Страница 17 из 18
Петр сжал подбородок пальцами, тихо ответил:
– Может, и виноват… Но зачем я ей нужен? Все время в разъездах, на нелегальном положении, в любую минуту арестовать могут… Ну правда, зачем я ей?
В стену, отделяющую пристройку от дома Илюхиных, громко застучали.
Петр метнулся к окну, выглянул в щель между занавесками.
– Околоток!
Ойкнув, Татьяна побледнела, застыла в растерянности. Петр мгновенно окинул комнатку взглядом, сел на разобранную кровать, стал быстро стягивать сапоги.
– Если спросит про меня, скажешь – полюбовник.
Он торопливо, раздирая подкладку пиджака зацепившимся курком, выдернул из кармана револьвер, сунул под подушку. Потом, скинув пиджак и расстегнув ворот рубахи, развалился на кровати.
Околоточный надзиратель стучал в дверь все более требовательно, по-хозяйски. Когда от его ударов задребезжал крючок, Петр шепнул:
– Иди.
Татьяна уже пришла в себя и, открыв дверь, даже сделала вид, будто застегивает верхнюю пуговицу домашней кофточки.
– Почему не открывала? – входя в комнату, басовито полюбопытствовал околоточный, пощипывая пышную бакенбарду, переходящую в не менее пышный ус. – А это кто? Хахаль?
Под взглядом полицейского Татьяна съежилась. Тому показалось, что девушка смутилась, и он, уже добродушней, добавил:
– Дело молодое, только и поиграться…
Петр, делая вид, что конфузится, спустил босые ноги на пол, поддакнул:
– Верно изволили заметить, вашество…
Околоточный совсем уже по-компанейски подмигнул, но сразу и посуровел:
– Ты кто таков будешь?
Пугливо обуваясь, Петр заискивающе посмотрел на него снизу вверх:
– Буфетчик я, вашество, с пароходу «Владимир». Бийский мещанин, вообче-то. Шкулов фамилие мое, Сенькой кличут.
Околоточный пристально глянул на Татьяну:
– Давно его знаешь?
Девушка замялась.
– С начала навигации, вашество, знакомы, – вставил Петр. – Вы не сумлевайтесь, я с самыми серьезными намерениями.
– Ладно, – кашлянув, оборвал его полицейский, – замолотила молотилка. Паспорт-то имеешь?
– Обязательно. Токмо он у капитана. Для сохранности, значица.
– Проверю! – для острастки погрозил мясистым пальцем околоточный и снова повернулся к Татьяне: – Отца давно видела?
Татьяна широко раскрыла глаза:
– Отца? Так он же на каторге!
Убедившись, что удивление на ее лице самое что ни на есть искреннее, полицейский на всякий случай переспросил:
– Значит, не появлялся?
– Нет…
Татьяна удивленно перевела взгляд на Петра, и он, боясь, что сестра каким-нибудь неловким словом выдаст его, подскочил, будто его шилом ткнули:
– Как «на каторге»! – он размахивал возмущенно руками, радуясь, что успел сунуть револьвер обратно в карман. – Как «на каторге»? Ты же говорила, он помер!
И повернулся возмущенно к околоточному:
– Вот, вашество! И верь таким! Я ведь к ней всяко серьезно, а у нее папаша – каторжник!
– Ну, ну, братец, не вопи, как оглашенный. И вообще, ступай-ка отсюда. А то пароход без тебя отчалит.
– Нет, обманщица! – не унимался Петр. – Да ноги моей больше здесь не будет!
Когда околоточный медлительно проследовал на улицу, Петр выбрался из густой черемухи, которой зарос весь дальний край огорода.
– Ну, о чем он еще спрашивал? – негромко поинтересовался он у сестры, снова появляясь в пристройке.
– Да странно как-то… Сперва об отце, а потом про моего брата Петьку все любопытствовал… Я ему сказала, что уж и забыла, как ты выглядишь.
Петр улыбнулся и погладил сестру по плечу:
– Действительно… Только что же это он все про отца? Не случилось ли там чего?
Татьяна только молча и тревожно покачала головой.
На этом они и расстались.
т
Прошла весна, таежное лето было в самом разгаре, а Анисим и Яшка все еще не трогались в путь.
