Страница 66 из 88
Все репродукторы умолкли одновременно, как по команде: радиоузел прекратил свою работу. Иван Николаевич открыл глаза. Две девушки в расписанных цветами платьях смотрели на него и улыбались. Он улыбнулся в ответ и пошел в каюту. Ему все время, как только он ступил на корабль, хотелось быть одному, наедине со своими мыслями. Корабль покачивало. Сняв ботинки, Иван Николаевич лег на удобную койку и незаметно уснул.
Голоса, визг лебедок, звонки машинного телеграфа разбудили его. В открытый иллюминатор врывались красные лучи заката, виднелся кусок каменной стены форта — весь в осколочных дырах, словно в оспинах. Иван Николаевич торопливо оделся и вышел на нос корабля. В лицо ударил прохладный ветер. Подполковник опустил ремешок фуражки на подбородок. «Украина» входила в Севастопольскую бухту. Слева по борту как бы проплыл стоявший на якорях и бочках линкор. Матросы выстроились на палубе. Был торжественный час спуска флага. Иван Николаевич невольно стал во фронт. Подполковник улыбнулся:
— Какое-то странное состояние у меня, будто приехал в места, где прошло детство, все знакомо и так много напоминает, — задумчиво произнес подполковник. — Я ведь защищал Севастополь. Отжали нас к Херсонесскому маяку, и мы дрались там за баррикадами, сложенными из трупов убитых товарищей. Тогда даже мертвые продолжали служить.
— Вот именно, — согласился Иван Николаевич, проникаясь чувством дружбы к своему спутнику. Подполковник высказал ему его же собственные мысли.
Медленно пришвартовались к пристани. Утомленные дневным перелетом, чайки, тяжело взмахивая крыльями, улетели на ночлег к глинистым обрывам. Матросы спустили трап. Пассажиры, толпясь, сошли на пыльный берег покупать копченую ставридку с тонкой золотистой кожицей, славившуюся своим нежным вкусом. В каютах запахло рыбой. Море стало совсем черным, и противоположный берег бухты угадывался лишь по гирляндам желтых огней.
На железных башнях крейсеров запрыгали знакомые проворные огоньки азбуки Морзе. Ивану Николаевичу захотелось поделиться мыслями о войне, но он хорошо знал, что понять его сможет только фронтовик. Он шел по кораблю, то поднимаясь, то опускаясь по бесчисленным лесенкам, в надежде отыскать подполковника. Но его нигде не было.
— Ваш товарищ сошел на берег, — сказал коридорный. — Очень уж им охота побродить по улицам. Они воевали здесь. Боюсь, как бы не опоздали к отплытию. Завсегда уже так — хочется взглянуть на землю, на которой тебя могли убить, да не убили.
Иван Николаевич поужинал в ресторане, вернулся к себе в каюту, взял в руки книгу. Но внимание рассеивалось, мысли летели прочь, и он поймал себя на том, что читал, не понимая прочитанного. Книгу пришлось отложить.
Наверху, в салоне, танцевали, где-то азартно стучали костяшками домино. Иван Николаевич поднялся в салон, постоял немножко в сторонке, посмотрел на шумную, веселую молодежь и вышел на палубу. Сел на слабо освещенную скамью так, чтобы видеть крутую лестницу трапа, — ждал возвращения подполковника.
Набережная постепенно опустела. Вот, обнявшись, отошла от перил палубы последняя пара. Время текло, и склянки на военных кораблях в бухте отбивали спокойное его течение. Спать не хотелось, Иван Николаевич сидел на скамье, слившись с тенью, отбрасываемой спасательным ботом на стену. Он видел, как гасли звезды. Короткая южная ночь окончилась, начиналось утро. Небо на востоке посерело, стало светлеть, по палубе, потягиваясь, прошел матрос, внизу настойчиво застучала машина, раздались голоса.
На берегу с плетеными корзинами в руках появились торговки ставридкой.
Иван Николаевич взглянул на набережную и обрадовался. По камням быстро шел подполковник, на ходу застегивая пуговицы белого кителя, держа в левой руке фуражку. Седеющие волосы его прилипли к вспотевшему лбу.
Я так и думал, что вы не ложились! — крикнул подполковник, увидев Квасолю. — В таком городе трудно уснуть!
Пассажиры еще спали и не слышали, как разговаривали эти два человека, сидя на палубе.
