Зеленый жемчуг

Мысленно произнеся последнюю фразу, Туся почувствовала, что ноги ее подкашиваются, и, пытаясь преодолеть приступ дурноты, оперлась о руку шагавшего рядом Дирижера. Радист обернулся. Лицо под маской было покрыто испариной, зрачки расширены, пальцы судорожно сжимали приклад.

Другие барсы выглядели не лучше. Пабло то и дело сгибался пополам, видимо, борясь с тошнотой. У тащившего теперь взрывчатку Дина дрожали колени. Слава Капеэсэс, собиравшийся идти самостоятельно, просто обмяк и повис на плече у Петровича. И даже бравый старшина, который делал вид, что подбадривает товарища, в то же время что-то про себя бормотал, и Туся могла поклясться, что это молитва или какой-нибудь оберегающий заговор, ибо здоровяк твердо верил в присутствие здесь какой-нибудь нечисти.

Арсеньев выглядел спокойно и отстраненно. Оторвавшись от группы примерно на полсотни метров, он брал пробы воздуха и грунта, проверяя радиоактивную, химическую и бактериологическую активность.

 — Ну что там? — в голосе Петровича слышалось нетерпение.

 — Ничего определенного. Либо приборы барахлят, либо мы имеем дело с каким-то неизвестным явлением.

Петрович кивнул почти удовлетворенно. Пока все говорило в пользу его версии.

 — У эт-т-тих р-р-р-ребят такой вид, б-б-будто их кто-т-т-т-то очень сильно н-н-н-напугал, — заметил Слава.

 — Ну да! — поддержал его Пабло. — В буквальном смысле напугались до смерти или умерли от страха.

 — Может, это инфразвук? — предположил Дин. — Я читал, что колебания низкой и сверхнизкой частоты действуют на человеческую психику угнетающе.

 — Вряд ли, — задумчиво отозвался Арсеньев. — Инфразвук распространяется на большие расстояния, и его фиксирует любой сейсмограф. Если бы причина аномалий заключалась в нем, об этом и у нас, и в Корпорации было бы давно известно.

 — А если это угроза ментального порядка? — решил внести свою лепту в обсуждение Дирижер. — Какой-нибудь сгусток отрицательной энергии или что-то вроде того.

Петрович решительно подался вперед:

— Я схожу на разведку!

 — Не вижу смысла, — остановил его Арсеньев. — Я бы и сам отправился, если бы знал, что разведывать…

Он рассеянно провел рукой по линзе противогаза в области лба. Туся, мысленно грустно улыбнувшись, подумала, что это был любимый жест отца, свидетельствовавший почти всегда о каких-то важных раздумьях.

 — Угроза ментального порядка… — повторил Командор задумчиво. — Интересная мысль… Не лишена остроумия… Эх, коллеги-бионики! Что ж вы там наваяли?! Явно механическими тысяченожками тут дело не обошлось.

Затем в его позе появилась решимость, в голосе зазвучала сталь:

— Слушай мою команду! Оружие наизготовку. Противогазы не снимать, панике не поддаваться. По всему, что надумает высунуться, палить без предупреждения. Друг за другом смотреть в оба глаза, о любых изменениях своего состояния докладывать немедленно. Вопросы есть?

Вопросов не последовало. Барсы переводили импульсники в положение наизготовку, подгоняли броню и обмундирование. Командор лично осмотрел каждого, проверил сочленения экзоскелета, наиболее уязвимые для вражеского огня. Тусино облачение неуставного образца он изучал особенно придирчиво: проверил подошву ботинок, потрогал голенище в том месте, где были заправлены брюки.

Когда пальцы Арсеньева дотрагивались до ее колена, Туся услышала в наушниках довольное «Г-г-г-ы» Славы Капеэсэс, и мысленно поблагодарила разработчиков противогаза за то, что линза почти скрывала выражение и цвет лица. Впрочем, сейчас она дорого бы дала за то, чтобы думать о мотивах Арсеньева в том же ключе, что и Слава.

Затем очередь дошла до куртки. К счастью, при встрече с легионерами ее застежки пострадали меньше всего — во время своего сумасшедшего путешествия от госпиталя к дому Туся так и не успела ее застегнуть. Сейчас куртка пребывала в наглухо засупоненном состоянии: то, что осталось от одежды под ней, барсам видеть не стоило. Арсеньева, впрочем, это мало интересовало. Он бросил на куртку один взгляд и потянулся к застежкам своей брони. Туся не посмела возразить, но когда двадцать килограммов макромолекулярного сплава и углепластика легли ей на плечи, она поняла, что не может ни идти, ни дышать.

