Символ веры

– Ладно, ладно, – раздраженно прервал он полицмейстера. – Поступайте, как находите нужным.

…Солдаты перекрыли Кузнецкую, преградив демонстрации все выходы на Николаевский проспект.

Увидев впереди серые шинели, Петр Белов повернулся к Ашбелю:

– Говорил я, надо брать оружие…

Ашбель вытянул тщедушную шею, вгляделся в расхаживающего перед строем офицера.

– Не думаю, что будут стрелять. Комитет принял правильное решение…

– Нет, револьверы бы дружинникам не помешали, – вздохнул Петр.

– Верно кумекаешь, – холодно прищурившись, улыбнулся подошедший к ним Соколов.

Колонна замедлила движение, остановилась.

Офицер, придерживая шашку, сделал несколько шагов навстречу, резко взмахнул рукой:

– Р-разойдись!

– Сам разойдись! – задиристо крикнул один из дружинников, рабочий с паровой мельницы.

Ашбель тронул Петра за плечо:

– Скажи Иннокентию, чтобы не ввязывался.

Кивнув, Белов поспешил туда, где над толпой торчала вихрастая голова дружинника Кехи в сбитом на затылок картузе.

Офицер, остро чувствуя враждебность остановившихся перед ним мастеровых в перепачканных мазутом и машинным маслом тужурках, снова взмахнул рукой:

– Разойдись!

Но колонна медленно тронулась с места и стала надвигаться. Офицер отбежал, дал команду изготовиться к стрельбе. Солдаты четкими движениями вскинули винтовки. В наступившей тишине раздался стук копыт.

– Глянь-ка! Сам полицмейстер пожаловал! – ткнул Петра в бок Кеха.

– Точно, – выдохнул приятель Кехи, Капитон, и даже моргнул изумленно.

Тем временем Шестаков подскакал к строю, натянул поводья, неловко спешился и стал что-то негромко, почти на ухо, разъяснять офицеру. Выслушав его, офицер недовольно бросил шашку в ножны и повернулся к солдатам:

– Отставить!

Кеха удивленно посмотрел на Петра:

– Чего это полицмейстер такой добрый сегодня?

– Да старый, вишь, не хочет лишних забот, – хмыкнул, улыбнувшись, Петр. – Да и обстановка нынче не та. По всей Сибири не та. Побаиваются.

…В приоткрывшуюся дверь кабинета глянула по-детски наивная, однако и хитрая физиономия унтер-офицера Утюганова:

– Разрешите?

– Входи, – коротко бросил ротмистр, отрываясь от донесения, в котором сообщал полковнику Романову о событиях, имеющих место в Новониколаевске.

Унтер-офицер вытянулся перед ротмистром.

– Ну? – Леонтович выжидательно взглянул.

Похлопав белесыми ресницами, унтер бесхитростно выложил:

– Прибегал унтер-офицер дополнительного штата Мышанкин. Он говорит, полицмейстер снял посланный нами взвод.

– Согласовано, – словно отрезал Леонтович.

– Еще Мышанкин докладывает, что телеграфист со станции, Рыжиков, повел людей к почте, а там к ним служащие подключились. Толпа сейчас идет на проспект.

– Где Мышанкин сейчас?

– Обратно побег.

Ротмистр брезгливо осмотрел унтера:

– У тебя щетка одежная имеется?

– Так точно! – вытянулся унтер.

– Ну так пойди и почисть мундир!

– Слушаюсь!

Поскрипывая сапогами, Леонтович прошелся по кабинету и в задумчивости остановился перед телефоном.

– Вот что, – негромко, но твердо приказал он, дозвонившись до казарм, где были расквартированы казаки. – На Николаевском, возле аптеки Ковнацкого, антиправительственные элементы распоясались. Разогнать!

Время было предобеденное, и в Новониколаевской почтово-телеграфной конторе царила тишина.

Татьяна Белова, управившись с уборкой, вышла на улицу. Теплый июньский ветерок слабо колыхал успевшие покрыться тонким слоем пыли листья стройных топольков. Татьяна отошла от крыльца, села на лавочку и, прикрыв глаза, подставила лицо солнцу.

Услыхав свое имя, она вздрогнула, обернулась. Перед ней стояла Катя.

– Ой! – невольно вырвалось у Татьяны.

– Здравствуй, – негромко проговорила Катя, перебирая пальцами край туго обтягивающей тонкую талию кофты.

