Страница 27 из 30
В своих собственноручных показаниях от 10, 14, 15 и 16 октября 1938 г. Тодорский подробно расписывает вредительскую деятельность, якобы проведенную им в «Жуковке» и в УВВУЗе РККА, перечислив при этом ряд лиц, с которыми он был связан и которых якобы сам завербовал. Его писательский дар и здесь не мог не проявиться – большие разделы показаний даны им с описанием мельчайших деталей, подробностей и нюансов. Получился увлекательный роман!..
Такое помрачение, упадок моральных и физических сил продолжались у А.И. Тодорского два с половиной месяца – до середины декабря 1938 г. Впоследствии он писал, что «в этом поистине смертельном бою я превозмог человеческую слабость и сохранил политическое достоинство, добившись отрицательного протокола» [86].
Отрицательный протокол в понятии Тодорского означал отказ от ранее данных им показаний. Действительно, такое событие произошло 16 декабря 1938 г. у следователя Баранова, что нашло свое отражение в протоколе допроса от 20 декабря. Этим же числом датировано и его заявление на имя Главного военного прокурора, в котором Тодорский говорит, что «вынужден был в состоянии глубокого потрясения дать клеветнические показания на самого себя, как врага народа, но как только я пережил этот тяжелый период, сразу же отказался от ложных показаний…» [87]
Как ни пытались Малышев, Баранов, Мозулевский и Кузовлев вернуть Тодорского в «лоно» его прежних показаний, у них после 16 декабря 1938 г. уже ничего не получалось. Высокое начальство проявляло недовольство, следователи старались изо всех сил, но что поделаешь – Александр Тодорский твердо стоял на своем. Отголоски этих сражений можно найти в протоколах допроса от 20 и 27 декабря 1938 г., 13 и 14 января, а также 2 февраля 1939 г.
На допросе 2 февраля 1939 г. А.И. Тодорский заявил: «Я ложно показал, что являюсь участником антисоветского военного заговора с ноября 1932 г. и что якобы меня именно в это время завербовал в заговор бывший начальник ГУРККА Фельдман. Фактически же я в это время был в командировке в Монголии и на Дальнем Востоке».
На вопрос следователя: «Для какой цели он так поступил?» – Тодорский ответил: «Для того, чтобы впоследствии мне было легче отказаться от этих показаний, и для того, чтобы была видна ложность моих показаний» [88].
Следователь лейтенант Кузовлев задал ему и такой вопрос: «Почему в качестве вербовщика Вы назвали не кого-либо, а именно Фельдмана?». Ответ Тодорского был таков: «Я это сделал для того, чтобы опять-таки была очевидна ложность моих показаний. Я знал от бывшего заместителя наркома по морским делам Орлова (В.М.), что на суде ни он, ни Фельдман и никто другой меня не назвал. Я читал показания Фельдмана 1 июня 1937 г. на Военном совете, он меня также не назвал. Наконец, на следствии мне нужно было назвать лицо, вербовавшее меня в заговор, которое по занимаемой должности было выше меня и с которым я вместе работал по службе. Такими являлись или Фельдман, или Алкснис. Фельдмана мне было выгодно назвать потому, что моя длительная командировка на Д.В. (Дальний Восток. – Н.Ч.) и в Монголию совпадает со временем совместной службы с ним и эту командировку я взял временем якобы моей вербовки» [89].
Кандидатура Б.М. Фельдмана, многие годы ведавшего кадрами в РККА, следователей НКВД устроила, и он остался в материалах дела как лицо, завербовавшее А.И. Тодорского в заговор. Хотя тогда, когда Александр Иванович подписывал заведомо ложные показания на себя, можно было сравнительно легко роль вербовщика перебросить на Гамарника или Тухачевского. Как это уже было у десятков высших военачальников РККА, но следственные работники почему-то не пошли на такую перестановку, предпочтя оставить все так же, как Тодорский написал в своих собственноручных показаниях. К тому же с Гамарником у него по делам службы было совсем немного контактов: и когда он исполнял должность начальника Военно-воздушной академии, и когда возглавлял УВВУЗ Красной Армии. Другое дело Тухачевский…
На отношениях между ними необходимо остановить внимание. Они, эти отношения, были сложными, порой излишне натянутыми, не всегда выдержанными в рамках правил. В материалах архивно-следственного дела по обвинению А.И. Тодорского находим отголоски этих разногласий. Долгие годы после ареста Тухачевского и суда над ним Тодорский действительно считал его врагом народа, нередко подчеркивая, что он всегда предчувствовал это, недолюбливая и критикуя заместителя наркома обороны.
