Пришельцы

– Сучка! – прошипел пьяный развратник, когда она, в отчаянье, укусила его за руку, чуть повыше кисти. – Я тебя научу, как нужно вести себя со старшими!

Он схватил её за волосы, оттянул голову назад и заставил встать на колени. Затем расстегнул штаны и вытащил свои причиндалы. В нос ей ударил запах мочи и давнишней немытости.

Она дёргалась, пыталась увернуться, а он тыкал и тыкал ей в губы вонючей головкой, продолжая держать за волосы. Чтобы хоть как-то увильнуть, она опустилась ещё ниже, практически села на пол, не обращая внимания на резкую боль в затылке от готовых вырваться с корнем волос. Руки лихорадочно зашарили по холодному кафельному полу, и правая наткнулась на что-то ещё более холодное, металлическое. Ножик! Обычный ножик, которым колбасу или хлеб режут, не точеный к тому же уже давным-давно. Она схватила его и ударила прямо в волосатое, дурно пахнущее непотребство. Мужик дико заорал, отпрянул от неё, а она полоснула ещё раз, наотмашь, и кинулась прочь из кухни, а потом и из квартиры. Сколько бежала в темноте, не разбирая дороги, не помнит. Очнулась в лесополосе, сидя на сырой и студёной земле, прислонившись спиной к дереву. Рука по-прежнему сжимала спасительный нож. С омерзением отбросила его в сторону и сжалась в комочек: на улице был конец августа, ночи стояли холодные, а она выскочила в одной ночнушке и тапочках. Потом отыскала нож, отмыла и с тех пор не расставалась с ним.

Вернулась она домой, когда рассвело, вся зарёванная и дрожащая от холода.

– Где носило всю ночь?! – прорычала мать, опухшая и злая со страшного похмелья. Она возила тряпкой по полу на кухне, замывая кровавые разводы.

Отец с отрешённым видом курил «Беломор», а пепел с папиросы падал вниз, как раз на те места, где только что мать прошлась тряпкой.

Людмила поведала всё без утайки и потянулась к матери, ища сочувствия и успокоения. Но та села на табуретку, широко расставив толстые, в венозных узлах ноги, едва прикрытые до колен старым, исцветшим халатом, хлопнула зло по коленке и пропитым голосом исторгла из себя:

– А я-то думаю: откуда здесь кровища?.. Ну и что, стерва, от тебя убыло бы, что ли?! А ежели ты его покалечила и сюда сейчас ментов куча навалит? Что тогда?

Дочь обомлела. Слёзы потекли сами, и она стояла, не шевелясь, не зная, что дальше делать.

– Я эту гниду убью! – пришёл в себя отец. Худой, всклокоченный, в семейных трусах и заношенной майке, он сейчас походил на классического пропойцу, какими их изображали в советских карикатурах. – Найду и убью!

Он швырнул окурок в раковину, прошлёпал босыми ногами по линолеуму и заперся в туалете.

– Вот там и сиди! Убьёт он… Да где ты его найдёшь? Кто это был, вообще? А убьёшь, что тогда?! Посадят мудака, и всё! А я одна оглоедов этих поднимать буду?!

После этого случая Людмила отдалилась от матери, а когда в доме собирался шалман, запиралась с братом у себя в комнате и сидела там, пока все не угомонятся. Силёнок едва хватало, чтобы старенький комод к двери придвинуть. И ставила ведро в уголок, чтобы в туалет не бегать.

А год назад, пасмурным осенним днём, она впервые в жизни пошла в театр. Когда учительница предложила билеты в «Ленком», весь класс поднял руки, кроме неё. Подружки стали уговаривать, а она отнекивалась, хотя и очень хотелось. И тут один из одноклассников, дышащий к ней неровно и не раз отвергнутый, бросил, словно невзначай, через губу:

– Да у неё денег нет! Родители всё на свете пропили. Она вообще, наверное, скоро голой в школу ходить начнёт.

Учительница шикнула на него, а он заржал, и хохот его обидный подхватили ещё несколько парней и девчонок. Она зарделась вся, стиснула зубы, но достала из кармана необходимые деньги. Их ей дала мать, чтобы она по дороге из школы зашла за продуктами. Редко, но у мамаши случались моменты протрезвления, и тогда она посылала дочь в магазин, боясь, что сама ничего, кроме водки, купить не сможет. К удивлению Людмилы, мать на рассказ дочери о том, что деньги потеряны, отреагировала спокойно, без крика.

