Зеленый жемчуг

«Я это понимаю, Саша, но я и не собираюсь ничего взламывать или отключать. Вспомни Новый Гавр и Васуки. Да и нынешнее наше с тобой общение. Уж лучше бы вы всю информацию передавали через меня и даже не затевались со связным».

«В Новом Гавре платформа находилась достаточно близко, а вот на Васуки мы тебя едва не потеряли. Да и поединок с Нагой вышел тебе боком. Почему ты все всегда решаешь по-своему? Ты хоть понимаешь, что ради спасения четверых подыхающих калек можешь погубить себя и принести в жертву змееносцам нашего сына?»

«Что бы ни случилось, но Олежку я им не отдам!»

«Откуда такая уверенность? В кого ты такая упрямая?»

«Мне было, у кого учиться».

Когда Тусю повысили до статуса тюремного врача-акушера, Арсеньев, кажется, уже смирился и вопрос о ее вменяемости в тот момент, когда она решила лезть дьяволу в зубы, уже не поднимал. Когда она, принимая первые роды, в ужасе думала о шприце с вакциной смерти, Саша даже немного успокоил ее, сказав, что за младенцами наблюдают несколько суток, и только потом принимают решение. Он из последних сил поддерживал с нею связь, хотя находиться в сознании ему с каждым часом было все тяжелее. При этом он не только не принимал ее помощи, но, наоборот, пытался поддержать, если не дельным советом, то ободряющим словом или общим приятным воспоминанием.

Туся понимала, что эта подпитка нужна не в последнюю очередь ему самому. Поэтому только прятала под маской улыбку, когда в голове начинали звучать звуки вальса на балу орхидей, к острым запахам родилки примешивался аромат моря и цветов с берега заветной лагуны под тремя лунами, а липкую от пота кожу начинали щекотать ворсинки меха и волокна травы, устилавших их брачное ложе в Сольсуранском дворце Владык. Потом их сменяли лепестки роз и шелковые простыни, на которых они нежились уже на Паралайзе и на Земле, когда родные почти в ультимативной форме устроили им еще одну свадьбу. И, конечно, самый мягкий пух, тонкий шелк и даже морская волна не могли сравниться с ласковыми прикосновениями рук любимого, такого близкого и бесконечно далекого.

Самое странное чувство она испытала, когда Арсеньев, вспоминая последнюю встреченную вместе годовщину свадьбы, провел по ее волосам, чтобы закрепить жемчужные заколки. Он ведь еще не видел ее в нынешнем обличии. Туся невольно потянулась к затылку, отыскивая все еще зудевший штрихкод. Да и руки Арсеньева сейчас тоже не сумели бы ни приласкать, ни поднять скальпель или заколку. Его организм из последних сил запускал фагоцитоз, пытаясь отторгнуть костные осколки и инородные частицы. Поэтому видения все чаще напоминали лихорадочный бред.

Впрочем, Туся не могла с уверенностью утверждать, что все образы, извлеченные лихорадкой из глубин подсознания, принадлежали именно Командору. Она могла улавливать и бред других доноров, да и в послеродовой многие женщины метались в горячке, не дождавшись от местных коновалов квалифицированной помощи. Медицинские инструменты тут, кажется, стерилизовали, как в Мурасе, через раз. Не говоря уже о варварских методах устранения даже незначительных патологий. Мало того, что человеческую жизнь тут превратили в сырье, так еще этот драгоценный материал беззастенчиво разбазаривали.

Волны чужой боли захлестывали, точно плети перекрученных удавок обмотавшихся вокруг шеи пуповин. Если бы Феликс или кто-то из его упырей научился страдания рожениц и тяжелобольных по всей галактике преобразовывать в энергию, Корпорация вновь вышла бы из кризиса, отыграв все рухнувшие активы, а человечество пробило бы еще одно дно, отказавшись от анестезии. Тем более, что для представителей низших варн, как и в клоповниках вроде Каллиопы или Мураса, ее и так почти не использовали.

Впрочем, Корпорация, словно чудовищный гнойник, только использовала слабость общества, скованного невежеством, раздираемого кастовой непримиримостью, снедаемого вековыми предрассудками.

 — Пожалуйста, только не выгоняйте меня на улицу мне больше некуда идти, — едва успев освободиться от бремени, причитала одна из рожениц.