– Приехала вот…

– А я слышала, ты замуж вышла, – еще больше удивляясь, произнесла Татьяна. – За Тимку Сысоева.

– Не пожилось, – потупившись, коротко и негромко проронила Катя.

Татьяна всплеснула руками:

– Господи! И из дому ушла?

Катя потупилась еще больше.

– Как же ты теперь будешь?

– Не знаю, – пожала плечами Катя. – Решила вот с тобой посоветоваться… Больше у меня никого в городе нет…

– Подожди здесь, я сейчас. Только у начальника отпрошусь.

Татьяна бегом бросилась в контору.

Когда они подошли к дому Илюхиных, где продолжала квартировать Татьяна, Катя невольно замедлила шаг.

– Идем, идем, – заметила ее нерешительность Татьяна. – Если не желаешь Петьку видеть, так он здесь не живет. Я его почти и не вижу.

В комнате она сразу усадила гостью за стол:

– Ешь, ты же с дороги.

Но Катя стеснялась и почти ничего не ела. Ее настроение передалось Татьяне, и та тоже сникла, замолчала, едва слышно вздыхая, принялась разглаживать скатерть тонкими пальцами. Всхлипнув, Катя вдруг прижалась к Татьяниному плечу и разрыдалась. Слезы, скопившиеся за долгие месяцы, разом вырвались наружу.

Татьяна пыталась успокоить Катю, но потом поняла, что ей нужно выплакаться, и только бережно гладила вздрагивающую спину. А Катя рыдала громко, в голос, и никак не могла остановиться. Наконец она стихла, вытерла покрасневшие глаза концами платка, заговорила неожиданно спокойным, отрешенным голосом, будто рассказывала не о себе, а передавала слышанную от кого-то историю.

Татьяна не перебивала, не задавала вопросов.

Катя рассказала о своем замужестве, неудачной беременности, умолчав, правда, о том, что до этого избавилась от ребенка, которого должна была родить от Петра, о своем решении уйти из дома Сысоевых, о том, как Тимофей упросил ее вернуться.

– Думала, все уляжется, но, видать, не судьба. Каждая жилка во мне противилась, а я все пыталась с ним жить. Он, должно быть, чувствовал… Угрюмый ходил, пасмурный, а как скинула я во второй раз, напился… Думала, живой не останусь, так избил. Наутро опять на колени бухнулся, прощения просил, обещал забыть все, не трогать. Недели не прошло, снова отдубасил. Еле до кровати доползла.

Татьяна слушала с широко раскрытыми глазами. Она чувствовала, что Катя чего-то не договаривает, и смутно догадывалась, что во всем этом есть доля вины ее брата. На глаза накатывались слезы.

– Вот и решилась… – после долгого молчания выдавила Катя.

– Родители-то хоть знают? – шмыгнув носом, спросила Татьяна.

– Не заходила к ним… Отец бы назад погнал… сразу и подалась в город.

– Добралась-то как? – подперев щеку ладонью, жалостливо проговорила Татьяна.

– Игнат Вихров подвез, он на базар поехал. Я и упросила его, сказала, что к дохтуру надоть.

– Тебе работу надо искать, – раздумчиво произнесла Татьяна.

– Надо, – грустно подтвердила Катя, которая и представить себе не могла, какую работу она может найти и где.

– Намедни начальник наш спрашивал, не знаю ли какую девушку, чтобы за ребенком приглядывала. У его знакомого дите без присмотру осталось. Прежняя нянька замуж вышла за приказчика, вот и некому стало ходить… Давай, я поговорю?

– Не знаю, смогу ли?.. Господское дите-то… Боязно, – нерешительно произнесла Катя.

Но Татьяна уже загорелась:

– Че мочь-то? Дите как дите. Они все одинаковые. Кашу сваришь, накормишь, погулять выведешь, спать уложишь – вот и вся забота.

– А жить где?

– У господ и будешь. Отведут комнатенку али с дитем. Согласная?

Катя подумала и кивнула.

На другой день, ближе к вечеру, они отправились по адресу, полученному от начальника почтово-телеграфной конторы.

Двухэтажный особнячок, в котором снимал квартиру бухгалтер городской управы Виталий Александрович Полуэктов, находился в самом начале Сибирской, неподалеку от вокзала, разыскать его не составило труда.

Дверь открыла манерная дама лет двадцати пяти. Преувеличенно удивившись, она крикнула, сложив руки на груди: