Страница 4 из 18
– Да здравствует Учредительное собрание! – раздался крик из зала.
«Сумасшедшие!» – выругался про себя Озиридов и поднялся с места, пробиваясь к выходу. Только в вестибюле он перевел дух.
– Выступал ты, честно скажу, красноречиво, – проговорил Высич, подходя к нему. – Но зря ты пытаешься толковать о парламентской борьбе. Неужели не понятно, что терпение кончилось?
Озиридов, все еще не пришедший в себя, вытер взмокшее лицо платком, обиженно выпятил губы.
– Зря дуешься, – улыбнулся Валерий.
– Ты воспитанный человек! Дворянин! – вспылил Ромуальд Иннокентьевич. – Что общего у тебя может быть с этими?..
Потрясая рукой, он пытался найти слово пообиднее, но ничего подходящего в голову не приходило. Покрывшись досадливым румянцем, он в отчаянии замолчал.
– Я уже давно не дворянин, – холодно улыбаясь, отчетливо проговорил Высич. – Я беглый политический преступник. Всего лишь беглый преступник. Прости, Цицерон, но с «этими» у меня гораздо больше общего, чем с тобой.
– Ну, как знаешь! – запальчиво вскинул брови Озиридов, но все же взял себя в руки и уже спокойнее произнес: – Валерий, мне наплевать, какую веру ты исповедуешь. Будь ты хоть трижды социалистом, меня это не трогает. Для меня ты друг и всегда будешь оставаться другом. Я своих привязанностей не меняю!
– Ладно, давай без излияний, – смягчился Высич, ощутив, что, несмотря на свои ошибки и заблуждения, Озиридов ему дорог, как дороги бывают только друзья юности, и вместе с этим ощущением ему стало неловко за себя, за свою холодность. Он опустил глаза: – Еще увидимся, поговорим…
Озиридов понимающе кивнул и, дотронувшись до руки приятеля, пробормотал:
– Хорошо, хорошо… Пойду подышу…
Проводив Озиридова, Высич ощутил на себе чей-то внимательный взгляд.
«Ага, филер! Затаился в тени гардероба». С этим филером Высич уже сталкивался дважды: на пристани, наступив ему на ногу, и на тайной квартире, откуда ему едва-едва удалось ретироваться.
Усмехнувшись, Высич направился прямо к филеру.
– Здравствуйте, господин агент!
Филер растерянно отпрянул, пытаясь выдавить из себя улыбку, но это у него получалось весьма неубедительно и он сам это почувствовал, буркнул еще более растерянно:
– Служба…
Высич взял его за рукав:
– Почему бы вам не заглянуть в зал? Там интересно, я могу вас представить публике. Как вы на это смотрите?
– Отстаньте! – филер попытался выдернуть рукав из пальцев Высича. – Я городовых крикну!
– Да вы что? – удивился Высич. – Разве вам не приказали всеми способами соблюдать порядок? – И догадался: – А-а-а, вы, наверное, домой торопитесь! Что ж, прошу… Это прямо в двери!
– Вы пожалеете о ваших шуточках! – прошипел филер, боязливо оглядываясь на стекающихся в вестибюль студентов, весьма непохожих на людей, обычно приглашаемых на торжественные обеды.
– Возможно, – вежливо согласился Высич и нарочито громко произнес: – До следующего свидания, господин шпион!
Филер, сверкнув глазами, сжал кулаки, но заметив, что на них обращают внимание, заторопился к выходу. Высич проводил его до дверей и даже помахал на прощание.
Через некоторое время дверь широко распахнулась и в вестибюль в сопровождении городовых, широко расправив грудь, вошел полицмейстер Попов.
Не успел Высич подать знак членам боевой дружины, как полицмейстера окружили взволнованные устроители банкета. Оглядев их, Попов гневно произнес:
– В чем дело, господа? Кто вам позволил превращать легальное собрание в противозаконное сборище?
Вологодский выступил вперед, приложил ладони к груди:
– Константин Ардальонович! Поверьте, это помимо нашей воли! Ничего такого и в уме не держали. Напротив, прилагаем все силы к недопущению беспорядков.
Полицмейстер поморщился и зыркнул на сгрудившихся возле дверей в зал дружинников, чьи решительные лица не предвещали ничего хорошего.
– Ввиду крайнего возбуждения толпы и во избежания нежелательных последствий не советую применять силу, – поспешно вставил присяжный поверенный Головачев. – Не следует вам заходить в зал. Опасно.
