Страница 6 из 8
Итальянская публика «наслаждается» жёлтой прессой. Итальянцы начинают меньше рассуждать и больше работать. Они носят неудобную узкую одежду, живут в полуразрушенных бедных домах. Слова «экономическое чудо» для них ещё не знакомы. Но, однако, упорный труд и смирение приводит к экономическому росту (II cinema Grande storia, том 5, 1965). Происходит переход от аграрного к индустриальному типу экономики.
В 50-е годы женщина вынуждена подчиняться ряду твёрдых правил; её идентичность определяется относительно очень ограниченной и определённой роли, прежде всего в домашней сфере (Capussotti, 2002). Существует жесткое разграничение между внутренним и внешним пространствами – домом женщины, где она хозяйка, и миром работы, политики и т. д., в которых хозяином является мужчина. Появляются новые общественные установки, не только в законодательной и публичной сфере, но и в личных отношениях с родственниками, в отношениях между полами, рушатся старые общественные представления, навязанные фашизмом (Doni Elena, Fugenzi Manuela, 2001). Также, более лояльно рассматриваются традиции католической морали, предопределяя развитие эмансипации женщины.
Важнейшим компонентом этих изменений стала работа, предоставившая женщинам некоторую экономическую независимость от мужчин, и возможность самореализации вне семьи и брака (Smith, 1997).
Пятидесятые годы на самом деле были одним из самых противоречивых периодов для женщин. Мария Роза Кутру-фелли пишет: «В общественной жизни всё быстро меняется: растут доходы и, вместе с ними, стандарты потребления; автомобили становятся всё более распространёнными; менталитет и традиции меняются; среднее образование становится обязательным для всех. Женщины постепенно освобождаются от обязанностей домохозяек, становятся доступны противозачаточные таблетки, позволяющие контролировать рождаемость»[20]. Появляются новые женские профессии: косметологи, гиды, переводчики, манекенщицы, общей чертой которых становится использование собственного тела и внешности (но в легальном аспекте).
Женские персонажи начинают использовать в кино свою телесность как «оружие»: «Мисс Италия» (1951), «Жаль, что она каналья» (1954), «Счастье быть женщиной» (1955), «Знак Венеры» (1955), «Женщина сенсация дня» (1956) и другие. Телесность получила новый импульс извне, цензура ослабила ограничения, наложенные ранее, на женское изображение в рекламе и кино (Саггапо, 1977).
«Появлялось множество экспериментов, связанных с фото- и киносъёмками, в поисках новых физических идеалов женщин. Так появился новый тип героинь, с пышными формами, красивыми изгибами»[21]. Начала стабилизироваться итальянская экономика и женский образ нищей крестьянки преобразовывался в образ провинциалки, приехавшей в город, работающей манекенщицей или парикмахершей, ещё обладающей деревенскими пышущими здоровьем формами.
Совершенно очевидно, что этот новый статус красоты нераздельно связан с современным процессом секуляризации и эмансипации представлений о женском теле от христианской традиции, видящей в нём корень зла, а также с процессом распада культуры секса как греха и формирования культуры секса как удовольствия. Однако этот феномен не следует отделять и от бурного развития эгалитаристского воображаемого, которое в своём распространении дошло и до способов восприятия различий между полами.
Представления о красоте, исполненной вампиризма, отчасти были связаны с самой организацией общества, основанной на идее неискоренимых различий между мужчинами и женщинами, с базирующимся на неравноправии культур, формирующих свои представления о двух гендерах в соответствии с принципом сущностной разнородности. Обвинения, выдвигаемые против женской красоты, были ещё одним из проявлений страха перед Другим, замкнутым в своём радикальном отличии.
Конец архетипа демонической красоты как раз и выражает выдвижение на передний план культуры, где различие мужчина/женщина не отсылает нас больше к онтологическому разделению; где женщина больше не мыслится как «опасная половина», и сознание общей для всех принадлежности к человеческому роду берёт верх над страхом перед чуждостью, обусловленной половой принадлежностью. Вследствие этого разделение по половому признаку, которое подобные общества с пафосом утверждают, так же как и современные представления о женском теле, в большей степени свидетельствуют о прогрессе эгалитаристского воображаемого, чем о сохранении женоненавистнической культуры (Жиль Липовецкий, 2003).
