Страница 22 из 30
Попкова дополняет другой свидетель «недостойного» поведения Тодорского в доме отдыха – В.М. Украинцев. Он показал, что начальник УВВУЗа нередко в присутствии обслуживающего персонала говорил: «Скоро и я перейду на хлеба НКВД…» [54] Данные слова дополнительно подтверждают вывод о том, что в 1937–1938 гг. Тодорский изо дня в день ждал своего ареста. А это было настоящей пыткой, изматывающий человека морально и физически, вносящей изменения в его психику, и здесь можно с небольшой ошибкой утверждать, что находившимся на свободе было ненамного легче, нежели тем, кто томился в камерах и подвалах Лубянки и Лефортова.
В период дополнительной проверки дела А.И. Тодорского в 1954 г. сотрудник Главной военной прокуратуры подполковник юстиции Е.А. Шаповалов в качестве свидетелей вызвал тех же Попкова и Украинцева. Первый из них полностью подтвердил свои показания 1938 г., причем добавил к ним еще и обвинения в пьянстве и антисемитизме: «Тодорский, находясь в доме отдыха, злоупотреблял сильно алкогольными напитками… Я был неоднократно свидетелем, когда Тодорский вел антисоветские разговоры. Особенно резко отрицательно он отзывался о евреях, допуская при этом различные оскорбительные эпитеты по их адресу…» [55]
Приходится удивляться твердолобости свидетеля Попкова (притом дважды свидетеля!..) – прошло уже пятнадцать лет, а он все так же пышет ненавистью к «врагам народа», ни на йоту не изменившись за это время. К тому же есть серьезные основания сомневаться в правдивости его слов, особенно о евреях. Суть сомнений в том, что Тодорский просто не мог так грубо, как свидетельствует Попков, оскорблять евреев и вот по какой причине: все его ближайшее окружение в последние годы (на службе и вне ее) состояло в основном из евреев. Это Борис Фельдман, Яков Смоленский (помощник по политической части в Военно-воздушной академии), братья Лазарь и Григорий Аронштамы. Более того, его жена Рузя Иосифовна являлась чистокровной еврейкой. И все родственники по линии жены, естественно, принадлежали к этому везде гонимому и легко ранимому народу. Так что здесь, по-видимому, Попков сильно ошибается, приписывая Тодорскому не им сказанные слова.
Говоря об одних и тех же событиях, совершенно иную позицию занял в 1954–1955 гг. В.М. Украинцев. Уже не единого худого слова не говорит о Тодорском бывший директор «Сосен».
«Дом отдыха «Сосны» в основном работал как однодневный. В утвержденном списке на лиц, имеющих право пользоваться домом отдыха «Сосны», был… и Тодорский А.И. Последний в течение двух лет (1937–1938) приезжал почти каждый выходной день…
В период пребывания в доме отдыха, обычно вечерами и в воскресные дни, до самого отъезда (он) всегда находился в обществе. Любил поиграть в бильярд, посещал кино и другие виды развлечения… Причем я никогда не видел, чтобы он с кем-либо особенно дружил. Его можно было видеть то с одной группой отдыхающих, то с другой. Выпивал мало – для настроения, я его пьяным никогда не видел. В дом отдыха он приезжал один, а иногда с взрослой дочерью…
В период заезда отдыхающих и весь последующий день я, как правило, находился среди отдыхающих. Лично я никогда не слышал, чтобы в каком бы то ни было виде (он) выражал недовольство советской властью или ее руководителями.
Что касается дискредитации членов Политбюро или других ответственных работников – как военных, так и гражданских, я от него никогда не слышал.
Если в показаниях бывший мой помощник Попков Н.И. сослался на меня, что якобы я слышал, заявляю, что это вымысел Попкова Н.И. и ничем не обоснован. Он просто клеветал.
В заключение хочу сказать, что мое личное впечатление, которое сохранилось спустя более полутора десятка лет о Тодорском – хороший и честный человек» [56].
А молчать А.И. Тодорский не мог… Несмотря на сдерживающие тормоза партийной дисциплины, он все чаще и чаще стал высказывать свое негативное отношение к происходящему в стране. Что и нашло отражение в соответствующих документах НКВД – после ареста жены и брата на него там завели оперативное дело. Обратившись к этому досье, мы найдем различного рода справки о наблюдении за ним, докладные записки и доносы сослуживцев. Содержание этих документов, полученных по самым различным каналам, представляет для нас значительный интерес. Особенно обобщающие справки о высказываниях Тодорского по злободневным проблемам жизни страны, партии и армии.