Попов сердито крутнул ус, зло закусил губу, но здравомыслие победило. Больше для очистки совести, чем для острастки, он бросил:
– Надеюсь на ваше благоразумие, господа.
Не прощаясь, развернулся и, бренча шпорами, затопал к выходу, пытаясь хотя бы внешне соблюсти достоинство.
Высич облегченно вздохнул и, решив, что больше ничего серьезного полиция предпринимать не станет, протиснулся в зал, где кто-то из членов Томского комитета РСДРП уже зачитывал резолюцию:
– Признавая, что только общенародное собрание неизбежно положит конец самодержавию царя, заменив его самодержавием народа, мы, участники данного собрания, не желая превращать свои пожелания в пустые слова, решительно заявляем: Учредительное собрание, свободно избранное народом, не может быть никогда распущено царским самодержавием, а потому есть только один путь: царская монархия должна быть уничтожена восстанием народа! Признавая, что всякий честный гражданин в настоящий исторический момент обязан активно поддерживать революционное движение пролетариата, настоящее собрание приветствует призыв Сибирского социал-демократического союза ко всеобщей политической стачке по линии Сибирской железной дороги как наиболее конкретный способ борьбы с царским самодержавием в Сибири! Привет петербургским рабочим! Вечная память павшим борцам за свободу народа!
Из рук в руки передавались прокламации, потом по кругу пошла студенческая фуражка, куда бросали деньги, столь необходимые для приобретения оружия, типографского оборудования и помощи арестованным.
Сани, запряженные тройкой коренастых лошадей, неслись по Никитинской улице.
Услышав вырывающиеся из ярко освещенных окон Железнодорожного собрания звуки пения, один из седоков, Лешка Зыков, ткнул извозчика кулаком:
– Погодь-ка!
Тот натянул вожжи. Коренник, остановленный на полном ходу, всхрапнул и запрокинул заиндевевшую морду.
– Слышь, Никишка, – приподнимаясь в санях, проговорил Лешка. – Никак сицилисты гуляють? Вон и городовые ходят. Ясное дело!
– Хрен с имя! – лениво выругался старший брат, подтягивая сползшую с ног медвежью полость. – Поехали!
– Да погодь, посмотрим, – протянул Лешка, выбираясь из саней. – Архангелы-то вон как шебутятся… Не ндравится, видать. Ходют туды-сюды…
Сидящая в санях закутанная в белую пуховую шаль женщина выпростала из муфты узкую кисть и, вытянувшись, провела кончиками пальцев по плохо выбритой Лешкиной щеке.
– И охота тебе, Лешенька? – играя голосом, проворковала она. – Поедем лучше пить шампанское!
– Сичас, Манюня, – отстранил ее руку Лешка, всматриваясь в стоящего на крыльце высокого мужчину в расстегнутом пальто, который, ломая спички, никак не мог прикурить. Спичка наконец вспыхнула и Лешка хохотнул, тыкая брата в плечо:
– Знакомая личность! Пристяжной Новониколаевский! Ей-богу, ен!
– Где? – недовольно пробурчал Никишка.
А Манечка при этих словах встрепенулась и выглянула из саней, но тут же, узнав Озиридова, отпрянула.
Никишка вспомнил Чуйский тракт, крытый двор кержака Евсеева, направленный на него ствол револьвера, дележ денег, вырученных от продажи федуловского чая… Вспомнил и не захотелось ему встречаться с присяжным поверенным.
– Ну его, подлюку, к шутам! – с обидой бросил он. – Едем!
– Правда, Лешенька, зачем он тебе нужен? Поедем, поедем скорей! – бойко подхватила Манечка.
Лешка высморкался в снег, тыльной стороной ладони утер свернутый набок нос и, сойдя с саней, лениво направился к Железнодорожному собранию.
Ромуальд Иннокентьевич, нервно затягиваясь папиросой, увидев перед собой ухмыляющуюся физиономию Зыкова, остолбенел. Наслаждаясь его растерянностью, Лешка, осклабившись, пропел:
– Здрась-те-е! – и, заметив, как Озиридов стрельнул глазами в сторону городовых, дурашливо развел руками: – Не извольте беспокоиться, господин пристяжный. Мы же не злодеи какие. Честные торговцы, у кого хошь спросите. Хошь у энтого архангела, ен завсегда мясцо в нашей лавке берет, не жалеем для служивых лучшего куска! Так что вы не сумлевайтесь. И вообще, кто старое помянет, тому глаз вон.