Пару месяцев назад она задержалась у родителей, не смогла вернуться до темноты и заночевала на вокзале. Когда она вернулась, муж не поверил ни единому объяснению, назвал ее распутницей и выставил из дома. Другую несчастную сюда вместе с будущим внуком сдал собственный отец. Хотя до этого именно он привел ее едва не за руку в спальню местного богача. Кто-то убоялся беспросветной и бесправной вдовьей доли, кто-то расплачивался за долги семьи, кого-то, словно последнюю вещь, проиграли в карты или кости.

Кажется, Эркюль все-таки перестраховался: Тусина слезливая история тоже вполне сошла бы за правду. Хотя, слов нет, Ларсен отыграл свою роль более убедительно, чем это сумела бы сделать она.

Хотя ее руки продолжали вершить тяжелый, неблагодарный труд, у Туси едва хватало сил не терять рассудок, пропуская сквозь себя жуткие картины насилия, побоев и пьяной брани, составлявших повседневность многих рожениц. От одной девушки семья отреклась, как от падшей, после того как какие-то мерзавцы изнасиловали ее прямо в маршрутном элекаре. Другая сама сбежала на фабрику, узнав, что односельчане собираются принести ее в жертву темным богам, точно дикари гнилых болот. И это при том, что Альянс опережал многие миры Содружества в области высоких технологий, а его военная машина считалась едва ли не самой отлаженной во всей Галактике. В свете этих воспоминаний рассказы Феликса и доктора Дриведи о сданных на фабрику престарелых родителях и бедных родственниках уже не выглядели гнусной клеветой. Только такие неисправимые романтики, как Эркюль и Слава, могли рассчитывать изменить революционным способом древний уклад, ставший поведенческим стереотипом.

Вот только, откуда в воспоминаниях рожениц мог появиться Феликс? Командору эти интимные и чисто женские переживания и ощущения совершенно точно принадлежать не могли.

Галка. Она находилась сейчас где-то совсем рядом, возможно стояла за соседним столом. Временами Тусе казалось, что она видит общий родовой зал на полсотни мест под другим ракурсом или ведет роды у какой-то другой женщины. Но разглядеть лицо сестры под маской никак не удавалось.

Вот ведь безумие ситуации! Они прожили бок о бок без малого двадцать лет, но до сегодняшнего дня Тусе ни разу не удалось побывать в сознании Галки. То ли потому, что та искусно закрывалась, то ли из-за того, что Туся чаще всего воспринимала сестру не как родного человека, а как привычный предмет обстановки, даже не пытаясь понять ее горестей и тревог. Сейчас Галина Усольцева прокручивала в памяти самые сокровенные и болезненные моменты своей жизни. Вернее, думала, что прокручивает, а на самом деле исповедовалась перед сестрой.

Будоражащий аромат дорогого одеколона приятно сочетается с запахом поспевающих вишен. Ветви раскидистого дерева шелестят над головой, норовя дотянуться. Но их мимолетная ласка только обман. Реальность — это нежные прикосновения ладных, ухоженных рук к разгоряченной коже. Феликс шепчет разные глупости в пылающее ушко, от нетерпения покусывая мочку, а его нетерпеливые пальцы уже скользят по плечам к неровно вздымающейся груди, оправляют несуществующие складки, теребят застежки пояса, спускаются к бедрам. К этим приятным ощущениям примешивается легкая неловкость: она столько ожидала от их первого поцелуя, но не почувствовала ничего. Она хотела попробовать еще раз, но несносная младшая сестра помешала…

«Галка, милая, да если бы тогда глупой малявке удалось хоть отчасти подчинить свой дар, ты бы увидела, что твой избранник охотится вовсе не за твоими прелестями, а за материалами отцовских исследований».

Следующая картина переносила прямиком в профессорский кабинет. Феликс, с хозяйским видом расположившись в отцовском кресле, нетерпеливо наблюдал, как Галка, растрепанная и нагая, воображая себя одалиской грозного султана, исполняет для него какой-то восточный этюд. Потом они занимались любовью. Там же в кресле, как будто в просторном и слишком пустом доме семьи Усольцевых не существовало десяти спален. На все лады ублажая Феликса, позволяя ему завязывать свое гибкое, податливое тело едва не узлом, Галка упивалась своим пороком, поскольку настоящего удовольствия в этих неудобных позах она не получала. Да и Феликс даже в пылу страсти пытливым взглядом обшаривал стены в поисках тайника профессора.