Петрович заворчал, как большая собака, у которой пытаются отнять кость.

Арсеньев повернулся к нему:

 — Я не знаю, что нас ждет впереди, но на случай встречи с тысяченожками желательно подстраховаться.

 — А ты?

Он пожал плечами и наклонился к одному из мертвецов, схожему с ним фигурой и ростом.

 — Не коротка ли кольчужка? — осведомился Петрович, придирчиво разглядывая новое облачение командира.

 — Как по мерке, — беспечно отозвался Арсеньев. — Хоть и не сам ковал!

И все-таки лучше бы это были тысяченожки. Каждому известно, что преодолевать опасность легче, чем ее ожидать. Поначалу барсы двигались бодро, пружинящим кошачьим шагом, перестав обращать внимание на чудовищное покрытие мостовой. Они прислушивались к малейшему шороху, обшаривали внимательным взглядом каждое окно, мельчайшую щель, любой закоулок, словно надеялись: вдруг оттуда вылетит оживленный стараниями талантливых изобретателей доисторический археоптерикс, выползет гигантский паук или на худой конец выкатится какая-нибудь Лернейская Гидра на гусеничном ходу, изрыгающая из двенадцати луженых глоток высокотемпературную плазму или зажигательную смесь попроще.

Петрович вышагивал с воинственным видом, подняв скорчер наизготовку, Дин, громко сопя, нес взрывчатку, Дирижер слушал эфир и по очереди с Пабло пытался выровнять крен в вертикальной позиции Славы. Иногда в этом благородном занятии, к вящей радости непосредственного, как тинэйджер, разведчика, к ним присоединялась немного освоившаяся с броней Туся.

Шедший впереди и чуть сбоку Арсеньев казался спокойным и уверенным, однако его левая рука, периодически елозившая по линзе противогаза, выдавала напряжение, с которым под маской решимости в усталом, но ясном мозгу пульсировала мысль. Пока Командор вел отряд наудачу, ученый Арсеньев, ибо Туся решила для себя разделить этих двоих человек, столь противоречиво уживавшихся в одном теле, просчитывал возможные варианты спасения. Он тщился вспомнить что-то, отлично сознавая, что чем больше он прилагает усилий, неволя свою память, тем меньше дает ей шансов отыскать верный ответ на заданный вопрос.

Мертвецов между тем становилось все больше. Туся смутно вспоминала бродившие по городу слухи о пропавших соединениях Содружества, которым, вроде бы, было поручено эвакуировать институт бионики, и о легионах Корпорации, которым следовало этот институт захватить. Все они нашли свое пристанище здесь.

Если бы чья-то безумная воля повелела отрубать им головы и сооружать пирамиду, вышло бы не хуже, чем у Верещагина, в его «Апофеозе войны». Впрочем, безумцев, как и мудрецов, здесь постигала одна общая участь.

 — Dies irae, Dies Illa… — Услышала Туся шепот Дирижера.

Скорчер и рация болтались у него на груди, руки с растопыренными пальцами, словно сами по себе, парили в воздухе. Отталкиваясь от невидимой плоскости, они ритмично взмывали в стороны и ввысь, отдавая повеление существующим только в его воображении инструментам и певцам, прекрасными гибкими птицами плыли по воздуху, управляя звучавшей в сознании музыкой. Похоже, свое прозвище радист получил не зря.

Трудно сказать, чье сочинение звучало в его сознании: лучезарного Моцарта, могучего Верди, странного Бриттена, — многие из великих потрудились, чтобы еще раз увековечить текст, с момента своего рождения в этом не нуждавшийся. Возникшая в страшное лихолетье чумы, выкосившей половину Европы, эта безжалостная молитва, словно глас карающих небес, на бесстрастной латыни напоминала заблудшим грешникам о грядущем Судном Дне. В периоды мира она звучала строго и сдержанно, призывая к покаянию, а в годины бедствий превращалась в грозный набат, ибо мор или глад, налет саранчи или нашествие врагов неизменно обращали умы к размышлению о конце Времени. А улица мертвых навевала мысли о мире после конца Времен.