Страница 37 из 88
— А дальше?
— От Сочи до Туапсе на «матрисе» — поезд такой есть, — дальше двадцать восемь километров по Майкопскому шоссе, потом вправо по тропинке на гору, вы ее сразу узнаете. Вершина похожа на шею индюка. Там и стоит батальон вашего мужа.
Вера Алексеевна задумалась на минутку, спросила:
— Не скажете ли вы мне, конечно, если это не военная тайна, в какой дивизии служит муж и как его там найти?
— Что вы сказали? — преодолевая сковывающий его сон, переспросил Дымов.
Вера Алексеевна повторила.
— Командир первого батальона, а дивизию я не помню.
Женщина взволнованно прошлась по комнате.
— Знаете что, я решила поехать к нему. Завтра же начну хлопотать об отпуске.
Но Дымов уже спал.
Через неделю она выехала с Курского вокзала. И только на двадцать пятые сутки добралась до Туапсе. Город поразил ее своими развалинами. Целые улицы были разрушены бомбами. Шел крупный холодный дождь, и огромные воронки до краев были наполнены зеленоватой водой.
Вера Алексеевна вышла на ветреное Майкопское шоссе. Мимо проносились сотни машин, но напрасно поднимала она руку. Шоферы не брали ее. Измученная, поддерживаемая лишь надеждой на скорое свидание с мужем, она шла все дальше и дальше по грязному шоссе, петлявшему над обрывами; внизу глухо ревела вздувшаяся горная река. Два раза Вера Алексеевна попадала под бомбежку; бомбы рвались совсем близко, осыпая ее камнями и грязью. И, странное дело, — страха у нее не было.
Всю ночь шла она навстречу своему счастью и на рассвете пришла к печальным развалинам поселка. Все здесь было разгромлено, растерзано. Справа, в разрывах быстро несущихся туч, она увидела вершину горы, о которой говорил Дымов, и сразу узнала ее.
В сторону горы ответвлялась тропинка, по ней шли солдаты, несли на спине хвостатые мины, буханки ржаного хлеба, ящики с патронами. Вера Алексеевна пошла за ними. Падал снег, туфли ее совершенно промокли. Красноармейцы шли медленно. У подножия горы, где тропинка круто полезла кверху, Вера Алексеевна решила их обогнать. Один из них румяный, с пышными усами, остановил ее:
— А ты куда, гражданочка? Сюда нельзя, тут война.
— Я к мужу. Может, слыхали — капитан Остапенко.
— Слыхали, это наш командир батальона… А ты не врешь?
Солдаты придирчиво проверили документы и предложили идти вместе.
— Доведем в блиндаж, к самому мужу. А без нас заплутаете, попадете к немцам.
Тропинка поднималась все круче и круче, змеясь по опушке леса. Кора деревьев была часто пробуравлена пулями, срезанные осколками ветки щетинились высохшей щепой. Идти становилось труднее. Сердце медленно и тяжело билось в груди. Хотелось прислониться к дереву, охватить руками ствол, прижаться к нему — уснуть. Грязь, скованная морозом, исчезла. Снегу становилось все больше. Он лежал на камнях, на ветвях деревьев, напоминая знакомую русскую зиму. Навстречу шли санитары, несли на носилках раненых. Все чаще попадались деревья, стволы которых были перевязаны марлей.
— Зачем здесь марля? — спросила Вера Алексеевна.
— Обозначение минного поля. Кругом мины. Чуть сойдешь с тропинки, взлетишь на воздух.
Прошли еще немного, спустились в ущелье, и там Вера Алексеевна увидела поселок из блиндажей. Солдаты остановились у крайнего.
— Ну, вот и доехали. Здесь квартирует ваш муж, — сказал розовощекий усач и приложил к шапке ладонь. — Бувайте здравы.
Замирая от счастья, Вера Алексеевна подняла полу палатки, прикрывающую вход, неслышно вошла в землянку, постояла, пока глаза освоились с темнотой. У раскрытого камелька сидел ее муж, помешивая трофейной саблей жаркие угли.
— Миша! — бросилась она к нему и нежно холодными губами прижалась к небритой, колючей щеке. Сколько раз мысленно она переживала этот счастливый момент. Слезы дрожали на ее ресницах.
В темном углу кто-то приподнялся, и только тогда Вера Алексеевна заметила нары из ветвей, на которых в верхней одежде спали военные.
