Суд праведный

Симантовский, не дожидаясь осетрины, опрокинул в себя рюмку и, перекорежив лицо в страдальческой гримасе, потянулся к огурцу:

– Вам бы, батюшка, в кафешантане выступать… Изумительный успех имели бы…

Зыков сурово покосился на учителя, столь вольно разговаривающего со святым отцом, но от замечания удержался. Тем более что священник лишь усмехнулся и, поднявшись, затянул:

– Когда легковерен и молод я был, младую гречанку я страстно любил… Прелестная дева ласкала меня, но скоро я дожил до черного дня… Пум-рум-пум-пум… Пум-пум-рум-пум-пум… В покой отдаленный вхожу я один… Неверную деву лобзал армянин…

Пристав уже собрался бурными аплодисментами высказать свой восторг, но, заметив округлившиеся глаза Зыкова, с деланной укоризной произнес:

– Ну право, Фока Феофанович…

Священник, хотя и был молод и игрив нравом, все-таки сообразил, что в присутствии Зыкова, пусть богатого, но крестьянина, нужно вести себя более пристойно, более подобающе сану. Он смущенно улыбнулся, откладывая гитару:

– Бес путает…

Симантовский вновь протянул руку к графинчику из голубого стекла, однако замер и настороженно повел тонким носом.

В комнату, торжественно держа на вытянутых руках вместительное блюдо, вплыла пышнотелая, как и ее супруг, Артемида Ниловна. Лицо жены пристава светилось довольством, а маленькие глазки живо поблескивали под тонкими белесыми бровками.

Когда Збитнев, нарезав осетрину ровными кусками, разложил ее гостям по тарелкам, учитель Симантовский, потирая руки, предложил:

– За гостеприимных хозяев!

Зардевшаяся Артемида Ниловна расплылась в благодушной и благодарной улыбке, но, заметив, что супруг продолжает стоять и лицо его принимает постепенно суровое и вдохновенное выражение, стушевалась. Платон Архипович легонько постучал ножом по краю блюда и, выпятив широкую грудь, отчего мундир стал ему несколько тесен, произнес с пафосом:

– Господа!

Священник быстро поднял голову, едва заметным движением поправил и без того безукоризненные, цвета вороньего крыла, длинные густые волосы и вопросительно посмотрел своими пронзительными глазами, в которых тут же погасла безмятежная веселость. Симантовский поморщился, словно от внезапного приступа мигрени, а Маркел Ипатьевич, смекнув мгновенно хитроватым крестьянским умом, о чем пойдет речь, верноподданнически выкатил глаза и, длинно скрипнув отодвигаемым стулом, медленно поднялся. Остальные последовали его примеру. Последним нехотя встал господин учитель.

– Господа! – с еще большей торжественностью, сквозь которую отчетливо были слышны трагические нотки, повторил становой пристав. – В ночь на двадцать седьмое января сего года наша эскадра, мирно стоявшая на внешнем рейде Порт-Артура, была внезапно подвергнута торпедной атаке со стороны нашего коварного дальневосточного соседа – Японии. – Пристав выдержал долгую, томительную паузу, на протяжении которой лицо Симантовского все больше скучнело, а в маленьких глазках Артемиды Ниловны поселился испуг. – В эту тяжелую годину испытаний, когда верные сыны Отечества от мала до велика должны внести свою посильную жертву на общее русское дело с непоколебимою верой в помощь Всевышнего, с единодушной готовностью встать на защиту царя и Отечества, я предлагаю тост за победу русского оружия! Ура!

– Ур-ра! – приглушенно гаркнул Зыков, вытянувшись во фрунт.

– Ура! – коротко и басовито прогудел отец Фока.

Артемида Ниловна подхватила тоненьким, срывающимся голоском. Симантовский издал неясный возглас, больше всего похожий на зевок. Опустошив солидных размеров хрустальные рюмки, компания дружно принялась за осетрину.

Закончив жевать, пристав Платон Архипович промокнул толстый, гладко выбритый подбородок, прикоснулся салфеткой к пышным, подкрученным вверх рыжеватым усам, всем корпусом повернулся к Зыкову:

– Как думаешь, Маркел Ипатич, победим японца?

Зыков смущенно кашлянул, отложил не очень привычную в его руках вилку, отозвался:

– Занепременно, ваше благородие!

