Гнев Тиамат (ЛП)

Теперь в Лаконию стремился каждый, кто хоть что-то из себя представлял. Движение происходило сразу на нескольких уровнях. План Дуарте по переносу центра человечества из Солнечной системы к сердцу собственной империи нашел такую поддержку и одобрение, которые сначала потрясли Холдена до глубины души, а затем зародили в нём легкое разочарование в людях вообще. Самые престижные научно-исследовательские институты перенесли сюда свои штаб-квартиры. Четыре балетные труппы позабыли о столетиях соперничества ради Лаконианского института искусств. Знаменитости и ученые бросились осваивать роскошные, субсидируемые государством столичные поместья. Здесь успели отснять несколько новых фильмов, и мягкая сила культуры, основанной на скоростном промывании мозгов, готовилась затопить сети и новостные каналы обнадеживающими посланиями об успехах Высокого консула Дуарте и лаконианской стабильности.

Пришёл и бизнес. Банки и офисы, построенные Дуарте, ждали арендаторов. Теперь Ассоциация Миров – это вам не какая-то Кэрри Фиск в дерьмовом офисе на Медине, а собор в центре столицы, с вестибюлем больше причального ангара и витражами, казалось, уходящими от пола в бесконечность. Управление Транспортного союза тоже расположилось здесь, в здании попроще и с меньшими удобствами, чтобы показать физически и социально, кому именно отдано предпочтение. Холден наблюдал за всем этим из Государственного здания, своего дома, своей тюрьмы, с чётким ощущением, что все они живут на острове.

Чистая, новая, яркая Лакония внутри городской черты, управляемая лучше большинства космических станций, известных Холдену. А снаружи – дикая природа, о которой он читал только в книгах. Древние леса и инопланетные руины, на исследование которых уйдут поколения. Слухи об остатках технологий, пробужденных к жалкому существованию ранними экспериментами с протомолекулой: бурильных червях размером с корабль, ремонтных дронах, напоминавших собак, и не видевших разницы между механизмом и плотью, кристаллических пещерах, в которых пьезоэлектрические эффекты вызывали галлюцинации с фантомной музыкой и головокружительной дезориентацией. Столица стала новым синонимом человечества, а планета вокруг осталась чужой. Остров глубоко знакомого в море непознанного. И то, что Дуарте, несмотря на все амбиции бога-императора, не сумел освоить всё это и за несколько десятилетий, странным образом обнадёживало.

Но это же и ужасало.

Прием был роскошным, но не помпезным. Если вся Лакония соответствовала образу Дуарте, то здесь наблюдалась странная нотка личной сдержанности его души. Каким бы грандиозным ни был сам город, или всеобъемлющими его амбиции, во дворцовом комплексе консула отсутствовала вычурность. Его дом не был даже особенно изысканным. Чёткие архитектурные линии и нейтральная палитра создавали в бальном зале ощущение элегантности, не слишком заботящейся о чужом мнении. Диваны и стулья расставлены там, где при необходимости их можно было передвинуть. Молодые люди в военной форме разносили бокалы с вином и пряный чай. Дуарте заставлял окружение излучать уверенность, даже больше, чем силу. И этот трюк был хорош, потому что работал даже после того, как Холден осознал его механику.

Взяв бокал вина с подноса официантки, Холден пробирался сквозь движущуюся толпу. Некоторых он узнавал сразу. Вон Керри Фиск из Ассоциации Миров за длинным столом в окружении губернаторов полдюжины колоний, и каждый их них старается первым засмеяться над её шутками. А вот Торн Чао, главное лицо популярной новостной ленты системы Бара Гаон. Эмиль-Мишель Ли в струящемся зелёном платье, которое было её фирменной маркой везде, кроме фильмов. И на каждое лицо, которое Холден знал по имени, приходилась ещё дюжина, выглядевших смутно знакомыми.

Он двигался сквозь призрачную социальную дымку вежливых улыбок и фальшивых приветственных кивков. Он был здесь, потому что Дуарте хотел, чтобы его здесь видели, но круг людей, желавших заслужить благосклонность консула, не слишком сильно пересекался с кругом тех, кто опасался вызвать его недовольство, общаясь с государственным пленником.

