Вскормленные льдами

«И вот надо же, пригодилось – отработали. – Быстро прикинул: – Не “френч” – это военные, полиция. А “кафтан” это скорее дворня, прислуга или чиновники-исполнители. Но всё одно говорить откровенно не может, кто-то за спиной стои́т. Хорошо хоть не “пижама” или “халат”, эти полосатые… “тюремные”. Вот тебе и добрые патриархальные времена. Вот тебе и “неси́ свет прогрессорства”. Вот тебе доверие и благодарность. Хотя предки в своём праве и логика их понятна. А помня видимое неудовольствие его монаршества во время посещения нас? таких правдорубных, то и вовсе не удивительно. А скорей всего, всё ещё прозаичней. Связь! И информация. Тем более что “скуратовский” приёмо-передатчик накрылся. А если бы нет? Неужели так и зажимали бы радейку? Неужели? Как непрактично. Или я всего не знаю?.. Что там вообще происходит у наших в Питере? Ведь и не порасспросишь доверительно, если пасётся кто над ухом…»

Так и оказалось.

Из динамика чинно и официально поприветствовал, представившись Ширинкин. Заявив, что рад установлению «беспроводной голосовой связи ледокола с дворцом». Что, дескать, государь-император занят важными делами и в настоящее время не нашёл времени для беседы, поручив все интересующие вопросы обговорить с управляющим Морского министерства генерал-адъютантом Авеланом Фёдором Карловичем.

Наверное, с тем же Дубасовым было бы проще, так как с ним уже имелся опыт общения, вполне в рабочем ключе.

Но Авелан… до него, вероятно, никак не доходило, что на данный момент наладить непосредственный диалог с Рожественским не получится.

Могло показаться (в представлении генерал-адъютанта), что он ведёт разговор через что-то похожее на обычную (допотопную) телефонную станцию, потому как однажды оговорился, пробасив «пусть барышня соединит…».

Тем не менее Фёдор Карлович был достаточно деликатен, терпеливо выслушав о системе коммуникации с ледоколом и с эскадрой Рожественского.

Затем настал черёд ознакомления с общим положением дел близ Карских ворот и дальнейшими планами. Включая уже предпринятые действия.

Кстати заметить, Авелан, слушая, ни разу не перебил. Как и не стал раздавать необдуманных советов и распоряжений, намереваясь дождаться доклада Рожественского. О чём чётко попросил: «связаться с флагманом, потребовать отчёта у командующего эскадрой, сославшись на его авторитет и личное распоряжение императора».

Однако быстро закруглился, словно ему было в тягость. Или показалось?..

Тут Черто́в попробовал поставить себя на его место (шестидесятилетнего, обременённого служебной ответственностью человека): «Кто такие эти на том конце провода… непонятные? Лиц не видел… рук не жал… честь по чести́ не представлялся… только лишь искажённые эфиром голоса́».

И наверняка недовольные настроения самодержца уловил… не иначе.

Так что сеанс связи с Петербургом показался неоправданно коротким… и вроде бы деловым, но опять же – ужасно непродуктивным. Недосказанным.

Не объяснишь же Авелану, что упрямец Зиновий не очень разговорчив «точкой-тире» и может вообще проигнорировать запрос.

«В общем, тупо установили контакт и проверили устойчивость канала», – так же тупо продолжал сидеть в кресле Черто́в, уставившись в одну точку на панели радиостанции с «упавшими» индикаторами приёма. Мысли текли тягучей патокой, беседа с абонентом (как со скрытым оппонентом) почему-то напрягла.

Параллельно в голове сидели непонятки (которые подспудно отвлекали): о Гладкове, о морпехе, о котором даже не успел спросить. Да и о Богдановой. Хотя почему-то считал, что женщине будет проще и безопасней в «почтительном обществе господ и дам».

Лишь бы она сама ничего не учудила.

Снова подумал об Авелане – всё ли он ему понятно и доходчиво объяснил? Даже представив, как тот кивает, ни хрена не понимая и не представляя – бородатый в мундире с эполетами дядька в напяленных на голову наушниках.

«Нелепость».

