангелом. Он смотрел по сторонам так напряженно, что она не могла, не задастся вопросом, не устает ли он, постоянно наблюдая за всем вокруг. Он не казался удивленным ее вопросом, ведь его вообще мало что могло удивить.

— Невозможно скучать по тому, чего никогда не имел, — его голос был, как обычно, холоден, без всяких эмоций.

— Это же не значит, что тебя не волнуют вещи, которые ты видишь в мире. Семьи, пары, дети — вещи, которых у вас никогда не будет. Это не тревожит тебя? — сразу же после того, как выпалить вопрос, Эмма поняла, что это могло прозвучать немного бессердечно. Иногда она говорила раньше, чем думала, потому что была очень любопытна, ей всегда хотелось узнать больше. Она не хотела быть навязчивой, ей просто хотелось узнать все факты, задавая вопросы. Она положилась на то, что, несмотря на ее интеллект и зрелость, она была всего лишь восьмилетней девочкой. Поэтому вместо того, чтобы извиниться, она просто подождала, что он ответит.

— Я не был создан ни для одной из этих вещей. Движущая сила внутри меня — это необходимость защищать творение Творца и бороться со злом, врагами Творца. Я выяснил, что когда вижу счастливых и довольных людей, которые следуют своим целям, мне нравится это, но я не хочу этого. Кроме того, если бы я не был создан для защиты, то кто бы был? — Эмма наморщила лоб, пытаясь понять, что он пытается сказать.

— Вы хотите сказать, что если бы вас не было здесь, чтобы делать свою работу, возможно, ее бы никто не делал?