Смерть-остров

Галия Мавлютова

Смерть-остров

К 85-летию Назинской трагедии

На севере Томской области есть остров, когда-то ханты называли его Заячьим, но со временем безобидное название забылось, и остров переименовали в Назино по названию близлежащего посёлка, а с тридцатых годов прошлого века и вовсе именуют островом Смерти. Это тот самый знаменитый Голодный Остров.

Я родилась в середине пятидесятых годов прошлого века неподалёку, в селе Александровском, всего в пятидесяти километрах от страшного места. Моя мать из раскулаченных, в 1936 году подростком угодила в ссылку. Во время войны Александровское наводнили немцы, западные украинцы и западные белорусы. Украинцев называли «бендеровцами», а белорусов «бульбашами». Были ещё поляки, но мало. В пятидесятые-шестидесятые годы эти места по-прежнему оставались ссыльным краем. Я помню, как только сходил лёд, на Александровскую пристань приходили первые пароходы и по трапу выводили молоденьких стиляг, а с ними валютчиков и проституток, высланных из центральных городов уже во времена правления Н.С. Хрущёва. Они сходили на берег нарядные, в разноцветных, летних платьицах и коротких брючках. Особенно запомнились туфли-лодочки с острыми носами, а у нас весенняя распутица, всё развезло. Грязи по пояс. Молодёжь спускалась по трапу, явно не понимая, что будет с ними дальше. Куда потом подевались эти люди, не знаю. Наверное, пропали.

Позже появились геологи и работяги, в большом количестве слетевшиеся в Александровское за бешеными деньгами. В шестидесятые годы в тех краях нашли большую нефть.

Вот в таком необычном месте прошло моё детство.

Впервые я услышала об острове Назино от моего брата, недавно ушедшего в иной мир. Нам было совсем мало лет, когда он поведал мне об этом острове. Всё, что он рассказал, настолько потрясло меня, что я поклялась: когда вырасту, напишу книгу об этих местах.

Что мог знать восьмилетний мальчик о тайном и запретном месте? Совсем мало, но легенды той поры остались в моей памяти на много лет. В одной из них присутствовала сестра Ленина, будто бы она была сослана на остров, но, переплыв широкую реку, спаслась и добралась до Москвы, где обо всём рассказала Сталину. И тогда по его приказу из Москвы прислали чрезвычайную комиссию, чтобы спасти оставшихся на острове людей, но не успели, к этому времени голодные люди съели друг друга, и человеческие кости валяются по всему острову. Детская страшилка въелась в меня навсегда. С тех пор я думала об этих несчастных людях, не понимая, как могло такое случиться.

Разумеется, никакой сестры Ленина на острове не было, это всего лишь легенда, услышанная мною в далёком детстве, но там были другие люди. И они не спаслись, они до сих пор там, на острове, молча взывают к человеческой памяти.

К этой книге я шла много лет. Прошло детство, мы с братом выросли. Я уехала в большой город, мне пришлось много лет учиться и работать, но остров всегда жил во мне и со мной. В эпоху Интернета я наткнулась на статьи и материалы учёных Новосибирского университета и выяснила, откуда взялся этот остров в моей жизни и в жизни многих людей. Из документов стало ясно, почему страшная тайна до сих пор будоражит те места, не давая покоя ни людям, ни животным, ни деревьям. Кто-то забыл о проклятых временах, кто-то отмахнулся, но трагические события прошлых лет остались в общей человеческой памяти.

В 1933 году в процессе паспортизации на остров выгрузили спецпереселенцев из центральных городов страны – голодных, раздетых, обездоленных – и забыли о них. На острове не было жилья, продовольствия, необходимых предметов быта. Из шести тысяч человек за два месяца осталось чуть более двух тысяч. Голодные люди утратили способность сопротивляться и бороться за существование. Человеческая трагедия, созданная людьми, подобна водовороту, втягивающему в себя огромное количество судеб.

Каждый мог оказаться на этом острове. Каждый может оказаться на острове. Назинская трагедия создана людьми, но самое страшное, что в любой момент она может повториться.

Лишь через пятьдесят лет я написала книгу «Смерть-остров». Надеюсь, она станет памятником тем безвестным людям, не нашедшим покоя ни в этой, ни в другой жизни.