Нет, не молчал Александр Иванович, забившись в угол в страхе за свою жизнь. Оказывается, он имел собственные суждения, свой взгляд на происходящее. Конечно, был и страх, но была и решимость высказаться, выразить свое возмущение на творимые вокруг безобразия. Терять ему, кроме свободы, было уже нечего. Судите сами.
7 февраля 1938 г.: «Вопреки Конституции свободы слова и печати в СССР нет. Было бы хорошо, если бы свобода слова была хотя бы в Политбюро…»
9 февраля 1938 г.: «Борьба партии и Советского правительства с врагами народа имеет своей целью терроризировать население до такой степени, чтобы третьему поколению было страшно что-либо предпринять против существующего строя. Нынешняя обстановка напоминает времена Ивана Грозного…»
17 февраля 1938 г.: «Хорошо было Фейхтвангеру писать «Москва-1937 г.»., ему за это 25 лет не дадут».
Пометка от 6 марта 1938 г. Ознакомившись с материалами процесса над Бухариным, Рыковым и другими их подельниками, Тодорский, находясь в доме отдыха «Сосны», заявил, что «все-таки партруководство проглядело… Сталин говорил раньше: «Мы вам нашего Бухарчика не выдадим». На ХVII партсъезде только после того, как Сталин зааплодировал Каменеву и Зиновьеву, остальные делегаты поддержали… Отвечать приходится таким, как Тодорский, а что же смотрели сверху?»
В данной справке также говорится, что Тодорский, в связи с объявлением ему партийного взыскания из-за ареста жены и брата, заявил о своей невиновности и высказал мнение, что вокруг наркома Ворошилова оказалось больше врагов народа, нежели вокруг него (Тодорского) [57].
В деле А.И. Тодорского имеется выписка из показаний Г.В. Либермана, знавшего Александра Ивановича еще с Гражданской войны. Излагая содержание разговора между ними о поездке Тодорского в Италию, Либерман передает его слова о том, что «у нас проводится следующая политическая доктрина, преподанная Муссолини Гитлеру – придя к власти, совершенно необязательно опираться на тех людей, при помощи которых пришел к власти» [58].
По свидетельству Либермана, Тодорский часто заявлял ему: «Вы ведь знаете нашу восточную политику – «кнутом и пряником». Я всегда, отметил Либерман, причислял Тодорского к категории «недовольных» [59].
Удивительно то, что после всех этих высказываний в адрес партии, Сталина и Ворошилова Тодорский еще долго оставался на свободе. Версия о том, что о нем в НКВД просто забыли, отпадает сразу, ибо только что процитированные строки из досье на него опровергают такой вывод. И от должности его освободили не сразу, а только в сентябре 1938 г. Увольнение из армии по политическому недоверию последовало 17 сентября того же года.
А доносы на него были, и не один. Природа их появления самая разная: одни по настоянию оперативных работников «органов», другие же по собственной инициативе, но все они в досье имеются, и знакомство с ними схоже с копанием в грязном белье.
Так, в своем заявлении в НКВД член ВКП(б) с 1920 г. В.С. Горшков пишет, что Тодорский, после назначения его начальником Военно-воздушной академии, в первый же день прихода туда приказал повесить в своем кабинете портрет Б.М. Фельдмана. Несколько позже в академии, сообщает Горшков, была устроена портретная галерея военачальников РККА, среди которых находился все тот же Фельдман [60].
Другой заявитель, член ВКП(б) с 1919 г. И.Т. Зайцев, сообщал в Военный совет Белорусского военного округа о том, что Тодорский очень дружил с комкором И.С. Кутяковым и при обвинении последнего в антисоветской деятельности рьяно защищал его. В докладной записке на имя наркома обороны корпусной комиссар И.Г. Неронов указывает на возможные связи Тодорского с коринтендантом П.М. Ошлеем – бывшим начальником Военно-хозяйственного управления РККА, который в свою очередь был связан с осужденным врагом народа Г.Л. Пятаковым [61].