— Дом здесь был кирпичный, угловой, на перекрестке двух улиц, дом номер тринадцать. Я лежал за пулеметом в комнате нижнего этажа. Очень хорошо помню ковер на стене с изображением спящего часового под копной ржи и Наполеона, опершегося на ружье. Помню, на этом ковре была туфелька, шитая бисером, а в туфельке — карманные мужские часы. Они долго висели на стене, и никто из матросов не решался их взять… Фашисты нас танками вышибали из этого дома. Подъедут и палят из пушек, выбили рамы, обвалили потолки… Долго держали мы этот домишко. Убивали одних, на смену приходили другие, а выгодную позицию не сдавали. «Дом смерти» — так назвали его в нашей бригаде. Он мне потом даже снился, этот дом… Ну, нашел я эту улицу и перекресток узнал — там до сих пор противотанковые ежи стоят, между ними картофель растет. А дома нет — вернее, есть, да не такой. Тот был одноэтажный, со ставнями, с палисадничком, а передо мной домина в три этажа. Думаю, ошибся, так на нем номер тринадцать. Тот номер. Хотел уже уходить и вдруг в освещенном окне угловой комнаты вижу ковер с Наполеоном. Подошел к окну, земля от волнения под ногами качается. Кричу:
— Эй, кто там, хозяева!
Подходит к окну женщина, из-за ее плеча мужчина выглянул.
— Разрешите, — говорю, — войти. Мои матросы этот дом защищали — вернее, не этот, а тот, что был на месте вашего. Я и ковер помню.
— Верно, мы и до войны жили здесь, — отвечает женщина, — но уже первый час ночи…
— Так ведь пароход утром уйдет, — говорю им. — Когда я теперь побываю у вас в городе.
— Да что вы?! Заходите, заходите, — позвал мужчина.
Вошел я в эту комнату, шатаюсь, как пьяный, сердце чуть из груди не выпрыгивает, глаза заслезились, будто ест их пороховым дымом, а со лба капли пота скатываются, и солоны на вкус, как кровь.
Смотрят на меня хозяева, дети их проснулись, сидят, рубашонки на колени натянули, слушают.
— Из вашего окна главстаршина первой статьи Афонин с гранатами под танк выбросился, — говорю я, — а у двери осколком Бондаренко убило, и было ему от роду всего восемнадцать лет…
Поговорили мы душевно, рассказал я жителям квартиры, как дрались матросы в их доме.
— Все мы воевали, а теперь вот залечиваем раны, — говорит мне хозяин. — Вон какую махину отгрохали на месте развалин! Работаем. И герои теперь пошли новые, трудовые.
Иван Николаевич слушал, но думал о своем, очень похожем на рассказ подполковника.
— А женщина фотографию мою просит. «Мы ее, — говорит, — на видном месте повесим, там, где туфелька была. Пускай все знакомые знают защитника нашего дома». Но у меня, как назло, фотографии не оказалось… Ну, расцеловались, пообещали друг другу писать, и поспешил я на пароход.
Несколько минут помолчали.
— Ну, а теперь на боковую, — предложил подполковник.
И спутники, довольные друг другом, разошлись по каютам.
Спали долго. Ведь нигде так хорошо не спится, как на пароходе. Иван Николаевич проснулся в конце дня, принял горячую ванну, пообедал, поднялся на нос корабля. «Украина» шла полным ходом, словно вспахивая море. По левому борту виднелись невысокие горы. Подполковник стоял, облокотившись на перила.
Вдали, на берегу, показались беленькие домики величиной со спичечную коробку.
— Скажите, это не Южная Озерейка? — спросил Иван Николаевич подполковника.
— Озерейку миновали. Перед нами совхоз «Мысхако».
— Как Мысхако? Значит, это Малая земля? А вот та высота — гора Колдун? — Иван Николаевич не мог скрыть волнения.
— Совершенно верно.
На капитанском мостике появился толстяк — капитан корабля, рядом с ним белокурая девушка. Девушка поднесла к глазам бинокль и пристально глядела на Малую землю. Капитан, жестикулируя, что-то ей объяснял.
На палубу поднимались пассажиры, смотрели на далекий берег, увенчанный цепью лиловых гор.
— Идем на новороссийские створы. Сейчас за Суджукской косой повернем, и мы в Цемесской бухте, — сказал подполковник.
Корабль стал резко забирать влево, и перед взорами пассажиров показался подернутый сумеречной дымкой Новороссийск. Сколько раз за тысячи километров Иван Николаевич видел этот город! Он окидывал теперь его жадным взглядом. Непривычно дымили трубы цементных заводов. Свыше года эти заводы были ареной ожесточенной битвы, там все взорвали и развалили. На голой вершине Сахарной головы, где во время войны вспыхивали огни выстрелов и взрывов, зажегся, как первая звезда, мирный электрический фонарь. Прошли ворота мола, запирающего вход в бухту. Толстая железобетонная стена его была проломлена в нескольких местах — следы страшных торпедных ударов.