Одинокие в раю

– Как в Неву? – опешила Надя.

– А так. Локтем спихнула. – Тамара поведала о том, что случилось на Дворцовой набережной, и, не переводя дыхания, с размаху предложила компенсировать потерю деньгами.

– Откуда у тебя деньги-то? – Надю покоробил тон квартирантки, необычный и в чем-то насмешливый.

– Или вот что… Возьми костюм мой. Этот. Он тебе нравится. – Тамара бросила на кушетку снятый жакет, развалила змейку на юбке. – Не сердись. Я от души, честно.

– Ну ты даешь, Томка… Плевать на сумку. Я бы сама ее спустила хоть в мусоропровод. – Надя усмехнулась, перехватив удивленный взгляд своей квартирантки. – Сядь, сядь рядышком, расскажу. Легче на душе станет…

Надя крепкими пальцами хирурга прихватила руку Тамары и, притянув, усадила подле себя, на кушетку.

– Сегодня главврачиха собирала врачебную комиссию… это когда обсуждают лечебный конфликт. Очень неприятная штука, я тебе скажу. Так вот, меня вызвали на ковер. По требованию того сукиного сына, моего пациента…

– Кто тебе сумочку подарил? Ну, ну…

– Слушай, слушай. – Серые глаза Нади наполовину прикрыли ресницы, словно от яркого света. – Я поставила тому паразиту два имплантата. Предупредила, как надо себя вести месяца два. Он же с первых дней пошел в загул. Ну и началось отторжение, развился остеомиелит. Начались боли. И он вместо того, чтобы обратиться ко мне, помчался к главврачу, поднял кипеж: верните. мол, деньги за операцию… Ну не гад, скажи, не гад?

– Ну… если у него болело, – неуверенно вставила Тамара.

– Я тут при чем?! Если он, зараза, жрал жесткую пищу… Так ты ко мне приди, расскажи. Нет, побежал к главной, потребовал комиссию. А сам не пришел!

– Почему?

– Хрен его знает… Вот я и вернулась домой пораньше. А тут и Колька явился. Думала его погнать, а у него кольцо в руках и киса на шее. Я и решила: чем он хуже того гада?!

– Ну даешь, – с обескураженным восхищением обронила Тамара.

– Жизнь, Томка, проста, а мы ее усложняем. – На шее Нади, ритмично пульсировала жилка, словно пыталась прорвать смуглую кожу…

И у меня такая же, подумала Тамара и тронула то же место на себе. Палец принял мягкий и спокойный сигнал: беги отсюда, солнышко, беги, зачем тебе чужие крыши и ради чего… У тебя есть свой дом, близкие и родные люди…

– А хлеб и батон? Купила? – спросила Надя.

– Деньги-то в сумочке остались, – вздохнула Тамара.

Надя поднялась с кушетки, пригладила ладонями бока и бедра узкой фигуры…

– Тогда спать, спать…

– Надь, – проговорила Тамара, глядя снизу на хозяйку. – А как же теперь я? Почти месяц крышуюсь. Съезжать бы надо.

– Живи пока. – Надя остановилась на пороге. – Может, я еще передумаю с Колькой, до четверга.

Глава третья

В большинстве случаев удачи падали на четверг, неудачи – на понедельник и пятницу. Вторник и среда – так себе, суббота и воскресенье не в счет… Грин Тимофеевич годами подмечал влияние дней недели на успешность своих деловых забот – одобрение или неодобрение пьесы худсоветом театра, удачу или провал премьеры, те или иные рецензии в газетах. Но в основном дни недели влияли на ситуации, связанные с личной жизнью. С женой своей Ларисой он познакомился в пятницу, в январе 1959 года, на встрече Старого Нового года в Доме актера. Ну и, понятное дело, ничего хорошего. Зато они расстались в благосклонный четверг марта 1983-го через двадцать четыре года довольно пестрой жизни. Непростые отношения с сыном предопределила злосчастная пятница: Мотька родился 2 февраля 1968 года. А вот с Зоей он познакомился весной 1981 года в круизной поездке вокруг Европы, правда, в какой именно день, Грин Тимофеевич не помнил: поездка длилась две недели. Зоя занимала одноместную каюту, а он с Ларисой – двуместный люкс. И Зоя, по простоте душевной, напросилась поглядеть на их роскошь… Перебирая листочки записных книжек, он не раз убеждался в точности предвидения исхода. К этому его подвигнул старый приятель, режиссер Торчинский, который поставил «Одиноких в раю». Торчинский вообще был чокнутый на астрологии. Фанатично верный эфемеридам, он ни одного важного дела не начинал без согласования со звездами и планетами. Однако предвидения ему не очень помогли: Торчинский получил срок за какие-то махинации. Грин Тимофеевич о нем больше ничего не знал: жив он, нет? А режиссер был хороший.

