Речной бог

Наконец Расфер вырвал правую руку из объятий Тана. Он все еще сжимал в кулаке рукоять с коротким обломком клинка. И начал махать обломком, стараясь ударить в лицо Тана и попасть ему по глазам и по ране на лбу, чтобы усилить кровотечение и ослепить врага. Тан уклонялся от ударов, принимая их краем бронзового шлема. Как питон, извивающийся вокруг своей жертвы, он воспользовался моментом и обхватил покрепче грудь Расфера. И так сильно сжал своего противника, что лицо Расфера стало распухать и наливаться кровью. Тан выжимал из него воздух, и тому приходилось бороться с удушьем. Он начинал слабеть. Тан сжимал до тех пор, пока фурункул на спине Расфера не лопнул и желтый гной не потек до самого пояса.

Расфер задыхался, лицо его скривилось от боли, когда нарыв прорвался, и на какое-то мгновение он дрогнул. Тан заметил это, собравшись с силами, и начал теснить противника, опустив плечи и чуть поднимая его – назад и вверх. Расфер терял равновесие, а Тан жал сильнее и сильнее, заставляя сделать шаг назад. Как только Расфер поддался, он пошел назад не останавливаясь, а Тан толкал его все дальше и дальше через сцену, направляясь к одной из гигантских каменных колони. Сначала никто из присутствующих не понимал, что Тан задумал, а затем мы увидели, как он опустил меч горизонтально и прижал рукоять к хребту Расфера.

Клинок Тана с разгона ударился о каменную колонну. Металл заскрежетал по граниту, и вся сила удара пришлась на рукоять меча. Она остановила обоих мужчин, и вся мощь двух тяжелых тел загнала рукоять меча в хребет Расфера. Человека послабее это могло бы убить, и даже Расфера удар парализовал. Он вскрикнул от острой боли, выдохнув остатки вонючего воздуха из легких, и вскинул руки. Сломанная рукоять меча вылетела из его пальцев и покатилась по каменному полу.

Колени Расфера подогнулись, он повис в руках Тана. Тан подставил под его тело бедро, а затем мощным движением корпуса бросил Расфера через себя. Тот рухнул на каменные плиты с такой силой, что я услышал, как ребра его затрещали, словно прутья в костре. Затылок запрыгал по каменным плитам, как тыква, сброшенная со скалы, и воздух со свистом вырвался из глотки.

Он застонал от боли. У него едва хватило сил, чтобы поднять руки и признать свое поражение. Однако Тан был настолько захвачен яростью боя и разгорячен ревом толпы, что просто обезумел. Он встал над телом Расфера и высоко поднял меч клинком вниз, схватившись за рукоять двумя руками. Зрелище это было ужасное. Кровь из раны на лбу превратила его лицо в блестящую дьявольскую маску, волосы на груди пропитались потом и кровью, и красные полосы проступили на одежде.

– Убей его! – ревела толпа. – Убей негодяя!

Острие меча Тана нацелилось в середину груди Расфера, и я приготовился увидеть, как его удар пронзит насквозь огромное тело. Я хотел, чтобы Тан сделал это, поскольку ненавидел Расфера больше, чем кого бы то ни было. Боги знают, у меня были на то причины: именно он оскопил меня, и я жаждал отомстить этому чудовищу.

Но желание мое было тщетным. Мне следовало бы лучше знать Тана: он никогда не убьет сдавшегося врага. Я увидел, как безумный огонь начал гаснуть в его глазах. Он чуть тряхнул головой, словно беря себя в руки, а затем, вместо того чтобы проткнуть поверженного врага, медленно опустил клинок, пока острие не укололо грудь Расфера, где среди спутанных грубых волос появилась гранатовая капелька крови. И Тан снова принялся играть свою роль.

– Так я подчиняю тебя своей воле и изгоняю тебя со света. Да будешь ты отныне властвовать мраком, и да не будет у тебя власти над благородными и добрыми людьми. Я даю тебе власть только над вором и трусом, наглецом и обманщиком, лжецом и убийцей, над грабителем могил и соблазнителем добродетельных женщин, над богохульником и предателем. Отныне ты становишься богом зла. Убирайся, и да скроется с тобой проклятие, нависшее над Гором и его воскресшим отцом Осирисом.