И всё же такие были.

– Недостаточно я пьяна для всего этого.

Камина Драммер, – президент Транспортного Союза, – стояла, облокотившись на стойку и обхватив руками стакан. Вблизи её лицо казалось старше. Теперь, без камеры, экрана и миллиарда километров между ними, морщины вокруг её глаз и в уголках рта проступили отчётливей. Она подвинулась, освобождая место, и он принял приглашение.

– Даже не знаю, как надо напиться, чтобы было достаточно, – ответил он. – В стельку? До бычки? До пьяных слёз?

– Да ты даже не поддатый.

– Я нет. В последнее время вообще избегаю алкоголя.

– Сохраняешь ясный ум?

– Ага. И берегу от расстройства желудок.

Драммер улыбнулась, потом засмеялась.

– Вывели почётного заключенного на люди. Гляжу, ты им уже не особо и полезен. Что, выжали из тебя все соки?

В её интонации звучала подколка между двумя старыми коллегами, что вышли в тираж, и жили в политической тени. И нечто большее. Способ спросить, пришлось ли ему сдать подполье Медины. Решились ли они сломать Холдена. Драммер понимала так же хорошо, как и он сам, что слушать их могли даже здесь.

– Помог, чем сумел, с проблемой инопланетной угрозы. В любом случае, все их вопросы, и мои ответы – вчерашний день. Дуарте думает, что я ему тут полезен, и вот он я.

– Как часть всего этого цирка с ослами.

– С конями, – поправил Холден. И увидев её реакцию, пояснил, – Называется "цирк с конями".

– Ну ещё бы, – согласилась она.

– А вы как? Как продвигается демонтаж Транспортного Союза?

Глаза Драммер прояснились, а улыбка стала шире. Она ответила идеально поставленным для новостных лент голосом – чётким, тёплым и лживым, как резной жёлудь:

– Я безмерно удовлетворена плавным переходом к более полному контролю со стороны властей Лаконии и Ассоциации Миров. Наша цель – поддержать и оптимизировать старые практики, которые работали хорошо, и интегрировать новые процедуры, которые помогут вырубить омертвевшую древесину. Это позволит сохранить и приумножить эффективность торговли, не ставя под угрозу безопасность, которая требуется для великой судьбы человечества.

– Так плохо?

– Наверное зря я так. Может быть и хуже. Пока я послушный маленький солдат, и нужна Дуарте, чтобы вытащить на свет Сабу, я хотя бы не отправлюсь в загон.

Шум голосов усилился, толпа заволновалась. Внимание всех в бальном зале притянуло к главному входу, как железные опилки к магниту. Холдену не нужно было смотреть, чтобы понять, что прибыл Уинстон Дуарте. Но он всё равно посмотрел.

На Дуарте была почти такая же форма, как и на нём. На лице то приветливое спокойствие, которое он, казалось, носил повсюду. Тем не менее, его охранники отличались от приставленных к Холдену. Два здоровенных телохранителя с оружием в руках и мерцанием в глазах, выдающим имплантированные технологии. Кортазар держался чуть в стороне с видом подростка, которого отвлекли от игры для семейного ужина. А настоящий подросток – дочь Дуарте, Тереза, – тенью двигалась за отцом.

Кэрри Фиск, бросив свою губернаторскую свиту, поспешила к консулу для рукопожатия. Они перекинулись парой фраз, прежде чем Фиск повернулась к Терезе, чтобы пожать руку и ей. За Фиск начинала скапливаться небольшая толпа людей, с деланной ненавязчивостью пытавшихся протолкаться поближе для встречи с великим человеком.

– Жуткий он, этот сукин сын, да? – спросила Драммер.

Холден хмыкнул. Он не знал, какую именно жуть она имеет ввиду. Например то, насколько все вокруг готовы ему кланяться. Уже этого было достаточно. Но, возможно, она заметила и то, что видел он сам: неестественное подрагивание глаз, отблеск перламутровой тени под кожей. Холден наблюдал протомолекулу в действии, побольше, чем кто-либо, кто не бывал в лаборатории Кортазара. И потому, вероятно, побочные эффекты лечения Дуарте для него были более очевидны.