Страница 1 из 2
Пушистый друг
Моё детство прошло в маленьком подмосковном городке, единственной примечательной особенностью которого был старый советский магазин, сохранивший свой облик со времён Брежнева, вывеска над ним гласила: «Военторг», несмотря на это, там продавали продукты, пиво, воды, бытовые принадлежности. Город спал всегда, особенно заметно это было, когда тротуары нагревались до температуры плавления под палящим летним солнцем, и улицы освобождались от людей, заполняемые сухим горячим воздухом. В один из таких жарких, доводящих до изнеможения, дней со мной случилось то, что всегда случается с человеком в детстве, ломая его радужные представления об окружающем мире, подрывая основы его веры в людей. Задний двор нашего многоквартирного дома был засыпан песком, должно быть оставшимся со времён стройки. Вечер только – только начинался, солнце уходило на запад, свет от него ложился на песок, превращая привычный вид в подобие пустыни. Единственная выделявшаяся деталь – подвал, построенный из кирпичей, неровно прилегавших друг к другу. В этом подвале всегда было полным – полно крыс, серых и противных, большая часть из которых были заражены неизвестной болезнью: у каждой второй выпирал бок, и они даже не бегали, а ползали в хаотичном порядке, выискивая еду. Местные мальчишки, отстреливали их из игрушечных ружей, заряжаемых пластмассовыми пульками. Всегда жаль этих мелких вредителей, не понимающих, что плохого они сделали людям. Как и в любой другой день, я сидел на краю подвала и кидал камешки вниз, пытаясь разбудить крыс – всегда было интересно наблюдать за их безумной беготнёй друг за другом, но в этот раз они спали крепко, и мои камни отскакивали от ржавой решётки, не привлекая внимания. Увлёкшись своим занятием, я совсем забыл об окружающем мире, перегнулся через стенку подвала и внимательно рассматривал лежавший на дне мусор: зубчатые кольца, шины, шприцы. Через некоторое время я почувствовал мягкое прикосновение к ноге, отвлекшее меня от созерцания помойки. Передо мной сидел маленький котёнок, продолжающий усердно вытираться о мою штанину. Пушистое создание серого цвета глядело на меня совсем недавно прозревшими глазами, а внутри у малыша мурлыкала живая шарманка. Я слез со стенки подвала, взял на руки котёнка, и ощутил, как его тепло греет мои ладони, а глаза котёнка просвечивают, характерная черта всех кошачьих, от попадающих в них лучей солнца. Скоро моему другу надоели бесконечные тискания, почёсывания и восторженные «сюсюканья», он отчаянно пытался вырваться, и я его отпустил, мягко опустив на землю. В ту же секунду котёнок убежал. Оставшись один, я засобирался домой, но, не успев сделать и пары шагов, услышал за спиной, скрип песка под чьими – то ногами. Обернувшись, я увидел соседа по лестничной площадке: парня одиннадцати лет с ужасно торчавшим животом, вечно растрёпанными волосами и собранными в белые комки в углах губ слюнями, это усложняло дикцию, поэтому всегда было сложно понять его бормотание. Родители назвали «слюнявого» – Вовой. Он взял котёнка на руки и не стал его гладить, а начал мяться на месте, раздумывая, чтобы ему такого сделать. Я молчаливо ждал, сердце забегало в груди.
Вдруг он схватил малыша за шкуру и подбежал к подвалу, через полсекунды раздумий, он начал поднимать руку, продолжавшую крепко держать моего друга, над зловонной дырой подвала, его лицо было изуродовано кривой слюнявой улыбкой, губы чётко выговорили: «Отпущу». Я услышал тонкий крысиный писк там, внизу, мне стало страшно, руки дрожали, футболка прилипла к спине, крик зарождался где – то в животе, но губы не выпускали его, как бы я не дёргался и не дышал. Вова опустил руку ниже, увидев мои беспомощные судороги, лицо его ещё больше искривилось от удовольствия. От нараставшего страха меня начинало поташнивать, пищащих крыс в подвале становилось больше, в голове не было мыслей, один крысиный писк, голова наливалась кровью, закипала, заставляя меня дышать чаще, отчаянно раздувая ноздри. Глаза закрылись, и тело заработало отдельно от головы, упав на колени, я начал истошно кричать: «Пусти!», безумными движениями не собирая, а сметая камни в кучу, слёзы выстрелили из глаз, челюсти инстинктивно смыкались и размыкались, издавая хищный клацающий звук, я пополз на четвереньках, готовый разорвать на куски этого живодёра. Мне казалось, что я ползу уже несколько десятков метров, размахивая руками, улавливая лишь воздух, рыча и всхлипывая. Когда, наконец, открыл глаза, никакого Вовы не увидел, а только моего маленького друга, свернувшегося в клубок прямо перед моим носом. Обессиленный, я свалился на землю и обнял его, вжавшись лицом в недлинную кошачью шерсть.