Часть первая

Явыз

Широкая старинная баржа медленно и тяжело шла вниз по Оби, на север. Впереди мельтешил юркий катерок, пытаясь разогнать баржу, но металлическая вода на глазах обрастала глыбами льда. Острые льдины глухо царапали деревянную обшивку баржи, угрожая разнести старое дерево на мелкие кусочки.

– До завтре не дотерпим, шуга пошла, похолодало, по вёснам так бывает, – пробурчал рыжий конвоир в суконной шинели, судорожно подергивая плечом. За его спиной болталось ружьё – длинное, бесполезное – старое, но конвоир не спешил расставаться с ним. С ружьем было спокойнее.

– Как ба дерево не раздергало, – посетовал его товарищ, с белесым и рыхлым лицом, основательно изрытым оспинами. На нем была такая же шинель, как у товарища, и точно такое же ружье за плечом.

По бокам баржи сидели изнуренные люди, обмотанные тряпьем и ветхими обносками. Они молчали, словно заледенели. Откуда-то снизу раздавался глухой вой. Он поднимался прямо к небу, туда, где в серой и мрачной пучине алели узкие полоски уходящего на зимний покой солнца. Иногда казалось, что солнце прощается с миром навсегда. Его больше не будет. И никого не будет. Ни мира, ни солнца…

– Чо воют-то, чо воют? – заскулил первый конвоир, не выдержав надрывного воя.

– А там рябетенок народился и сдох, – скупо пояснил второй, сопя и прилаживая к ремню алюминиевый чайник, обгоревший на частых кострах до угольной черноты.

– Мальчонка, что ль? – поинтересовался рыжий конвоир.

– Та не, девка, – небрежно отмахнулся второй, вздохнув с облегчением. Он уже приладил к поясу чайник и обдернул ремень, собрав сзади шинель широкими складками.

– Так чо делать-то будем? – спросил рыжий, недовольно морщась и оглядываясь на уходящую развилку реки. Они уходили в суровую непогоду, туда, где вечные льды и туман, а там, за развилкой, осталась нормальная жизнь.

– Та вон на дрова покладем и дальше пойдем, а то не успеть нам до вечера. Свистни на катер, пусть встанут маленько, – сказал белесый и, опустившись на колени, сунул голову вниз, в провал, откуда доносился пронзительный людской вой. – Ты подай девку-то, подай сюда.

Вой на миг затих, из провала показалась дрожащая рука с грязным свертком. Конвойный взял сверток и свистнул. Катер дал гудок, а баржа долго скрипела, приостанавливая ход у самой кромки берега.

– Долго не могу стоять, – заорал рулевой, высунувшись из кабины, – а то застрянем тут на неделю.

– Не надоть, – отмахнулся конвойный и, размахнувшись, ловко швырнул сверток на дрова, заготовленные местными остяками. В дровах тряпье развалилось, сверток раскрылся, из него показалось мертвое тельце новорождённой девочки. Она жадно смотрела застывшими глазами в небо, словно хотела вобрать в себя ускользающую алую полоску скупого северного солнца. И вдруг все вокруг завыло, небо потемнело, в один миг став черным, как обгоревший чайник, разом исчезли кровавые полоски уходящего на зимний покой солнца. И только одна, самая узкая, почти незримая, на мгновение задержалась в широко открытых застывших глазах младенца. Выли люди на барже, выла начавшаяся неожиданно пурга, выла голодная волчица, одиноко сидевшая на высоком берегу Оби. И кто из них больше тосковал – неизвестно. Волчицу привёл запах человеческой крови, ведь людей везли на верную смерть. На поселение. В документах их называли переселенцами. Они сидели внутри и снаружи, уже зная, чем закончится для них это долгое и страшное путешествие. И только конвоирам было весело. Они жгли костер на корме баржи, грея замерзшие руки.

– А волк-то на мясо пришел, – грубо пошутил первый конвоир.

– А чо ему? Жрать-то больше нечего, только падаль где подберет, – хрипло хохотнул второй и подбросил в огонь немного сухих прутьев. По инструкции большой огонь на барже ночью жечь запрещалось.