Учитель Симантовский выпрямился, подлил себе водки, выпил, после чего, подперев кулаком подбородок, изучающе уставился на крестьянина:

– Позвольте полюбопытствовать, на чем зиждется ваша уверенность, уважаемый Маркел Ипатьевич?

Зыков в свою очередь воззрился на Симантовского. Немного подумав, рассудительно проговорил:

– Видал я этих япошек, когда за грузом в Маньчжурию ходил. Мелкий народец. Куда им супротив нашего мужика? Не выдюжат. Занепременно побьем.

– Глас народа! – одобрительно проговорил пристав. – С таким мужиком не только японца одолеем!

Учитель, сразу утратив к Зыкову всякий интерес, потянулся за графинчиком с водкой. Ни к кому не обращаясь, пробормотал:

– Мужик мужику рознь…

– Одолеем! – согласно кивнул священник. – Надо бы молебен отслужить. Во славу оружия русского и для поднятия духа народного.

– Дело говорите, Фока Феофанович, – поддержал его Збитнев. – Дух поднимать надо. А то урядник третьего дня доносил, мужики в кабаке нехорошие разговоры ведут.

Он покосился на Маркела Ипатьевича, и тот, будто чувствуя себя виноватым, втянул голову в плечи:

– Так то ж, ваше благородие, Платон Архипыч, не старожильцы разговоры ведут, а лапотоны расейские, голь переселенческая. Понабрались заразы в Расее и тут ее распушают…

– Это кто же рот открывает? – как бы между прочим поинтересовался пристав.

– Да курские… – махнул рукой Зыков. – Аниська Белов, к примеру, али Игнашка Вихров с Васькой Птициным…

Взгляд пристава потяжелел:

– Ты, Маркел Ипатьевич, соберись-ка с Мануйловым да другими старичками, потолкуйте об этом хорошенько. Пресекать надо смуту. Не дай бог, разведете у нас социалистов да бунтовщиков.

Ощутив в голосе станового скрытую угрозу, Зыков напыжился:

– Нешто мы без понятия, ваше благородие? Основательным домохозяевам от энтих смутьянов урон один.

– Урон? – слегка оживился Симантовский. – Мне казалось, напротив. Насколько я знаю местные нравы, нынче вы платите мужику, который на вас батрачит, семьдесят одну копейку в день, бабам – сорок восемь, а подросткам и того меньше – тридцать две. Да и расчетец при уходе весьма своеобразный производите. За харчи – долой, за одежонку – долой. Вот и уходит мужик от вас по осени почти при собственном интересе… Только переселенцы на таких условиях и работают. А раньше-то батрак вам больше целкового стоил, самим горбатиться приходилось. Не так разве?

Зыков обиженно насупился, покраснел. Однако спорить с учителем не стал, проговорил веско:

– На крепком мужике империя держится, Расея…

– Ого! – не без иронии восхитился Симантовский. – Весьма верное суждение!

Пристав, внимательно слушавший учителя, тяжеловато прищурился:

– Да вы, Николай Николаевич, политэконом. Произведения Маркса, должно, почитывали…

– И Маркса почитывал, – усмехнулся Симантовский, задиристо выпячивая узкую грудь.

Отец Фока примирительно поднял руки:

– Будет вам, господа! Все от лукавого…

– Не скажите, Фока Феофанович, не скажите… – с тем же тяжелым прищуром заметил Збитнев. – Пролетарии народ мутят. На днях из уездного полицейского управления циркуляр получил. За подписью самого исправника, Попова Константина Ардальоновича. Забастовки всякие чинят. В Харьковской и Полтавской губерниях крестьяне бунтуют. Да и у нас под боком, в Новониколаевском поселке, не все ладно, кружки социал-демократические организовывать стали. Взяли моду сборища устраивать, маевками называют, газетки пролетарские, против царя печатающие, почитывают…

– Всех этих социалистов, которые супротив царя идут, пропалывать надо! С корнем рвать! Чтоб семя злонамеренное не дали! – свирепо вдруг взвился Зыков.

Задремавшая Артемида Ниловна испуганно дернулась, захлопала глазами. Даже Симантовский поперхнулся водкой.

– Вот видите! – ни к кому не обращаясь, воздев указательный палец с коротко остриженным широким ногтем, погрозил кому-то Платон Архипович. – Мужику все эти пролетарии и социалисты глубоко противны! Крепкому крестьянину бунтовать некогда, ему хозяйствовать надо, капитал заводить. В них опора царя!