Из дома на работу
Иногда случается утро, не способное встать в ряд с другими. Когда после обыкновенного пробуждающего кофе, в голову приходят мысли, точно идущие не от «царя в голове». В жизнь любого из нас вторгается утро, заставляющее изменить ход жизни: повернуть вспять, поставить перпендикулярно, закопать глубоко и надолго, в приступе отчаяния, может быть. Навсегда. Хочется верить… или… хотелось бы. Иду в киоск, ужасно хочется мятных конфет. Впереди дорога длинная – это же вовсе не шутки – идти от дома до работы пешком, особенно, если ты обладатель бесценной возможности: «Жить на Рабочей Окраине», а не в среде лицемерной и праздной буржуазии. Выше голову, товарищ! А причём здесь мятные конфеты? Да, мята – это же вкус дороги, дальней и уже слегка прикрытой инеем первых заморозков. Скользко и бодряще; чует моё сердце, ноет моё сердце, значит что – то будет, постучится в дверцу. Настроение « Сайгон». Было в Ленинграде, в семидесятые, культовое местечко, где собирались советские хиппи, рокеры, начинающие диссиденты… ищущие интеллектуалы того времени. Моё поколение те времена и в глаза не видело, но из старых газетных вырезок и документальных фильмов представление имеем смутное, зато воображение богатое. Независимость – моё кредо, «нирваническое» состояние на подходе. Птицей самого высокого полёта лечу мимо гаражей, выбрасываюсь на улицу, даю полную свободу телу, смотрю сквозь тёмные стёкла очков с диоптриями. Какая находка! Только представьте: и видно всё, и «статус» сохраняется. Тем временем, из переулка вышел он. Вылитый «шуршун». Фигурка из русских народных промыслов, их делают из глины, чтобы они потом злых духов отпугивали своим таинственным шумом в уголке, чаще по ночам. Дедушка выплыл из–за угла, подобно линкору «Пётр 1». Распугивая на ходу беспутных сидельцев у крыльца магазина « Продукты». Хотя кто сказал, будто бы они беспутнее нас? Извините, один такой в течение часа пересказывал мне знаменитое вокзальное эссе «Сколько строп у парашюта!?», да, да, не об этом. Вынужденное отступление. Дед грозно глянул в мою сторону. Испуга не вызвал, наоборот старик показался мне милым. Шапка набок выдавала в нём хулиганистое прошлое лыжника – спринтера, походка «с одесского кичмана» подтверждала увиденное.
– Здравствуй, отец! – я.
– Привет, старичок! – «шуршун».
Философское настроение подбавило мыслей, а заморозки смелости.
– Вопрос мучает меня довольно давно, скажите, пожалуйста, а где у человека совесть? Представляете, я всем встречным в глаза смотрю, а они в сторону отводят, вежливо стесняясь! – я.
– Так а чего ж ты, бесстыдник, людям в зенки открыто глядишь? – старик.
Честно скажу, здесь я призадумался. Только дедушке было всё равно. Он вынул из кармана бечёвку и за несколько секунд, можно сказать связал, красивый и сложный, думается мне «морской», узел. Повертел перед моими глазами, дёрнул верёвочный хвостик и протянул мне. Давай, мол, ты попробуй! И я попробовал. Это сплетение тонких ниток совсем не слушалось моих рук. Лучшее, что когда – либо получалось у меня – узелок «бантик» в три года, уже после того, как вылитая на мою голову манная каша, вынудила научиться читать. Но это в прошлом, в этот – то раз должно получиться – вертелось в голове. Непослушная верёвка продолжала свою дуэль с моим незрелым разумом. Отчаяние накрывало меня. Спасаться возможности не было, отступать поздно. Дед ходил взад – вперёд, кружился вокруг меня, нагнетая ощущение моей беспомощности.