Муж был обрадован и смущен. Вера Алексеевна, тихая и задумчивая, гладила его легкие, начинающие седеть волосы, глядела в глаза, с детским любопытством трогала орден. Муж молчал — не мог выразить словами переполнившую его радость и все смотрел, не отрывая глаз от лица жены, как бы не веря, что прижавшаяся к нему светловолосая голова, маленький рот и худенькие плечи, все это настоящее, не во сне. Наконец, он собрался с силами, тихо и твердо сказал:
— Верочка, отдохни немного. — И после тяжелой паузы добавил. — Ночью тебе придется идти обратно.
— Как ночью? Через пять дней, не раньше!
— Нет, пойдешь сегодня. Нельзя обижать товарищей своей радостью. Здесь нельзя находиться. — Он не сказал ей, что на рассвете вместе с батальоном должен идти в лобовую атаку на хорошо укрепленные позиции гитлеровцев, что, может быть, не вернется больше. Да, наконец, она сама должна понять, что ее присутствие поколеблет его волю и мужество. Страшно умереть рядом со счастьем.
Не отдохнув как следует и не насмотревшись всласть на своего Мишеньку, Вера Алексеевна в полночь, в сопровождении двух автоматчиков, пошла в обратный путь. На ногах у нее теперь были кирзовые сапоги мужа, в которых идти было тепло и сухо.
Встреча была совсем не такой, как она представляла ее в бессонные ночи, сидя в переполненном до отказа вагоне. В первое мгновение муж смутился и даже не поцеловал ее. Но зато сколько радости потом дали ей эти несколько часов, проведенных вместе в черной и дымной землянке. Как-то незаметно все товарищи ушли по делам, и они остались одни. Она согласна повторить весь путь сначала, лишь бы провести еще несколько таких часов, заглянуть в глаза Михаила, погладить его большую руку. Да едва ли найдется в стране женщина, которая не пошла бы на любые мытарства и лишения, лишь бы повидать мужа на фронте!
На поляне, где были деревья, повязанные марлей, их настигла буря, навалившаяся внезапно с гор. Снежный ветер затруднял дыхание, валил с ног. Целый час автоматчики блуждали с Верой Алексеевной, проваливаясь по пояс в снег, рискуя каждую минуту взорваться на минах. Наконец, окончательно потеряв ориентировку, они заблудились и вышли к переднему краю.
Там, в сплошной метели, трещали забиваемые ветром выстрелы, рвались желтоватые клубы огня — шел бой. Ветер то обдавал боевыми звуками, то уносил их прочь. Над головой засвистели пули, их становилось все больше и больше. И вот уже тысячи пуль несутся по воздуху, и каждая сделана для того, чтобы убить. Стало страшно.
Один из автоматчиков прижал ее тяжелой рукавицей к земле.
— Ложись!
Она ткнулась лицом в колючий, словно крапива, снег. Рядом разорвался снаряд. От взрыва она оглохла, перестала слышать змеиное шипение мин, а перестав слышать, перестала бояться.
Мгновение спустя они увидели выходящего из леса солдата. Он брел пошатываясь, как привидение, весь в белом и, не дойдя нескольких шагов до них, повалился на землю. Из раны на голове его тонкой струйкой текла кровь. Вера Алексеевна подбежала к раненому, торопливо отыскала у него в шинели индивидуальный пакет, рванула клеенчатую обшивку и начала перевязывать рану. Возле нее стали собираться раненые — через некоторое время их набралось человек двадцать. Она забыла обо всем на свете, перевязывала их, как могла, и уводила в прикрытие за огромный тысячелетний валун. Автоматчики помогали ей, иногда стреляли в показывавшихся вблизи фашистов.
Приползший на перебитых ногах ефрейтор сказал, что за рекой лежит раненый комбат и что две роты ушли далеко вперед. Комбат ждет санитаров. Вера Алексеевна тотчас пошла по указанному направлению, перешла вброд стынущую черную реку, едва не сбившую ее с ног, и у сваленного, переплетенного колючей проволокой дуба нашла раненого мужа. Вдвоем с санитаром она перенесла его на берег, быстро забинтовала ему показавшуюся ей очень страшной рваную рану на ноге. При первых проблесках рассвета он очнулся, узнал жену.
— Как же так, ослушалась, вернулась… Да ты сама ранена, — шептал он разбитыми губами.