И разозлился: «Да и чёрт с ними! Пусть они входят в наше положение, а не мы в их. А то – Рожественский этот упёрся… и в Петербурге они там тупят, как будто это не их дело и не в их интересах!»

Услышав покашливание, рассеянно взглянул на радиста, наконец, родив:

– Слышал?

Молчаливый кивок.

– Давай составим радиограмму Рожественскому. И про «Скуратов» с английскими шпионами обязательно упомянем, чтоб Зиновий не думал нас продинамить невниманием.

Через полчаса шифровку отстучали.

– Обед пропустил, – как бы себе заметил капитан, не в силах остановить бурчания в желудке. И кивнул радисту. – Потопаю в столовку. Придёт ответ, оттуда меня выдернешь. Хотя, зная как у них там медленно – успею и «первое» и «второе» умять и жирок завязать у себя в каюте.

Однако в радиорубку капитана вызвали буквально с «котлетой во рту».

– Ответ? Так быстро?

– Открытым, – коротко брякнул радист, протянув расшифровку с Морзе.

– Это не от Рожественского… – бегло пробежался по размашистому почерку Черто́в.

– «Ослябя», как я понял. Потом сигнал забили помехами.

– А что там? – Высунулся из-за плеча капитана начальник безопасности.

– Матросы бунтуют. С революционными народовольцами во главе.

– Так вот что за стрельбу мы с беспилотника видели, – ознакомившись с текстом, догадался Шпаковский. – Сто пудов, Рожественский «благородий» делегацией образумить отправлял, а те не подпускают – палить стали.

И сделав быстро вывод, тревожно взглянул:

– Капитан!!! Если Рожественский до вечера их не усмирит, я бы поостерёгся ночью подходить на «Ямале». Революционеры ж будут именно ночью штурма ждать. А тут мы, представляешь, из тумана с оскалом выплываем. Да они там, даже если не спьяну, так с испугу кэ-э-эк влупят!

– Интересно, на эскадре вообще есть крутые ребята, типа верных царизму казаков, для подавления подобных бунтов? – посомневался Андрей Анатольевич и полуобернулся к радисту: – А Рожественский так и молчит?

– И будет молчать, – опередил того безопасник. – Насколько я его раскусил, Зиновий такой человек, что предпочтёт ходить в мокрых подштанниках, нежели признаться, что обделался. Но нам-то… мы-то что делать теперь будем?

Не хватило ли авторитета командира Бэра и его офицеров?..

Концевое ли положение броненосца в строю?..

Недавнее неудачное маневрирование корабля?..

Или же удачно лёгшие на почву сухого закона по эскадре и неясных перспектив подстрекательства революционно настроенных элементов, подбивших на выступление явных бузотёров?

Тихий ропот на баке в матросских кубриках вылился наружу.

А дальше сработал эффект толпы.

Офицеров оттеснили, загнав в кают-компанию. Отыскали выпивку. Матросы вооружились, стрельнули из марсовых пушек, отбив охоту у кого-либо из флагманских офицеров явиться на корабль и разобраться со строптивцами.

Рожественский в бешенстве приказал бы открыть огонь по мятежному кораблю, но, к счастью, строгий кильватер полностью исключал такую возможность.

Пришёл запрос по «искровой» от потомков – Зиновий Петрович оставил его без ответа, надеясь, что они, как и обещали, с наступлением сумерек, наконец, подойдут на ледоколе. Эскадра двинется дальше согласно плану. Пьяная матросня уймётся, виновные будут арестованы.

А на атомоходе бы и не узнали ничего, если бы на «Ослябе» подвыпивший и окрылённый идеалист-революционер не явился к телеграфистам и не потребовал отстучать во всеуслышание о свершившейся маленькой революции.

Но всё было абсолютно бестолково – несмотря на революционные лозунги и «долой войну», требования верховодящих агитаторов, как и простое желание остальных матросов, упиралось в очевидное: «Застряли во льдах, вокруг ледяная пустыня, а обещанного спасения всё нет. Помёрзнем, братцы!»

На остальной эскадре мятежный корабль не поддержали и… это был тупик.

Вскоре наступит протрезвление, и многие из нижних чинов уже молились, чтобы появился обещанный ледокол, и всё разрешилось мирно.