– Хрен с ними, – лишь махнула рукой. – Сегодня отец должен чего-то получить…

Несмотря на свои запои, отец был сантехником от бога и в дни редкой «завязки» копейку в дом приносил.

Пока Людмила смотрела во все глаза «Юнону и Авось», в дом к ней пришла беда. Страшная, валящая с ног, непереносимая. Отец действительно получил какие-то деньги в тот день. И сразу же купил ящик водки и нехитрой закуски. Где разливали ту дрянь неизвестно, но по психике запойного мужика она ударила катастрофически. Дочь так и не узнала, что произошло между родителями. Отец схватил топор в руки и несколькими ударами изуродовал лицо жене почти до неузнаваемости. Как минимум три удара оказались смертельными. Затем он ворвался в детскую комнату и одним махом снёс голову сыну, сидевшему за уроками. Потом, по словам оперативников, расследовавших это дело, вернулся на кухню, выпил ещё стакан пойла, ткнулся лицом в стол и больше не проснулся.

Девчонку на воспитание взяла двоюродная тётя. Именно поэтому Людмила оказалась в новом районе и в новой школе.

– Они никогда не ссорились так, чтобы до мордобоя. Никогда! Понимаешь? – закончила она свой рассказ. – Отец и на нас с братишкой руку не поднимал. Это всё отрава эта, людей в нелюдей превращающая. А они её глушат и глушат…

– Ты что, на всех алкашей так бросаешься?

– Нет, – она опустила глаза. – Просто… Просто годовщина сегодня. Накатило, видимо…

– А чего бежали-то? – он сейчас ненавидел всех выпивох на свете. – Накостылять им, и все дела.

– За что? – искренне удивилась она. – Если мордовать больного человека, он выздоровеет, что ли? Тебя этому в боксе учат?

Он ничего не ответил, лишь отвёл глаза от её лица, казавшегося ему ещё красивее после тяжёлого рассказа, после пролитых слёз.

– Я тебе, Димка, это затем рассказала, чтобы ты относительно меня никаких иллюзий не испытывал. Девочка я без приданого и с туманным будущим. Школу закончу, конечно, а вот дальше… На институт денег мне тётка точно не наскребёт. Мы ту квартиру сдаём, чтобы жить нормально. Если только сама поступлю…

– А при чём здесь это? – он обиделся. – Я люблю тебя! Понимаешь? Люблю! И какое мне дело до твоего прошлого?! А будущее… Мы его вместе построим!

Она промолчала, только посмотрела на него как-то странно: и влюблённо вроде, и доверительно, и в то же время не без сомнения…

«Зачем?! Зачем память подбрасывает мне это именно сейчас? – подумал он, с ненавистью глядя на телефон, лежащий на столе. – Быть может, потому, что Людмила тогда тоже стояла у точки невозврата, а ведь выкарабкалась, человеком стала. Но у неё ситуация другая была, я же… Не хочу больше жить. Не хочу!»

Теперь к нему в мысли явился Никита Никитович, с его неподражаемой харизмой, с его вечными, гранитными словами о необходимости держать любой удар, о точке невозврата, и перейдя которую – нужно продолжать биться.

…Придя на первую тренировку после летних каникул, в свой последний школьный год, Дмитрий увидел в тренере перемены, бросающиеся в глаза. Сильный пятидесятилетний человек, казавшийся незыблемым, как утёс, вдруг ссутулился, спал с лица, под покрасневшими глазами появились мешки. Что произошло с ним всего-то за три месяца?

– Побежали, бандерлоги, – приказал он потухшим голосом. – Размять вас нужно после лета. Зажирели, поди…

Занятия между тем прошли в обычном режиме: напряжённо, интенсивно, до седьмого пота.

– Смолин, – сказал тренер, дав команду окончить тренировку, – помоешься, переоденешься и зайди ко мне.

В маленькой тренерской каморке всегда было уютно и царил идеальный порядок. На столе – ни пылинки, а стены аккуратно увешены грамотами и дипломами, завоёванными когда-то самим Никитой Никитовичем и его воспитанниками. Кубки на одной-единственной полке стояли в стройном ряду, выстроившись по ранжиру. Сейчас же Дмитрий замер на пороге, не веря своим глазам. На стенах остались лишь обои, местами ободранные, а из мебели – одинокий колченогий стул, на котором сидел Никита Никитович, уронив лицо в широкие ладони. Дмитрий почувствовал запах водки, а под стулом, у самой стены, углядел почти пустую бутылку, сиротливо валявшуюся на полу.