Ситуация перехода от аграрного устройства Италии к индустриальному рождает и новые формы искусства. Умберто Эко говорит об этом: «Таким образом, современное искусство стремится, опережая науку и деятельность социальных структур – разрешить наш кризис, и находит это разрешение единственным способом, который ему доступен, т. е. через образную сферу, предлагая нам те образы мира, которые имеют силу как эпистемологические метафоры: они рождают новый способ видеть, чувствовать, понимать и принимать тот универсум, в котором традиционные отношения терпят крах и в котором не без труда вырисовываются новые виды отношений. Искусство совершает это путём отрицания тех схем, которые психологическая и культурная привычка укоренили в нас настолько, что они кажутся нам «естественными», и, тем не менее, оно вновь и вновь, не отвергая достижений предшествующей культуры и её непреложных требований, ставит их под вопрос…»[22]. Собственно, из этого возник и западный кинематограф конца 50-х – начала 60-х годов, в частности, итальянский. Начинается новый поворот в развитии итальянского кино. Рассматриваются, с одной стороны, отношения между людьми и с другой, темы одиночества человека в этих отношениях (II cinema. Grande storia, том 5, 1965).
Условно фильмы 50-х годов разделяются на два типа: «фильмы для плача» и «фильмы для смеха». Фильмы первой категории рассказывают о человеческих переживаниях и проблемах личности. А фильмы второй категории приходят в мир кино из номеров итальянских комиков (которые до этого выступали в театрах и на радио) и носят компенсаторную функцию.
«Промышленная революция, глобальная коммуникация, стандартизация, централизация и механизация угрожают идентичностям, унаследованным человеком от примитивных, аграрных, феодальных и аристократических культур. То, что внутреннее равновесие этих культур позволяло предложить, сейчас подвергается опасности в огромных масштабах. Поскольку страх утратить идентичность доминирует в большей части нашей иррациональной мотивации, он призывает весь арсенал тревоги, оставленный в каждом человеке простым фактом его детства. В этом критическом состоянии массы людей склонны искать спасения в псевдоидентичностях»[23].
Ощущение пустоты от распавшихся традиционных связей между людьми и поверхностности возникших в переходной ситуации новых связей Ф. Фукуяма описывает так: «По мере того как люди освобождаются от традиционных связей со своими супругами, семьями, соседями, рабочими местами и церковью, они начинают думать, что смогут сохранить социальное общение, но теперь уже посредством тех связей, которые они сами для себя выбирают. Однако оказалось, что такое ощущение по выбору, которое они по собственному желанию могли бы начинать и прекращать, рождает в них чувство одиночества и дезориентации, тоски по более глубоким и постоянным отношениям с другими людьми»[24].
Об этом снимает свои фильмы Микеланджело Антониони. Он, как и большинство людей из мира итальянского кино, изначально поддерживал фашизм, и после его падения симпатизировал интеллигентам и авторам оппозиции (Де Сантис, Висконти).
Ценя неореализм, Антониони не примыкает к этому направлению. Он снимает «Хроники одной любви» (1950 г.), утверждая кинематографический стиль, отличающийся от стиля великих Де Сика, Росселлини, Де Сантиса и Висконти.
20
Cutrufelli Maria Rosa. Il Novecento delle italiane: una storia ancora da raccontare. Editoririuniti. Roma, 2001. P. 12.
21
Enric a Capussotti. Modell! femminili е giovani spettatrici: do
22
Эко У. Открытое произведение. Форма и неопределённость в современной поэтике. СПб., 2006. С. 34.
23
Эриксон Э. Детство и общество. СПб., 1996. С. 572.
24
Фукуяма Ф. Великий разрыв. М., 2003. С. 28.