Комарин, как одержимый, продолжал поиски золота. Он уже облазил все окрестности реки выше по течению, впадающие в нее ручьи, осыпи на склонах близлежащих сопок и теперь подолгу пропадал, забираясь все ниже и ниже. Иногда Анисим не видел его по нескольку дней.
Возвращался Яшка усталый, голодный, искусанный гнусом, но по-прежнему неунывающий. И каждый раз успокаивал приятеля, уверяя, что не сегодня-завтра фортуна повернется к ним лицом. Анисим усмехался про себя и отмалчивался. Отговаривать Комарина от этой, как он считал, заранее обреченной на неудачу затеи ему надоело. Яшка все равно, отоспавшись, нагружался инструментом и отправлялся мыть песок. Первое время он таскал с собой и Анисима, но быстро заметил, с какой неохотой тот помогает ему, с каким безразличием всматривается в оставшиеся на дне лотка камешки, каким насмешливым взглядом следит за его азартными торопливыми движениями. Заметил и вспылил: «Ну тебя к лешему, Аниська! Глаз у тебя дурной! Сиди лучше в зимовье, толку больше будет».
Спорить Анисим не стал. Сохраняя остатки охотничьих припасов, ставил силки, ловил рыбу, готовился к дальней дороге.
Как всегда, Комарин появился под вечер. Устало опустившись сосновый сутунок, брошенный у дверей в избушку, он вытер взмокший лоб.
– Намаялся!
Белов поставил перед ним котелок с ухой.
– Хлебца бы, – вздохнул Яшка.
– Муки нет, – ответил Анисим. – Осталось чуток, на дорогу берегу. – Когда двинемся-то?
Яшка сделал вид, что не расслышал вопроса. Отирая бороду, икнул:
– Хороша ушица.
– Осень на носу, – продолжал Анисим.
Яшка покрутил головой, посмотрел в быстро темнеющее небо, зачем-то принюхался.
– Лето ишшо, – оптимистично протянул он.
– Сам же говорил, что в конце августа уже холода пойдут.
– Так ведь не каждый год такое быват, – возразил Комарин. – Быват, и до самого снега теплынь стоит.
– Уходить надо, – упрямо повторил Анисим.
Яшка вскочил на ноги:
– Какой ты все же! Золото под ногами вот-вот обнаружится, а ты все одно заладил – уходить да уходить!
– Ты об энтом золоте с зимы талдычишь…
– Нет, ты, Аниська, ей-богу, дурень! Все одно найду! – запальчиво воскликнул Комарин. – Нельзя нам без золотишка, право слово! С им-то и документ справить можно, и дело свое завести. Разумеешь?
– Разумею, – глядя под ноги, буркнул Белов.
– Ну вот, – обрадовался Яшка.
– Разумею, что и энту зиму куковать здеся будем… Экий ты, Яков, ненасытный!
– Осуждаешь? – обидчиво засопел Комарин. – А я, может, помереть в богатстве желаю, а не под заборам али в ночлежке. О тебе, промежду прочим, тоже пекусь.
– Осталось же золото от деда Ермила, – с упреком в голосе проговорил Анисим. – Неужто мало?
Комарин досадливо затряс перед его лицом растопыренными ладонями:
– Ну, чего ты егозишь? Че тебе там делать? Разве здесь плохо?
– Устал я от энтой жизни. Сидим, как зверье в берлоге.
– На каторгу опять захотел?
– Да хоть на каторгу. Там хоть люди.
– Стало быть, я уже тебе и не человек?
– На дочь глянуть бы хоть одним глазком… – мечтательно протянул Анисим. – На сына…
– Заладил! – в сердцах махнул рукой Яшка. – На дочь… на сына… тьфу!
Анисим помолчал. Потом, медленно выговаривая каждое слово, сказал:
– Ты, Яков, как хошь, а я завтра ухожу.
– Сгинешь в тайге один-то.
– Все одно, ухожу.
Камарин только сплюнул, глядя в темное от тоски лицо Анисима.
Жарким июльским днем в сосновом лесу за речушкой Вторая Ельцовка, бегущей по дну крутого, поросшего полынью оврага, начали появляться самые разные люди. То мукомолы с фабрики, то приказчики, а то и просто деповские рабочие, приодетые как на праздник. Собрание, на которое все они явились, должно было наконец завершить объединение действующих в Новониколаевске социал-демократических групп.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.