Вскоре после расстрела группы Тухачевского Тодорский, выступая на партийном собрании УВВУЗа, заявил, что к Тухачевскому у него всегда отношение было отрицательное. Назвав своим патроном К.Е. Ворошилова, он сказал: «На заседаниях РВС (Реввоенсовета СССР. – Н.Ч.) я не раз выступал против Тухачевского… К Якиру и Уборевичу я также относился отрицательно, не раз выступал против них на заседаниях РВС и на Военном совете при наркоме, заявляя, что никакой пользы от них не ощущаю» [90].
Важно отметить, что большинство лиц, осужденных к расстрелу 11 июня 1937 г., Тодорскому были хорошо знакомы. О его дружбе с Фельдманом уже упоминалось, с Якиром в 1928 г. он ездил в Германию, а с Эйдеманом – в Италию в 1934 г.
Только покривил душой Александр Иванович, возведя хулу на Якира и Уборевича. Документы свидетельствуют о том, что были другие времена и другие песни Александра Тодорского. В стенографическом отчете заседаний Военного совета при НКО (8—14 декабря 1935 г.) находим его выступление по вопросу об оперативно-тактической подготовке и методике обучения в Военно-воздушной академии. Там есть и пассаж в отношении Якира и Уборевича, соответственно командующих войсками Киевского и Белорусского военных округов: «… Товарищ нарком хвалит БВО и КВО, персонально Уборевича и Якира. Мы это слышали… но было бы неплохо, если бы мы от своего лица их похвалили…» [91]
Все присутствовавшие на данном Военном совете совсем недавно (и месяца не прошло), как получили соответствующие персональные воинские звания. Тодорский упомянул об этом и, акцентируя внимание на Якире и его высоком звании командарма 1-го ранга, заявил, что необходимо всемерно популяризировать опыт его работы. Обращаясь к командарму, он произнес:
– Вы хороший командующий и мы имеем право просить опыта вашей работы…» [92]
Еще сложнее предстает палитра его отношений с Тухачевским. Здесь мы наблюдаем со временем картину явной эволюции взглядов Тодорского, его дрейф от одного полюса к другому – от неприятия и критики до безудержного восхваления. О заседаниях РВС СССР и выступлениях на них А.И. Тодорского уже упоминалось. Не менее интересные подробности узнаёшь, когда читаешь страницы воспоминаний профессора Г.С. Иссерсона о жарких баталиях на полях научных дискуссий, о полемике Тодорского с Тухачевским в 30-е гг. по вопросам трактовки некоторых операций Гражданской войны.
По праву считая себя военным писателем и являясь активным участником Гражданской войны, А.И. Тодорский был непременным участником публичного обсуждения книг по данной тематике. Особенно по спорным вопросам, к числу которых относилось взаимодействие фронтов в польской кампании 1920 г. К этой «больной» теме возвращались даже тогда, когда, казалось бы, к тому не было особых оснований.
Одно из таких мероприятий, в котором Тодорский сыграл не последнюю роль, описывает Г.С. Иссерсон в своих воспоминаниях, посвященных М.Н. Тухачевскому. В начале 1930 г. состоялось обсуждение недавно вышедшей книги «Характер операций современных армий», написанной начальником оперативного управления Штаба РККА В.К. Триандафиловым. Книга была высоко оценена М.Н. Тухачевским, командованием округов, преподавателями военных академий и воспринята как новый вклад в развитие оперативного искусства. Однако некоторые военачальники Красной Армии не поняли новых мыслей, высказанных автором, и отнеслись к ним отрицательно. Особую неприязнь у них вызвали взгляды Триандафилова на конницу, как род войск, которая в условиях технического перевооружения армии (танки, самолеты) уже не могла, как прежде, играть решающей роли в операциях современной войны.