Увлечение всяческой метафизикой со временем принимает особую притягательность. С годами больше полагаешься на благосклонность звезд, чем на собственное умение. Конечно, Грин Тимофеевич не был таким уж слепым фанатиком, но иногда доверялся знакам судьбы. И ждал от четверга некоторой благосклонности к своей одинокой жизни. Поэтому когда днем раздался телефонный звонок, он был уверен, что это добрая весть.

Правда, пока он шел из кабинета в гостиную, в голову проникла змеиная мыслишка: не звонят ли из Следственного управления?!

Грин Тимофеевич даже придержал шаг… Но вера в удачливый день недели пересилила, он поднял трубку. И тотчас милый женский голос окончательно подавил страх сомнения. Завороженный удачей, он не сразу вник в смысл услышанного…

Контора у Таврического сада? Какая Тамара? При чем тут его дача? Какие зеленые насаждения? Грин Тимофеевич хотел было прекратить не очень понятный разговор, как им овладела идея: а что, если незнакомка помоет в квартире окна? И не надо будет обращаться к дворнику Нафтулле или к свиристелке Сяскиной, одалживаться… Решившись, Грин Тимофеевич предложил незнакомке прийти к нему на переговоры. Об истинных намерениях он умолчал: мало ли, вдруг перспектива мытья окон отпугнет Тамару, пусть придет, а там разберемся…

Грин Тимофеевич положил трубку на рычаги телефона. Настроение улучшилось.

– Ну что, чебурашка?! – обратился он к ушастому лику телефона. – Жить можно! Только я, пожалуй, побреюсь. Встречу даму. А то совсем расползся, старый пердун.

Пердун, конечно, он пердун, только не такой уж и старый, десять лет как на пенсии. Отец его, капитан дальнего плавания Балтийского пароходства Тимофей Зотов, протянул до восьмидесяти девяти, а матушка Раиса Ивановна просидела в экономическом отделе морского порта до семидесяти пяти в полном уме и здравии. И ушла вслед за отцом не по немощи, а от тоски… Так что корень у Грина Тимофеевича был не гнилой. Да, хворей он поднабрал приличную торбу. Перво-наперво глаза, а остальное – как и у многих пожилых лиц мужского пола. Взять родного папашу: тот тоже страдал мужским недугом много лет. Тем не менее был слух, что буфетчица лесовоза «Ейск» понесла дитя от старого капитана. «От качки океанской», – решила умница мама Рая и никаких злонамеренных действий по отношению к супругу не проявляла. Растет где-то у Грина Тимофеевича сводный брательник, как факт неукротимости фамильного мужского стержня, несмотря на недуг. И унывать особенно нечего, если бы не глаза… Старость – это молодость с некоторыми недостатками. На эту фразу из пьесы «Одинокие в раю» особенно реагировал зритель. И она не раз взбадривала самого автора…

– Побреюсь, побреюсь, – громко проговорил сам себе Грин Тимофеевич. – И скину лет тридцать.

Существует гипотеза, что такой саморазговор – начальный признак шизофрении. Что ж, все мы психи в той или иной степени…

Грин Тимофеевич направился в ванную.

С годами бритье становилось малопривлекательной канителью. И возникшую моду на небрежно утомленную поросль лица Грин Тимофеевич поддерживал. Но сегодня почему-то решил взбодриться…

Более запущенного места, чем ванная комната, в квартире не было еще со времен Ларисы. В дальнейшем Зоя навела порядок. Но после ухода Зои просторное помещение с каким-то садистским удовольствием вернулось к прежнему состоянию. И никакие набеги случайных знакомок и собственные неуклюжие попытки навести порядок не давали заметных результатов. А в последнее время даже появился вялый запах плесени, подобный началу газовой атаки. Этот запах уже перебил вонь многочисленных пустых винно-водочных бутылок, сваленных по углам как свидетели былых дружеских пирушек. Их давно надо было сдать под порожнюю стеклотару, но при новой власти пункты приема куда-то сгинули. Даже вездесущая соседка Сяскина не знала куда…