Страница 10 из 88
Полковник Сергиенко, подойдя ко мне, сказал, что если бы тяжелые танки не были остановлены первыми выстрелами, они атаковали бы по шоссе на предельной скорости и могли выиграть бой.
Наступило временное затишье, и я увидел Кольчака. Бинтом индивидуального пакета он перевязывал лошади раненую ногу. Лошадь косила на него глаза и прядала ушами. До войны Кольчак работал зоотехником, и любовь к животным сохранилась у него на всю жизнь. Я подошел к нему. Вынимая из кармана пакет, Кольчак уронил клочок бумаги, на котором было написано торопливым почерком: «Если я буду убит, считайте меня коммунистом».
С блокнотом в руке спросил:
— Как вы подбили танки?
— Да вы же видели как.
Я ходил смотреть подбитые танки, словно кровью, истекающие бензином. На башнях синими готическими буквами написано: «Память Дюнкерка», «Я брал Париж», «Я брал Фермопилы». Вспомнился знакомый по истории горный проход в Греции, где спартанский царь Леонид с тремястами воинов дал бой стотысячной персидской армии. Своей гибелью Леонид ковал конечную победу над варварами. Народу для будущих его сражений важно было знать, что вторжение в коренную Элладу не далось персам без боя.
Было обидно, что немецкие танки шлялись по стране царя Леонида, а фашистские ефрейторы попирали коваными сапогами историю, и было радостно знать, что русская земля оказалась крепче французской, и крепче греческой, и крепче всех земель Европы.
В танках рядом со снарядами валялись кучи наворованного добра: перепачканное машинным маслом ношеное дамское белье, штуки сукна, будильники, побитые сервизы.
В одном танке нашли карту Украины, на ней крестиками были обозначены братские могилы солдат немецкого танкового корпуса и приложены длинные списки фамилий. Могил много, почти в каждом городе, через которые проходил корпус. Сегодня к ним прибавилась еще одна.
Описывая для газеты бой, я размышлял над увиденным. Мне казалось, что мы живем во время, когда наступательные средства превосходят оборонительные.
У фашистов больше, чем у нас, танков и самолетов, минометов и автоматов, и наступают они вдоль шоссейных дорог— на них легче применить машины. Железные дороги гитлеровцев мало интересуют, и они их беспощадно бомбят.
Наступая, противник бросает вперед танки, за ними на грузовиках движется пехота и легкая артиллерия. Натыкаясь на сильное сопротивление, фашисты вызывают огонь своей тяжелой артиллерии и «штукасы», поступают так, как поступили сегодня.
Я интересовался подробностями наступления фашистов в Польше и Франции — там они тоже вели войну машин вдоль шоссейных дорог.
Я заканчивал писать статью, когда ко мне подошел полковник Сергиенко.
— Видал, сколько металла наворотили, значит, можно фашиста остановить…
На трофейном мотоцикле примчался связной, передал пакет. Сергиенко сломал сургучные печати. Штаб дивизии приказывал полку, как только стемнеет, отходить на Мурованы Куриловцы.
Было обидно, что поле боя останется у врагов, они починят подбитые танки и вновь бросят их против нас. Опять мы внакладе.
За этот бой правительство присвоило наводчику орудия Якову Харитоновичу Кольчаку звание Героя Советского Союза; командир батареи Михаил Лабус и командир орудия Александр Филев награждены орденами Ленина, шесть человек — орденами Красного Знамени.
…Сдав заместителю редактора статью, переспав ночь в редакции, снова еду на фронт, захватив только что отпечатанные газеты.
Наши войска начали наступление. Вернули несколько сел. Люди оживились, послышались песни.
Тропический зной. Пыль по дорогам столбом. Целебный аромат хлебов стоит над землей. Гремит канонада тяжелых орудий, в безоблачном небе стаями появляются «мессершмитты» и «хейнкели». Их много, больше, чем наших самолетов, но летят они, видимо, далеко в наш тыл, на большой высоте. А на земле, отягченной обильным урожаем, сотни трудолюбивых женщин с мужской сосредоточенностью убирают хлеб. Никто из них за свою жизнь не видел еще таких пышных колосьев, такого тучного зерна, как в этом году. Богатый урожай — сбывшаяся мечта народа.