Тан поднял клинок меча над грудью Расфера и отбросил его в сторону, намеренно обезоружив себя перед противником, чтобы показать всю мощь своего презрения. Клинок загремел по каменным плитам, Тан отошел к нашему театральному Нилу и, опустившись на колени, набрал воды в ладони и плеснул на лицо, чтобы смыть кровь. Затем оторвал полоску материи от своего плаща и быстро завязал рану на лбу.

Две гориллы, дружки Расфера, отпустили меня и бросились на сцену спасать своего побежденного командира. Они подняли его на ноги, и он, шатаясь и спотыкаясь, хрипя и пыхтя, как чудовищная поганая жаба, пошел со сцены. Я видел, что он серьезно ранен. Его потащили прочь, а толпа кричала вслед издевательства и грубые шутки.

Я посмотрел на вельможу Интефа и на какое-то мгновение застал его врасплох. Все мои подозрения подтвердились. Именно так он хотел отомстить Тану. Хотел убить его на глазах у всего населения города, убить любимого на глазах собственной дочери, которой тоже хотел отомстить. Это было бы наказанием за то, что Лостра пренебрегла волей отца.

Злоба и разочарование, отразившиеся на лице моего господина Интефа, заставили меня самодовольно ухмыльнуться. Представить только, чем это грозит Расферу! Он наверняка скорее предпочел бы еще раз сразиться с Таном, чем подвергаться тому наказанию, которое выберет вельможа Интеф. Господин мой сурово обходился с теми, кто не оправдывал его доверия.

Тан еще тяжело дышал после поединка. Теперь, быстро переводя дыхание, он вышел на переднюю часть сцены и стал готовиться к декламации, которая завершит представление. Как только он встал лицом к собравшимся, все замолчали. Его гневное окровавленное лицо вызывало благоговейный страх.

Тан поднял обе руки к крыше храма и громко воскликнул:

– Амон-Ра, дай мне голос! Осирис, дай мне красноречие! – Это было традиционной мольбой оратора.

– Дай ему голос! Дай ему красноречие! – подхватила толпа. И хотя по лицам зрителей было видно, что они еще не опомнились от кровавой бойни, развернувшейся на их глазах, но уже жаждали новых развлечении.

Тан – существо необычное. Это человек действия, но также человек слов и мыслей. Я уверен, он был достаточно великодушен и мог бы признаться, что многие мысли, появившиеся в его голове, попали туда усилиями нижайшего раба Таиты. Однако там они находили плодородную почву.

Что же касается его ораторских способностей, речи Тана, обращенные к войскам перед боем, прославились на всю страну. Естественно, я участвовал не во всех сражениях, но речи были переданы мне Кратом, его верным другом и помощником. Я записывал многие из них на свитках папируса, поскольку они стоили того, чтобы их сохранить.

Тан говорил просто и умел увлечь народ. Я часто думаю, что именно честность и прямодушие придавали особую силу его красноречию. Люди доверяли ему и охотно шли за ним, куда бы он ни вел их, даже на смерть.

Я все еще переживал предшествующую сцену. Меня мучила мысль о том, насколько близок был Тан к гибели в ловушке, подстроенной ему вельможей Интефом. И очень интересовала речь, которую он приготовил без моего совета. Признаться, меня обидел отказ от помощи, да и последствия немало беспокоили. Тан не мог похвастаться такими добродетелями, как такт и вежливость.

Теперь фараон жестом предложил ему начинать. Он развел и снова скрестил руки с посохом и плетью на своей груди и милостиво кивнул. Собравшиеся молчали, напряженно вслушиваясь в то, что скажет им этот человек, и боялись пропустить слово.

– Это я, Гор, сокологоловый, говорю вам, – начал Тан, и они подбодрили криками:

– И правда – сокологоловый, слушайте его!

– Ха-Ка Птах! – Тан произнес архаичное слово, от которого произошло современное название Египта. Очень немногие осознавали, что начальное значение этого слова было «храм бога Птаха». – Я говорю с вами о древней земле, данной нам десять тысяч лет назад в те времена, когда боги были молоды. Я говорю вам о двух царствах, которые по природе своей едины и неделимы.

Фараон кивнул. Тан произносил обычные догмы, одобренные и светскими, и духовными властями, так как ни те ни другие не признавали лжефараона Нижнего царства и не желали слышать о его существовании.