Изредка какой-нибудь берлинский ас накренит свой самолет и полоснет из пулеметов по белым беззащитным косынкам, подымутся к небу кулаки, сорвутся проклятья, и снова — напряженный труд на земле.
Между двух курганов вижу подбитый советский самолет Обожженные и пробитые крылья его накрывают желтые подсолнухи. У самолета в замасленных комбинезонах возятся люди.
Невдалеке на поле стрекочет новенький комбайн. Весело бежит по полотну хедера срезанная пшеница, рвется вперед трактор, а рядом с ним подпрыгивает бестарка, в которую сыплется толстая струя зерна.
Я иду к комбайну, замечаю выгоревшие голубые петлицы с тремя кубарями, узнаю за штурвалом знакомого офицера.
— Летчик Бондарь!
Летчик оторвался от штурвала потный, разгоряченный.
— А, редактор, здорово. Вот подбили, но я все-таки дотянул до своих… Починят машину, снова полечу бить гадов.
— Кто вас пустит, оставайтесь у нас за комбайнера, — засмеялась молодая белозубая трактористка, поправляя рукой прекрасные матовые волосы. — Вчера убрал столько, хоть на сельскохозяйственную выставку посылай… Голова колхоза решил его премировать поросенком.
— Ну, отослал письмо моей жене? — спросил Бондарь, заставив покраснеть трактористку.
— Послал.
— Читать есть что-нибудь?
Я вынул из полевой сумки «Первый удар» Шпанова.
— Читал уже… Плохая книжица… Усыпляет бдительность, проповедует шапкозакидательство.
— Расскажите, что вы видите с воздуха, летая над территорией, занятой врагами? — попросил я летчика.
— Во-первых, пехота немцев не ходит пешком, — Бондарь загнул палец на левой руке. — Весь день по дорогам к фронту движутся моторизованные колонны со скоростью до пятидесяти километров в час… Во-вторых, меня поражают масштабы, в каких немцы почти безо всякой помехи перевозят солдат, технику и боеприпасы… В-третьих, самолеты-разведчики дают немецким генералам полную картину всего, что происходит у нас за линией фронта… Самолетов у них много.
Сказанное было малоутешительной правдой. Проклятые «штукасы», как правило, активно поддерживают атаки своих танков и пехоты, обеспечивая им продвижение вперед. Как ураган, налетают они на стратегически важные станции и железнодорожные узлы, забитые техникой и горючим, превращая их в груды развалин.
Поговорили еще несколько минут, и я отправился дальше.
Навстречу по дорогам гонят стада. Окутанные облаками сухой пыли, плетутся коровы, бредут приуставшие овцы и похудевшие свиньи. Погонщицы колхозницы спешат, но все-таки используют каждую возможность, чтобы покормить и напоить животных.
Встречались погонщицы с орденами Ленина на груди — лучшие доярки страны. Они шли одетые в свою лучшую одежду, успевшую истрепаться в пути, — плисовые корсетки и широкие мереженные спидницы; с цветными лентами в пыльных волосах и монистом на шее. Женщины вели за собой своих коров, свою гордость, свою славу.
Одна так и сказала:
— Щоб я виддала нимцям заризаты нашу Мимозу?! Та николы цього не буде! Про нее в газетах писано. Сино мы попалили, щоб не досталось нимцям, а коров гонимо. Не пить Гитлеру молока на Украине.
Никто из них не спрашивал — далеко ли еще идти. Но, глядя в упрямые, выдубленные ветром и солнцем лица, было ясно, что, если нужно, они пойдут за Днепр, потребуется — побредут за Волгу, развалятся башмаки— зашлепают босиком, хлынут осенние дожди — пойдут под дождем, ударят морозы — будут идти по морозу, лишь бы спасти порученное им народное добро.
Можно позавидовать мужеству этих женщин.
Погонщицы не успевают доить всех коров, но все же выносят красноармейцам на дорогу полные подойники молока. Красноармейцы пьют, шутят и улыбаются. Кружка парного молока, поднесенная молодой женщиной, поднимает настроение, веселит солдатское сердце. Красноармейцы чокаются друг с другом эмалированными кружками и пьют густое молоко, как пиво.
Видя, что по всем дорогам уходит добыча, фашистские летчики бросают в стада бомбы, обстреливают из пулеметов, но не могут остановить живой и шумный поток.